Сначала исчезли пчёлы…

Глава 5. Сан Саныч

Надо заметить, что тогда мы с Сергеем воплотили наши планы в жизнь. А потом ещё раз и ещё. Всю неделю методично напивались после работы, вымывая из мозгов шальные мысли. Как правило, он старался ставить меня на полуторные смены, чтобы мой и его рабочие дни заканчивались одновременно. Тем более, что такая возможность была, так как одна из наших сотрудниц ухаживала за больным ребёнком и ей полагался сокращённый рабочий день, а значит, её работу должен был выполнять кто-то другой. Больничные по уходу за детьми уже, лет десять, как канули в лету, и это давало работодателю определённые рычаги для варьирования зарплатным фондом, переливания его в карманы тех или иных сотрудников. Правда, в нашем случае речь шла не столько о лимитах, сколько о времени и мы этим охотно пользовались.

Только вот в эту субботу Сергей не пожелал проводить со мной вечер, предпочтя очередному нашему алкогольному путешествию, чистку печени и крови от накопившихся за неделю токсинов. Бригаду медиков-чистильщиков, как прозвали их в народе, мой товарищ вызывал где-то раз в два месяца. Впрочем, почти все половозрелые мужчины прибегали к их услугам, как минимум раз в полгода, а потому подобная медпомощь была поставлена на поток. Конечно, так называемые, в своё время, «похмельные бригады», существовали ещё даже во времена Советского Союза и, само собой, молодой «демократической» России. Однако, тогда они были явлением, скорее, из ряда вон выходящим.

Сейчас автомобили со специфической маркировкой на кузове — перечёркнутой красным крестом формулой C2 H5 OH, то и дело можно увидеть на полной скорости мчащих к своим пациентам. Однако, сия эмблема ни коим образом не отображает суть данной медицинской службы, ведь они не борются с пьянством. Просто даёт нам возможность пить дальше, когда физический предел организма уже близок. Кстати, пациенты таких врачей уже давно стали клиентами. Постоянные даже пользуются скидками. У Сергея, допустим, она весьма ощутимая — 15 процентов. Иногда, чтобы сэкономить я проходил процедуры у него. Он вызывал медиков, расплачивался с ними со скидкой, а потом я его поил на ту сумму, которую он истратил на обновление моей крови и того органа, что отчаянно пытается её чистить от токсинов и иной дряни, но явно проигрывает в неравной борьбе с моим алкоголизмом.

Вообще, я уже давно понял, что алкоголь стал чем-то вроде второй религии. К пьянству стали относиться настолько толерантно, что даже изменили в уголовном кодексе классификацию состояния алкогольного опьянения. С 2027 года оно стало не отягчающим, а смягчающим обстоятельством, при совершении преступления.

И я, и Сергей прекрасно понимаем, что государству выгодно такое положение дел. Если абсолютное большинство заливает глотки, вместо того, чтобы стремиться к самосовершенствованию и новым знаниям — значит ни о каких серьёзных волнениях, демонстрациях и попытках свержения режима не может быть и речи. Тупое пьяное быдло, довольствующееся следствием, гораздо покладистей любознательных интеллектуалах, пытающихся разобраться в причинах.

Но без выпивки просто невыносимо смотреть на то, как наш мир, который мы ещё застали совсем другим, превращается в гниющую помойку, где на самых больших кучах уже возвышаются новые троны. Наш мир изменили и нас вместе с ним. Ввергли не просто во Всемирный голод, а заставили поверить в то, что это данность, в постулативность которой обязан свято веровать каждый. А попытки оспорить теорему — привилегия тех, кто никогда по-настоящему не чувствовал, насколько же, на самом деле, очерствел и высох, но, в то же время, покрылся зловонной слизью наш социум, а вместе с ним и каждый из нас.

Отработав свою законную первую смену, я иду в близлежащий от работы бар, который мы так и зовём — «ближний». Бреду, с надеждой на то, что Сергей всё же свяжется со мной и заявит о том, что процедура чистки подождёт, ведь печень требует нового приключения. Но этого не происходит. Я уже подхожу к барной стойке, а звонка всё нет и нет…

— Поздравляю с окончанием рабочей недели! — торжественно изрекает бармен вместо приветствия.

— Ага, — бурчу в пространство перед собой, даже не замечая барменаю.

Тычу пальцем в меню сенсорной столешницы и лениво начинаю перелистывать страницы винной карты.

— Чего такой грустный? — интересуется виночерпий, наблюдая, как я вяло листаю туда-сюда одну и ту же страницу.

— Да… — отмахиваюсь настолько вяло, что даже сам не понимаю смысла своего жеста, — надоело всё.

— Ты про всё, — кивает он на меню, — или «вообще про всё»? — делает он круговое движение ладонями в воздухе, изображая земной шар.

— И то и другое, — устало причмокиваю и, наконец, выбрав, прикладываю большой палец в сенсорной стойке, выбирая напиток из обширного списка.

Через мгновение, в том самом месте, где ещё виднелся жирный отпечаток моего пальца, образовывается небольшое отверстие, откуда величественно выползает на свет Божий рюмка с чуть зеленоватой жидкостью.

— Бехеровка! — протянул бармен. — Хороший выбор. Как раз то, что нужно, когда всё достало.

Я ничего ему не отвечаю, просто выпиваю свой шот и ставлю стопку обратно на столешницу. Та, постояв несколько секунд, скрывается с глаз тем же путём что и появилась. Потом я выпиваю ещё. Потом ещё… Бармен что-то чирикает — я его не слушаю, хотя киваю и даже иногда поддакиваю. Мне не интересно, просто помогаю ему выполнять его работу. Ведь бармены уже давно перестали быть виночерпиями — все дела по розливу напитков осуществляет автоматика. Бармен остаётся в баре только потому, что это место и подобные ему, просто служат гаванью для людей уставших от всего того дерьма, что затекло в самые мелкие щели того мира, что отгораживает от нас входная дверь пивнушки. И в этой гавани должен быть смотрящий, который пришвартует твою покорёженную и текущую посудину. Должен быть тот, кто не отмахнётся от тебя, когда твой пьяный скулёж прорвётся наружу. Должен быть друг на пару часов… И этот парень, что стоит сейчас по другую сторону стойки, уже привык им быть. Он уже давно просто друг всех здешних завсегдатаев-пьяниц. Только вот мне до его дружбы нет никакого дела.

Я не думаю ни о чём и просто опрокидываю в себя стопку за стопкой. Как это прекрасно — не думать ни о чем. Вообще не думать… Точнее, думать, но не задумываться. Мыслить простыми категориями. Никаких сложносочинённых измышлений. Всё просто. Короткие вопросы, короткие ответы. А если ответа в голове вдруг не находится в течение секунды, то вопрос признаётся несостоятельным и отбрасывается в сторону, как отбраковка. Как просто… Нажал, взял, выпил, поставил и всё становится ещё чуточку проще. Потом ещё. Вот он — путь в мой двусложный мир, где есть «да» и есть «нет», где есть «чёрное» и «белое», где нет полутонов и, всяких там, «возможно» или «вероятно», где не обсуждается постулативность выводов, сделанных кем-то за нас. Как же хорошо быть идиотом! Как же хорошо…

Вот я щёлкаю по чувствительной кнопке гарнитуры и, на уровне моей груди, всплывает голографического меню. Выбираю телефонную книгу, утомлённо прокручиваю туда-сюда и, наконец, набираю своего, как показали последние десять лет моей жизни, единственного друга. Правда, когда он стал ещё и моим шефом, то остался другом, только на три четверти… Шучу, конечно. Не смешно? Мне простительно, я ведь пьяный. Смягчающее обстоятельство, как ни крути…

Сергей отвечает не сразу, но всё же отвечает.

— Что, лечишься? — вопрошаю, своим, уже изрядно хмельным голосом.

— Ага, — весело отзывается Масловский. — А ты, я слышу, уже «подлечился»?

— Да пошёл ты на хрен, предатель! — почти плюю в трубку, впрочем, не слишком злобно для того, чтобы это могло показаться обидным. — Что мне теперь делать? А, брат? Сижу, вот, сижу, пью один… Как мудак!

— Ну, кто же тебе виноват, что ты один пьёшь? Выпил бы с кем нибудь… из друзей.

— А у меня нет друзей! — парую и отваливаюсь на спинку высокого барного стула. — И ты, тоже, скотина такая, не по-дружески со мной…

— Опять же, кто тебе виноват, что у тебя нет друзей?

— Ой, а у тебя, можно подумать, есть? — пробулькиваю я вопросом на вопрос.

— Ну, так меня это не коробит, — хохотнул шеф, — и никакого дискомфорта от пьянства в одиночестве я не испытываю. В этом есть эстетика, что ли… Возможность побыть наедине с собой, покопаться в глубинах своей души…

— Бред, — фыркаю, мысленно разбивая в пух и прах озвученную теорию. — Я не могу ни о чём думать. Я отключаюсь — не думаю ни о чём. И ты знаешь, Серый, всё становится так просто…

— Как в учебнике… — продолжает он мою фразу.

— Да, брат, как в учебнике…

Это всегда было «нашим выражением», ещё со школьной скамьи. Наверное, у всех настоящих друзей есть какая-то своя фраза, которую понимают только они одни, а всем остальным это кажется полным бредом. Но, наша фраза не была чем-то кодовым. Она значила ровно то, что значила. Но для нас в ней был ещё один, скрытый смысл. «Как в учебнике» — это действительно как в учебнике… Учебнике обществознания, что был у нас в школе, в старших классах. Отец говорил, что раньше этой дисциплине не уделяли особого внимания, так как она его попросту не заслуживала. У нас в школе было всё иначе.

Обществознание являлось, пожалуй, главным предметом, коим является и сейчас. Можно было провалить экзамен по чём угодно и не испытать каких-то особых потрясений. Ну, пересдача, ну ещё одна — и всё на этом. С обществознанием дела обстояли несколько иначе. Можно даже сказать — совсем иначе. Если ученик не набирал минимально допустимого количества баллов на экзамене — его стопроцентно ждали серьёзные проблемы. Самое безболезненное последствие — вызов на школьную комиссию. Там педагогический состав выяснял и у ребёнка, и у его родителей, почему же школьник столь плохо осведомлён о том, как нужно жить в современном обществе, ведь именно этому посвящён предмет.

Обществознание было для нас, объективно, самой лёгкой дисциплиной. Даже не имея знакомства с учебными пособиями, можно легко сдать любой экзамен. Вопросы, а-ля — кто управляет страной, какой орган осуществляет правосудие, сколько часов в неделю должен работать и отдыхать добропорядочный гражданин и тому подобное. Особенность заключается в том, что под обычными, на первый взгляд, вещами, как в учебниках, так и в лекциях педагогов, была и остаётся до сих пор, серьёзная философско-прагматическая подоплёка. Для чего нужно отдавать государству именно столько налогов, а не меньше? Для чего они нужны и какую гражданин должен чувствовать ответственность? Почему рабочий день именно 12 и 15 часов, в зависимости от категории, а не, например, восемь, как это было в первых десятилетиях двадцать первого века и ранее? Из-за чего опасны идеологические экстремисты, и чем они могут грозить, как обществу в целом, так и каждому отдельному гражданину в частности? Обществознание даёт ответы на все эти вопросы и является ничем иным, как настоящей промывкой мозгов, которая вменялась и вменяется каждому, в обязательном порядке.

Не знаю, чем это было раньше, но отец говорил — чем-то похожим. Но имелись основополагающие отличия. Этот предмет был скорее познавательным, рассказывающим, как устроено общество и о его законах. Но повествование велось без оценочных суждений, закладываемых в юные умы с самого раннего возраста. Уделялось ему не так много времени, хотя, как говорил Сан Саныч — «даже больше чем следовало».

А мы с Серёгой попали как раз на те годы, когда промывку сознания совсем зелёных ещё граждан возвели на новый уровень. Обществознание значительно преобразилось, а часов, посвящённых этому предмету, стало в разы больше, и спрашивать за его незнание начинали с каждым годом всё строже и строже.

Когда я впервые не сдал обществознание в девятом классе, меня просто вызвали к директору, где пошла обстоятельная беседа, относительно причин моего провала. Мои бредни о том, что я безумно страдаю от неразделённой юношеской любви и потому не могу сосредоточится на вопросах, директора вполне устроили и через месяц я успешно пересдал экзамен, на радость моим учителям. А вот уже через два года, как раз когда я уже заканчивал школу, набравшего недопустимо низкий балл парня, без всяких разговоров, отчислили. Точнее, даже не отчислили, а принудительно перевели в спецшколу. Такие есть в каждом городе мира и наш не является исключением.

По своей сути, эти заведения являются чем-то средним между интернатом и колонией для несовершеннолетних преступников. Порядки там жесткие. Конечно, насколько можно судить по полу-придуманным рассказам и обрывкам слухов, ведь система закрыта от посторонних. Детей отпускали домой лишь на каникулы, и то, в зависимости от их поведения и успехов на почве «социализации». Так что, в какой-то мере, спецшколы можно назвать тюрьмами для тех, кто, всего-то, не смог сдать обществознание. Ведь 95 процентов их учащихся, попали в эти детские «лагеря знаний» именно по этой причине. Остальные пять — примерно по той же причине, только уже не в латентной, а в агрессивной форме. Это дети, которые открыто выражают недовольство устройством современного общества и несовершенством его законов и порядков. В общем, в спецшколах перевоспитывали социально опасных юных элементов, либо, пока лишь, потенциально представляющих угрозу для приличных членов общества и их промытых и припудренных, дабы ничего не натереть, мозгов.

Мы с Серёгой выросли в семьях, где всё и вся привыкли подвергать сомнениям, а официальную точку зрения, по тому или иному вопросу, в особенности. Мой отец, так же как и отец Сергея, работали в информационной сфере, потому знали чуть больше, чем остальные и имели представление, как создаются новости, и как они, со временем, становятся историей, сомневаться в которой ныне считается кощунством. Они тоже, как и мы, дружили, только не учились вместе, а работали на одном и том же телеканале. Мой отец журналистом, а Серёгин оператором. Или с их генами, или из семейной атмосферы и разговоров на кухнях, мы впитали это недоверие и жажду правды — голой, сырой, не разжёванной. А потому, и к такому предмету, как обществознание, относились просто как к неизбежному злу. Читали учебник, запоминали, но не относились к написанному серьёзно. На экзаменационные вопросы отвечали «как надо», а не как сами думали. Кстати, экзамен по обществознанию был единственным, где нужно было писать свои мысли самому, а не выбирать один из четырёх возможных вариантов ответа. Оттого так много школьников и засыпались на нём, потому, что писали то, что считают правильным, с точки зрения логики, ещё не до конца вытравленной ядом псевдонауки.

Я сдал экзамен «плохо» лишь однажды. Потом всё было как по маслу — просто заучил бред из учебника и потом выливал его в отведённые для этого строки. И когда мы с Сергеем видели в жизни то, о чём писали в школьных тестах — что-то идеально правильное, с точки зрения современного обществознания, мы переглядывались и почти всегда одновременно говорили — «Как в учебнике». И в одной из глав было написано, что современная жизнь полна стрессов, но есть много способов снимать их. Одним из них значился алкоголь. Конечно, в школьном учебнике не было написано, что для того, чтобы «обнулиться», нужно как следует залить глотку, но в иносказательном смысле, именно это и имелось в виду. Заставить свой мозг отдохнуть от мыслей. Это так необходимо, дабы оставаться в гармонии с обществом, а значит в гармонии с самим собой… Какой бред.

Притупление сознания… Отключение того генератора, который каждую секунду производит десятки мыслей, кои, быть может, наведут именно на те вопросы, что необходимо задавать здесь и сейчас, а также искать на них ответы, тоже — здесь и сейчас. Искать не через год или два, а немедленно! Нам внушали, что он не должен работать на полную — это ли не преступление…

— Как в учебнике… — грустно повторяет Сергей.

— Ты точно не хочешь прервать свои процедуры? — предпринимаю последнюю попытку.

— Нет. Извини. Как-нибудь потом. Завтра, давай?

— Давай. Если только мне тоже не понадобится чистка, после сегодняшнего, — усмехаюсь я, озорно покачиваясь на стуле.

— Договорились, — хохотнул в ответ Сергей и связь прервалась.

Я вновь уставился на то место, где, несколько минут назад, горело табло сенсорного меню и ткнул в него пальцем. Оно вновь зажглось и отпечаток снова остаётся на том самом пункте, который я выбирал сегодня уже столько раз, что успел наделать жирное пятно от указательного пальца, на глянце барной стойки. Из столешницы привычно показывается рюмка, содержимое которой тут же отправляется в рот. Потом ещё шот, потом ещё и ещё. Потом меня стошнило. Я едва успел добежать до туалета. Там уже было двое таких же, как и я — блюющих своими же потраченными на алкоголь лимитами. Их тошнило прямо в раковины. Я же, несмотря на срочность, всё же потратил два лишних мгновения, чтобы закрыться в кабинке.

Сколько я стоял на четвереньках у унитаза, пока мой желудок истязали спазмы — даже не знаю. Равно как и не знаю, сколько бы ещё так простоял, если бы от этого дела меня не отвлёк входящий звонок. Привалившись к стенке кабинки, совершенно не боясь испачкать чистые брюки о зассаный пол, отвечаю на звонок, даже не разобрав голос робота, сообщающий о том, кто именно мне звонит.

— Ты это видел? — раздаётся по ту сторону линии.

— Что «видел»? — узнаю по голосу Сергея и почти заставляю себя обрадоваться.

— В новостях о твоём отце говорят! Бля, Игорь, что он там за хрень опять написал?

— Что за хрень?

— Посмотри в сети. Я сам мало чего понял.

— Ага, — скоро соглашаюсь, вытирая слюну, перемешанную с рвотными массами с уголков рта, — посмотрю. Это всё?

— А тебе чего — мало? — удивляется школьный товарищ. — Слушай, там серьёзную бучу готовят! Ты езжай к нему лучше! Хочешь, я с тобой?

— Нет. Спасибо. Справлюсь, — заверяю, пытаясь подняться на ноги.

Выбравшись из туалета, по дороге к выходу махнул ещё один шот, взял на вынос двухсотграммовую бутылочку «псевдотекилы» — пойла, что уже давным-давно не делается из настоящей агавы и шатаясь вышел на улицу, включив на гарнитуре маячок обозначающий, что я нуждаюсь в услугах такси. Нужду эту удовлетворили уже через пару минут. Указав адрес моего назначения, я активировал, на всё той же гарнитуре, функцию «видео» и быстро нашёл интересующую меня информацию. Она была довольно короткой, но шла в самом начале выпуска, что говорило о её чрезвычайной важности.

«Но вначале о кощунственной статье известного в прошлом журналиста Александра Скуднова, — тревожным голосом возвестила ведущая, сразу после «Шпигеля». — Сегодня днём на сайте сетевой газеты «Мнения» появилась статья, в которой Скуднов усомнился в очевидности и неоспоримости фактов недавней атаки изгоев на город. Так сказать, журналист призвал читателей вспомнить о неоднозначности теракта 11 сентября 2001 года в США и ряда других менее известных фактов терроризма, в том числе и в России, и сравнить их с тем, что потрясло всех нас буквально на днях. Издательство говорит о том, что само его название подразумевает наличие неоднозначных очерков современной действительности. Так что какой-либо редакторской цензуре статьи не подвергаются и выходят именно в том виде, в котором предоставляются авторами. Следственно, и ответственность за материалы целиком и полностью лежит именно на журналистах. Несмотря на то, что статью уже удалили с ресурса, общественность требует призвать Скуднова к ответственности, так как считает его деятельность ничем иным как экстремизмом».

«Какая такая общественность? — пронеслось в голове. — Кто эту статью за несколько часов успел прочитать и так бурно отреагировать?» Что именно, мой неугомонный отец такого написал, что поднялась буча? Усомнился в том, что это были именно изгои, а не, скажем, правительственный заказ? Очень может быть. Тем более, что, скорее всего, так оно было…

— Вы прибыли на место, — вырывает меня из плена моих пьяных, но от этого не менее тяжких мыслей, металлический голос автопилота такси, — внесите оплату.

Провожу картой через прорезь одного из миниатюрных платёжных терминалов, что для удобства вмонтированы в каждую из четырёх ручек. После металлического «спасибо», выхожу, оказываясь прямо у дома своего отца. Прежде чем сделать шаг, припадаю к, уже наполовину опустошённой мною по дороге, бутылочке, делаю глубокий вдох и, слегка покачиваясь, иду вперёд.

Входная дверь отцовского дома не заперта. Я так пьян, так беззаботен и глуп, так слаб мозгом, отмирающим с каждым глотком всё быстрее и быстрее. Минуя прихожую, оказываюсь на кухне, и мой взгляд тут же прикалывает к себе записка. На обычной бумаге, обычными чернилами из обычной шариковой ручки — такой, какой писали во времена папиной юности. Изо всех сил стараясь сфокусировать зрение, с трудом читаю, уже ставшую такой непривычной, пропись.

«Здесь скучно. А когда не скучно — то мерзко. Я буду там, где понимают разницу между безродной клячей и старым добрым другом».

— Что бы это могло значить, а? — раздаётся у меня из-за плеча. — Как вы думаете, Игорь Александрович?

— Кто вы, мать вашу? — утробно гаркаю, даже не оборачиваясь на голос. — И какого хрена вы тут делаете?

— Мы из военсудпола, — вполне спокойно отвечает незнакомец за моей спиной, сразу проболтавшийся, что не один, либо просто страдающий манией величия и именующий себя «на вы». — Вы не знаете, где может быть ваш отец? У нас к нему есть вопросы…

— У вас есть — вы и ищите. И вообще, идите-ка вы нах…

Закончить фразу я не успеваю. Голову дёргает, в глазах плывёт, а затем темнеет. Такого окончания этого дня, я, признаться, никак не ожидал.