Сорок апрельских дней

Ночь. "Трамвай"

Яркий свет вырывает меня из сна.

К счастью, сна без сновидений. После увиденного неделю назад кошмара про молодого Фиеста, я их боюсь.

Встаю, умываюсь и отправляюсь на кухню.

Утренние лучи выбивают каскады алмазных искр из посудного стекла — идеально-чистого, как всегда.

Омерзительно-чистого, безжизненно-чистого. Ни отпечатков отцовских губ, ни жирных пятен от пальцев. Вторую неделю торчит на своей любимой работе!

Как на него это похоже: исчезать, когда нужен больше всего.

Отношения с отцом давят, как слишком маленькая детская обувь. Его никогда нет рядом. Но я, как собачка на силовом поводке, таскаюсь за ним по Галактике. И если кроссовки калечат лишь пальцы, то незаметный отцовский ошейник — душу.

Почему он не может меня отпустить? Не понимает, что я уже вырос?

А ведь и после шестнадцати, я не стану свободным! Он никогда меня не отпустит! Никогда...

Как было бы здорово забыть об отце!

Может, ВДК не такой и обманщик? Разве не хотел бы я так? Жить вместе с Мэйби, завести собственного ребёнка...

Если бы...

Если бы не было Дзеты, не было налипшего топлива...

Пустые мечтания! Чем я занимаюсь? Морочу себе и девушке голову!

Но ведь и Мэйби... Она тоже таскается за отцом. Может, и на неё нацепили ошейник?

Безысходность. Гнетущая, тягостная безысходность...

Но всё-таки, утро есть утро. Фальшивая смерть сна стирает тоску. То, что вечером было невыносимо, к утру становится сносным. Смиряешься и просто живёшь. В конце-то концов, что ещё остаётся?

Наверное, юность — утро человеческой жизни, столь же обманчива. Она обещает друзей, вместе с которыми ты будешь разгадывать тайны Вселенной. А в после, ты оказываешься возле нейросети, совершающей открытия за тебя, в окружении нашпигованных чипами зомби-коллег, мечтающих лишь о прибавке к зарплате. Обещает любовь и семью, но реальность дарит опухоли, предательство и предсмертную больничную койку.

Конечно, это неправильно — нельзя так с утра! К счастью, наши мысли влияют на реальность лишь опосредованно, через поступки. Иначе, я бы уже уничтожил всю свою жизнь.

Только... Разве моя в том вина, что внутри глухое отчаяние? Когда-то давно, распахнув пошире глаза, я наивно протягивал руки миру и людям.

Так же, как Облако...

Кому мы мешали? Мы лишь хотели жить, радуясь каждому новому дню. Но во Вселенной так мало места, и нужно бороться за каждый вдох, за каждый глоток воды, отбирая у вечности новый миг. Ведь кому-то самому лучшему нужны все озёра, весь ветер и все облака. А в придачу — миллиарды рабов.

Хотелось бы верить, что не я — этот лучший. Что на мне нет крови Облака.

И потому, я стою перед зеркалом, всматриваясь во тьму зрачков.

До рези...

Нет, не видно. Или Она просто мне не покажется...

Так! Хватит!

Оторвавшись от зеркала, опускаю глаза. На белой футболке расцветают кровавые звёзды...

Будто в тот день...

Кровь Облака на мне всё же была...

Моргаю, и наваждение исчезает.

Но ведь не я виноват в её смерти! Откуда же это гнетущее чувство вины?

И если Облако тут не при чём, значит, была другая девчонка?

Пустая тарелка. Полезная каша с приторно-сладкой вкусникой® и весёлым солнышком масла отправилась внутрь организма.

Как же тут стерильно и одиноко, в белой пустой квартире!

Над столом вспыхивает голограмма, и томный старушечий голос произносит: «Посетитель не определён».

Но я без труда узнаю Мэйби. Стоит перед входом, спиной ко мне, и весело машет кому-то рукой.

Нужно убедиться, взглянуть на лицо.

Обхожу стол. Да, это она, и теперь она машет мне.

Можно было отдать приказ развернуть голограмму, но колкий ком в горле не даёт говорить. Хоть не возвращайся домой, ошиваясь на улицах с Мэйби.

Так бы и было, не имей она гадкой привычки неожиданно таять в прозрачном весеннем воздухе, оставляя меня одного.

— Открой... — выдавливаю из себя.

Кран клюёт чайник, отдавая ему порцию молекулярно-очищенной стерильной воды. Пока я оживляю её не успевшими распустится и повзрослеть сухими листочками трав, Мэйби успевает подняться.

— Ничего себе аромат! Привет! — она целует меня, почему-то — в щёку. Садится за стол. — Жду не дождусь!

— Да нет, — наливаю душистый напиток. — Сегодня чай вышел не очень, для настоящего — нужна вода не из цикла регенерации. Та, что ещё не была в человеке. Но у меня она кончилась.

— Аура! Диэлли население сколько.

Нейросеть зовут Эйприл... Странное имя. Просто название месяца... Скорее всего, отец не заморачивался, а ляпнул первое, что пришло в голову. Но для гостей, все домашние сети — «Ауры».

Разумеется, Эйприл известно всё, и она не медлит с ответом:

— Сто миллиардов девятьсот восемьдесят миллионов. Уточнить?

— Ну, Кир? Нужны комментарии? Мы бы задохнулись на этом курорте, если бы не регенераторы! А вся вода, что есть на планете, когда-то была человеческим телом. Строила планы, радовалась и огорчалась.

— Мэйби, позволь мне остаться в иллюзиях! — я подмигиваю, как заговорщик.

— Да на здоровье! Лучше скажи, чего квёлый такой? — она смешно складывает губы и дует.

— Простыл... Вчера было мокро, — не имею желания объяснять своё состояние. Не поймёт, только сделает вид.

Я неплохо её изучил за неделю. Она не такая, как я. И отношения у неё не такие: ей прекрасно с отцом, и прекрасно одной. Мне — плохо с ним, без него — тоже плохо.

Мэйби смешно сопит и шумно втягивает в себя чай. Куда подевалась вся её взрослость!

— Вкусно! Лучший, что пробовала.

— В этом я спец! Научился на Арке, у местных.

Как же мне хочется пить!

Я делаю глоток, и пахучая терпкая влага смывает с горла иглы. Я снова могу говорить, а жизнь представляется не таким уж дерьмом.

— Он особенный.

— Особенный? — девчонка многозначительно улыбается. — Это мне нравится!

— Не настолько... — я морщусь. Новым глотком смываю нахлынувшее раздражение. — Просто вкусный и немного бодрит.

— Здорово... — разочарованно тянет девчонка. — Кир, хочешь увидеть трамвай?

— Трамвай? Какое смешное название! Эйприл, что это такое: «трамвай»?

Мэйби вздрагивает. Да так, что роняет чашку и чай выплёскивается на стол.

Эйприл что-то бормочет, но я не слушаю.

— Мэйби, ты что?

— Эйприл! Это имя отец произносит во сне и кричит. Каждую ночь.

Кто мог подумать, что в городе есть подобное место!

Тенистые платановые аллеи, уютные площади и скульптурные фонтаны. Домики из резного мрамора: остроконечные башенки, стрельчатые окна и витражи.

— Кто здесь живёт?

— А... — Мэйби машет рукой. — Если честно, то я.

— Ты?

— Конечно! Вместе с тобой, в нашей маленькой уютной квартирке, увешанной сотканными из девичьих грёз гобеленами, на которых мой храбрый рыцарь повергает ужасного Змея, кровожадного драко...

— Да ну тебя! — я хохочу и приникаю к бархатным сладким губам.

А ведь не задержись я тогда в порту, сидел бы сейчас в одинокой квартире! В причудливой паутине жизни, даже такая мелочь, как поход в туалет, может сыграть роковую роль.

Мы выходим на затенённую листвой площадь, с фонтаном в виде существовавшего лишь в легендах цветка-одуванчика: ощетинившийся тонкими трубочками стебелёк и невесомая водяная пыль.

Одуванчики были и на гербе Ириды.

Мэйби кладёт руку мне на плечо, прижимается. Мы кружимся в неслышимом сказочном вальсе.

— Кир, если бы ты встретил чудо, в которое вовсе не веришь? Например, геноморфа, обладающего свободой воли...

О чём это она? Что за чудо?

— Такое нужно было бы изучить, провести тесты.

— «Такое...» — она вздыхает.

— Что?

— Нет, ничего... — девушка кружит под песню фонтана и музыку шуршащей листвы.

Трамвай оказывается вагончиком на колёсах, поставленным на не особенно ровные рельсы. Оранжево-чёрные божекоровьи бока, с участками, где время похитило краску, и усики токосъёмника.

Мы забираемся на площадку, по неудобному полу с набитыми деревянными рейками входим в салон, пропитанный запахом старой кожи и электричества.

Трамвай трогается, издав мелодичную трель.

— Как, нравится? — Мэйби улыбается. Прижимается нежно-нежно.

Такой я её не видел! Мягкой, будто пушистый котёнок.

Счастливой.

Точно! Вот, как оно называется, это чувство — давно позабытое, выброшенное за бесполезностью мной, Мэйби, и кажется, всеми людьми.

Счастье.

— Неплохо.

— Будто катишься через грозу. Или сквозь время.

— Медленно. Можно быстрее доехать.

— Куда?

— Туда, куда едем.

— Ты разве не понял? Маршрут игровой — трамвай ходит по кругу! Считай, мы всегда в конечной точке пути, постоянно приехавшие! Спешить некуда, наслаждайся! — Мэйби хохочет.

Люди, услышав её звонкий смех, улыбаются.

Надо же! В подземке, взрослые бы разозлились. Вызвали бы охрану, для теста на алкоголь. Видимо, он и правда волшебный, этот старинный трамвай!

— Помнишь, ты говорила про арифметику?

— Да.

— Признай, что была неправа.

— Я была права. Хотя тут действительно хорошо, — она кладёт голову мне на плечо, утыкается носом в шею.

Задрав голову, бездумно смотрю сквозь люк, в котором бежит почти стёршийся провод, как в растёкшейся среди облаков лазури мечутся ласточки. Вагон качает, и при каждом толчке наши тела на мгновение становятся ближе. Кладу подбородок девушке на плечо и смотрю в салон: кому, кроме нас, пришло в голову предпринять лишённую цели поездку?

Содрогаюсь, а сердце пропускает удар...

Тусклые глаза и волны зачёсанных серых волос. Фиест стоит, не держась за поручень — прямой, независимый от раскачивающегося вагона. Меня он, как будто не замечает, вперившись куда-то немигающим взором.

Прослеживаю его взгляд.

Девушка, моего возраста. Раскосые миндалевидные глаза, чёрная чёлка и коротко стриженый затылок. Платье колокольцем. Кроссовки — моднючие, сделанные под старинные «кеды», под резину и натуральную ткань. Задник натёр персиковую кожу, и белый носок-невидимка стал бурым от свернувшейся крови.

Мэйби что-то лопочет, не зная, что за спиной — отец облизывает тонкие губы.

Трамвай замирает на остановке.

Девчонка выходит, а за ней вылезает Фиест.

Перед дверью он оборачивается ко мне и кивает, приветствуя.

В глазах мечется Тьма. По залитому летним солнцем проходу ползёт промозглый ноябрьский холод.

Сквозь паутинку трещин на трамвайном стекле, я вижу, как качается из стороны в сторону колокольчик платья и, словно влекомый его неслышными перезвонами, вышагивает следом Фиест.

Домой возвращаться не хочется. А Мэйби, кажется, всё равно. Мы бродим и бродим по тенистым аллеям, рассматривая игрушечные кварталы.

Всё кажется нереальным: домики, фонтаны, трамвай и Фиест.

Утомившись, падаем на скамейку.

После увиденного, я думал, что больше никогда не засну. Но проваливаюсь в небытие, едва голова касается девичьего плеча...