Сначала исчезли пчёлы…

Глава 27. Перед бурей

В подвальчике парикмахерской тесно и душно от такого количества народу. Здесь, на свежем воздухе, гораздо лучше. А они там толпятся, глазеют, заходят, выходят и смотрят на нас… Чего, спрашивается, смотрят? Может у меня, Кристины или Лёши третий глаз вырос? Или, может, рог? Или, может, нужно было просто извиниться, развернуться и уйти, оставив свою женщину этим отморозкам? Тогда бы не смотрели, не было бы так интересно? Наверное, не так… Вот и здоровяк Леший, с просто крохотным на его фоне Иванычем, поднимаются. Тоже смотрят…

— Так, ты их, говоришь? — уже не в первый раз спрашивает Леший, и я чувствую, как Кристина ещё крепче прижимается к моей груди, а её коготки чуть впиваются в поясницу.

— Я, — отвечаю односложно и максимально кратко.

— Из «Ярыгина» своего?

— Из него.

— А где ствол?

— Да… — почесал я затылок свободной от успокоительного поглаживания Кристининой спины рукой. — Перетрухал, решил выбросить…

— В реку?

— В реку.

— Туда сбегал, — уточняет Иваныч, — и обратно вернулся?

— Ну, так…

— Чего ты херню несёшь? — вполголоса, чтобы не слышали лишние уши, бубнит Леший. — Какая река? Какой ствол? Ты своего «Ярыгина» вообще никогда с собой не носишь! Твой батя — да. Серёга иногда ствол таскает с собой. Но не ты! Я-то знаю.

— Ну, раньше не таскал, а сейчас взял! Чего вы ко мне пристали? — начинаю взаправду терять терпение.

— Да, потому, — сделал как можно более назидательный тон Иваныч, — что брехать не надо. Тем более, старшим. Тем более, не выжившим из ума!

— Это что? — вытянул Леший развёрнутую ладонь, на которой лежало две гильзы.

— Гильзы, — невозмутимо отвечаю, бросив беглый взгляд на металлические стаканчики.

— От «Ярыгина», да? — повышает голос Леший. — Девять-восемнадцать патрон! От «Ярыгина», правильно?

— Ой, ладно, — отмахиваюсь, пытаюсь отвернуться от коренных станичников, но Иваныч крепко, но, вместе с тем, не жёстко берёт меня за плечо, останавливает.

— Сынок, — говорит староста, почти ласковым тоном, — ты сколько тут живёшь — главного не понял. Мы живём по своим законам. Точнее, без них. Ты видел у нас кодекс или ещё что? — я грустно повертел головой. — Вот и не увидишь! Все наши неписанные правила — они близки к нормальной человеческой совести. К тому, что уже давно на сердце нормального человека. Если перед самим собой чист — другие, и их мнение, не так важны. Если ты уважаешь себя — значит, тебя зауважают и другие! А если тебя уважают, значит ты прав! И ты, сейчас делаешь то, что считаешь правильным. Но, не надо. Это глупо выглядит. Тем более, что тому кто грохнул этих уродов нечего стыдится. Правда, Лёша? — повернулся он к парню.

— У тебя же «ПМ»? — вопросительно буркнул Леший.

— ПМ, — признаётся парень.

— А чего вы тут комедию ломаете?

— Не знаю. Игорь сказал — так лучше будет.

— Так, как всё было-то, на самом деле? — чуть притопнул Иваныч.

— Да, так же, почти, как рассказывал раньше. Только конец другой… — начал я, поняв, что премьерный спектакль провалился. — К Кристе приставали, над пацаном издевались. Культурно не разошлись. Ну, я — одного, другой — меня, Лёша, соответственно — другого, ну и первого, вдогонку…

— Боевики, блин, — сплюнул под ноги Леший.

— А чего надо было делать? — взвился я. — Может…

— Да, не «может»! — перебивает меня Иваныч. — По чести всё, по совести… Я знаю этих отморозков. Они к нам уже не в первый раз приезжают патроны на харчи менять… Плохо только, что проблемы теперь будут…

— Может, их просто ранить надо было? — виновато спрашивает Лёша. — Хотя, я об этом и не думал, почему-то. Я, если честно, вообще ни о чём тогда не думал…

— Это бывает. Это нормально, — положил ему руку на плечо Леший. — Только, один хрен — что ранил, что убил. В случае этих типов, по крайней мере.

— Это почему? — искренне удивляюсь отсутствию разницы.

— Потому, — тяжело вздыхает Иваныч. — Они из бригады «Астматика».

— Это кто ещё?

— Да, так, — отмахивается Иваныч, — бандит. Деревню неподалёку держит. По воле географии, нам с ним приходится дела иметь. Но, теперь, думаю, не до дел будет.

— Мстить начнёт?

— Конечно! Это же бандиты. У них так принято, — пожимает плечами староста. — Если за братка не отомстит, то авторитет потеряет, а там и до смены власти недалёко.

— Короче, — положил Леший мне и Лёше на плечи свои лапищи, — вы, конечно, правильно сделали, что этих отморозей пришили. Но, теперь, давайте усиленно думать, как вопрос решать будем. А ещё лучше — думать и автоматы чистить. Чую, без пальбы не обойдётся.

— Жаль… — как бы в пространство прошептал Иваныч.

— Чего жаль? — выждав паузу и не услышав продолжения фразы, спрашивает Леший.

— Жаль, что не припомню такого случая, чтобы ты оказался неправ. Очень жаль…

Насколько я знал, случая, чтобы в один и тот же день совет станицы дважды — ещё не было. Так что, это заседание, участником, а также виновником которого я, отчасти, являюсь, можно назвать историческим.

— Да, правильно всё пацаны сделали! — кричит крепкий седовласый мужик с длинным шрамом через пол лица и с соответствующим прозвищем. — Я этих двух ещё в прошлом месяце в магазине придушить хотел!

— Правильно Шрам говорит! — поддерживает его парень, примерно моих лет по имени Максим и прозвищу, в пору склада характера, Максимус.

— Правильно, то, правильно! — пытается успокоить воинственно настроенных станичников дядя Коля — здешний сапожник. — Только, что делать теперь? Надо же как-то теперь улаживать. Это ведь не собаку случайно задавить!

— Чеботарь дело говорит, — подаёт голос Яша, пытаясь напитать его полемическим задором, но получается фальшиво. — Но нужно понять и решить, кто за это должен отвечать?

— Я, вообще-то, не то имел ввиду! — удивляется Чеботарь, как ловко извратил его мысль Яша.

— Ну и пусть! — как ни в чём не бывало выскальзывает из полемических тисков Яша. — Всё равно — нужно понять, кто за это будет отвечать! Только Лёша. Лёша с Игорем. Или все втроём, с Кристиной вместе!

— Что? — взревел Табакерка. — Ты, что, жидяра, удумал?! Совсем совесть потерял?!

— Давайте не будем переходить на национальности, а тем более личности! — разочарованно качает головой Яша.

— Была бы личность… — скорее про себя подмечает Леший.

— Нет, господа! — непонимающе призывает к вниманию Яша. — Но, ведь, должен же виновный держать ответ? Или, для чего мы все тут собрались?

— Ах ты, гнида! — вскакивает со скамьи Табакерка.

— Вы, Михаил Юрьевич, вообще — лицо, так сказать, заинтересованное! — ядовито подмечает Яша. — Так что, исключительно объективности ради, я бы призвал вас воздержаться от высказывания своих суждений, а также предложений!

— Заинтересованное? — выпучил глаза Табакерка. — А, что? Да — заинтересованное! Я, как отец, заинтересован в том, чтобы мою дочь могли защитить свои же соседи! И, чтобы потом, такие мрази как ты, жидовская твоя рожа, не делали из них козлов отпущения! Иваныч, — оборачивается он на старосту, — можно я этого гада, до кучи, третьим в могилку уложу!

— Нет, ну вы слыхали? — разводит руки в стороны Яша и обводит собравшихся взглядом, в поисках в глазах станичников осуждения последнего высказывания. Однако не найдя его явственных признаков, просто решает продолжить свои доводы. — Вы поймите! За проступок одного, или двух или трёх — не должны отвечать все! А это бандиты! Отвечать придётся, мы же это понимаем…

— Хватит… — глухо раздаётся голос старосты.

— Чего, простите? — не понимает Яша.

— Хватит, Яков, довольно… — поясняет Иваныч и призывает, знаком руки, усесться обратно на место. — Для успокоения твоего, — поясняет он самому Яше и заодно присутствующим, — кто «за» то, чтобы вынести на повестку вопрос «О детальном разборе сегодняшнего происшествия и установления степени вины или невиновности причастных лиц, а так же дачу оценки их действиям, исходя из принципов морали и чести, как мужской, так и женской»? Не слишком сложно, а, Яша? Пойдёт? — глянул он исподлобья на вспотевшего от негодования еврея. — Так, кто «за»?

Яша нерешительно поднял руку, ища за столом идейных сторонников.

— Понятно, — деловито объявляет Иваныч. — Значит «до следующего раза»… А теперь — к насущному. Есть предложения?

— Есть… — негромко отзывается Сприридон, до сих пор молча наблюдавший за перепалкой. — Надо связаться с «Астматиком», рассказать. Я его знаю заочно, пересекались мои знакомые с ним, так сказать. Он тип, хоть и жёсткий, но поговорить с ним можно. Не факт, конечно, что о чём-то договоримся, но все же…

— Спиридон прав, — поддерживает предложение Леший. — По-любому, нужно самим рассказать. Хотя бы из этики, для собственного успокоения.

— Я тоже так думаю, — соглашается староста. — Но, мне, конечно, кажется — разговором всё не кончится. Ладно, — слегка хлопнул он ладонью по столу, — кто «за»?

На этот раз руки подняли все, в том числе и Яша.

— Понятно, — кивнул Иваныч. — Что с телами делать будем?

— Так как это «что»? — удивляется Чеботарь. — Похоронить надо. Люди же всё-таки, хоть и скоты…

— Не надо хоронить! — подаю, наконец, голос и вмиг приковываю к себе взгляды всех членов совета.

— Что, ещё что-то с ними сделать хочешь? — брызжет ядом Яша.

— Рот закрой! — жёстко пресекает его Иваныч. — Поясни, — призывает уже меня.

— Тела отдать этому Астматику нужно. Ну, как жест доброй воли, что ли. Можно их на бойню, в холодильник пока отнести…

— На бойню? Ну, знаете… — вмиг возмутился мясник, чью вотчину я предложил временно превратить в морг.

— Ладно, — чуть смутился и сам Иваныч. — Кто «за»? У мясника не спрашиваю даже…

Вверх поднялись не все руки, но, всё же, большинство, коего оказалось достаточно, чтобы принять, хоть и не однозначное, но какое-никакое решение.

— Так, что, — вновь взял слово староста, — морозим трупы, звоним Астматику?

Совет чуть загудел, но скорее выражая озабоченность, нежели протест.

— Значит — порешали, — хлопнул ладонью о ладонь Иваныч. — Совет! — призвал он напоследок внимание. — Собираемся снова, вечером, в семь. Мне кажется — будет, что обсудить.

Изгои живут общинно и, как правило, компактно. Я не слышал ни об одном поселении, которое бы растягивалось на многие километры, на все стороны света. К тому же, изгои, в принципе, в большинстве своём, люди вне закона. То, что, как правило, закон их, как бы, не замечает, отнюдь не делает людей вроде меня и, теперь уже моих собратьев-станичников, гражданами имеющими право пользоваться общедоступными благами цивилизации. Я говорю о банальных средствах связи. Их в станице имелось немного. Во-первых, и нужды в них особой не было, так как жили все довольно близко друг от друга. Во-вторых, пользование по подставным данным, как правило, было недолговечным и мобильные гарнитуры отключались, как только программа выявляла нестыковки в предоставленной оператору информации, при дистанционном подключении к тому или иному тарифу. Программы безопасности G-net работают быстро, а потому и отключались устройства, приобретённые на нелегальных рынках тоже довольно скоро. Исключения составляли аппараты тех, кто юридически гражданином являлся, но в цивилизованных городах и поселениях не проживал.

Таких изгоев немного, но они, всё же, есть. Есть они и в Старом поселении. Например — Спиридон, чью гарнитуру, не без усилий запихнул в ухо Иваныч и теперь пытался вспомнить имя и фамилию Астматика, у которого, судя по всему, тоже имелась гарнитура, а значит, перед цивилизованным обществом он, по каким-то причинам, чист.

— Он же бандит, причём, прожжённый, как вы говорите… — интересуюсь данным обстоятельством.

— Не мешай! — отмахивается Иваныч, мучимый потугами вспомнить фамилию Астматика, так как, без заданной фамилии устройство предложит выбирать абонента из десятков тысяч Андреев, проживающих в нашем регионе.

— Он для нас бандит, — поясняет Леший. — Он свободно по городам ездит, у него даже карта лимитовая есть!

— Это как? Он же изгой!

— Уметь надо, — пожимает плечами Леший, — или, наоборот, не надо…

— В смысле?

— Он с военсудполом работает.

— Да, ну!

— Вот тебе и «ну»! Судпол с многими бандами сотрудничает, поверь. Биографию главарей обеляют дочиста. Лимитов на карты начисляют немерено. Снабжают необходимым — оружием, патронами. А те, взамен, когда надо, по указке, грязную работу делают.

— Например?

— Ну-у… — чуть задумывается Леший. — Помнишь, с пол года назад, гремела новость о налёте на обл. центр? На склады продовольствия, на магазины?

— Помню-помню, — согласно киваю. — Я даже видел!

— Вот-вот! Такие товарищи, как Астматик, этим и промышляют.

— Ужас, какой…

— Ну, да. А потом, в зависимости от того, с какой стороны обществу грозит, якобы, «опасность», с той стороны новые законы и клепаются. Это же древняя тактика!

— Древняя, значит проверенная… — киваю я.

— Это точно… — соглашается Леший и переключается на страдающего от забывчивости Иваныча. — Ну, что там? Вспомнил?

— Да, хрен там! — признаётся староста. — Как отшибло!

— Ну, попробуй с самого начала, — по улыбке понимаю, что это Леший предлагает в порядке бреда. — Самые-самые — там, Иванов, Петров…

— Точно! — вдруг завопил Иваныч и стукнул себя ладонью по лбу. — Петров! Петров, мать его!

— Бывает же так! — ошарашено бормочет Леший и переглядывается со мной.

В комнате повисает тишина. Иваныч делает вызов. После того как сигнал пошёл, снимает с уха гарнитуру, и устройство автоматически включает режим громкой связи. Маленький, но мощный динамик издаёт традиционные гудки. Мы все в ожидании. Нас немного. Иваныч, как непосредственный переговорщик, Леший, как главный «силовик» станицы, и я, как участник событий, вызвавших необходимость данного звонка.

— Слушаю, — раздаётся из динамика хриплый, чуть свистящий голос.

— Это Иваныч, со Старого поселения, — вместо приветствия, представляется староста.

— Да? А чья гарнитура? — справедливо интересуется Астматик.

— Долгая история, — уходит от ответа Иваныч.

— А я не спешу! — хрипит бандит. — Да, ладно, расслабься. Чего это ты, вдруг, решил звякнуть? Случилось что? Помощь нужна? — проявил он участие, однако, в его шипящем тихом голосе была слышна явная издёвка.

— Случилось, — Иваныч пропустил мимо ушей неприятные нотки. — Молодцов твоих положили.

— Куда положили?

— Мёртвые они.

— Да? Чего это? — невозмутимо интересуется Астматик.

— Набарогозили молодцы твои — убили их.

— Кто убил?

— Какая разница?

— Ну, ты ведь знаешь кто, правильно?

— Ещё раз повторяю — какая разница?

— Короче, — устало констатирует Астматик, — это не телефонный разговор. Через час у шлагбаума.

Это было последнее, что прозвучало из динамика шипящим голосом бандита, прежде чем пошли короткие гудки.

— Ну, что? — окинул нас взглядом Иваныч. — Через час — вторая часть. Сиквел, так сказать…

Пыль, солнцепёк, ожидание… Тягучее такое, вязкое, муторное. От волнения немного подташнивает. Не люблю ждать. Особенно, когда до конца не понимаешь, чего именно ждёшь. С детства не любил. Не любил, когда задания к экзаменам были заранее неизвестны. Понимал, что так принято, но не принимал. Не любил ждать результатов. Не любил, когда было неясно приедет отец ночевать домой или останется в области, доснимать материал вторым днём. Мама тоже не любила. Может, поэтому и уехала… Может там, в Люксембурге, меньше неопределённости? А может, там просто меньше людей, которые эту самую неопределённость создают…

У меня же таких людей прибавилось многократно. Уже нет преподавателей, что вскрывают конверты с неведомыми заданиями. Отец уж давно не окунается с головой в работу, забывая о тех, кто ждал, а потом и ждать перестал… И, конечно, уж давно испарились монстры из ночных кошмаров, не дававших детскому сердечку биться ровно, бестрепетно, спокойно, в одном определённом ритме. Определённом…

А может в определённости и есть главная ловушка для нашего сознания? Может, мы только думаем, что хотим этого? Ведь, определённость от рождения до гроба — это там, в городе. Ты рождаешься, учишься быть определённым человеком. Ни таким, ни сяким, а определённым — таким как нужно. Потом работаешь по кальке, как и все. Тратишь заработанное, как и все. Упиваешься своей потребительской способностью, как и все. Завидуешь тем, у кого она больше. Презираешь тех, у кого меньше. Стремишься больше тратить, дабы вызвать уважение окружающих. И все так же как и у всех… В этом и есть суть и смысл. В этой определённости бытия.

Так может, всё, что происходит со мною, это вовсе не кара, а, наоборот — подарок судьбы? Ведь, неопределённость — это, в каком-то смысле, отсутствие мотивационной гравитации. Можно отталкиваться только от тверди обстоятельств, которых пока нет. Но, как только они появятся, нужно, либо сразу найти опору и использовать её, как трамплин для полёта в вечном вакууме, либо подождать — а вдруг появятся ещё трамплины, позволяющие лететь в другую сторону? Какое решение лучше? Какое правильнее? Ответы на все эти вопросы будут потом. А пока можно наслаждаться неопределённостью — моей личной нулевой гравитацией.

Наверное, теперь я уже люблю ожидание. Как быстро можно полюбить! Жалко, что это не постигло меня раньше. Сколько моментов можно было бы прожить по-другому…

— Чего задумался? — чуть толкает в плечо Леший.

— Наслаждаюсь… — внезапно решаю поделиться мыслями о сути вещей.

— Чем это?

— Неопределённостью.

— Любопытно, — хмыкает здоровяк.

— Да, — согласно киваю, — любопытно. Скоро всё станет ясно. Будет распутье — поступить так или эдак. Сделать то или иное… А сейчас — полная свобода.

— Теория, конечно, занятная, — озадаченно приподнял кустистую бровь Леший. — Но, как мне кажется, ты просто перегрелся на солнце! Попей, — кивает на стационарный бак, установленный по левую руку от шлагбаума.

Пить не хочется, но я согласно ковыляю к алюминиевому контейнеру. Отвинчиваю краник, подставляю кружку, притороченную к общей конструкции тоненькой цепочкой, под прозрачную струю. Вода тёплая, даже горячая — впитавшая в себя всю любовь летнего солнца, которая, по Южной традиции, как правило, граничит с ненавистью, поднимая столбик термометра до отметки в 45, а то и 50 градусов.

Ещё раз окидываю взглядом блокпост. Всё так же, как и в тот день, когда мы впервые прибыли на порог этого поселения. Усталые, грязные, злые, пробитые горем, измученные потерями, но с надеждой в глазах… Надеждой на то, что всё ещё может быть иначе.

Вот на горизонте показывается машина. А, что в глазах у них, у тех, кто утюжит пыльную грунтовку ради краткой беседы, должной расставить недостающие знаки препинания в окончательном вердикте? Всё так же как с нами, только, на этот раз, я в рядах караульных. Я по-прежнему участник, а не зритель. Хотя, на самом деле, хотелось бы досмотреть пьесу из амфитеатра, спрятавшись от буйства сценических страстей за прочным бортиком.

Автомобиль приближается, все постовые, в количестве восьми человек, подтягивают вверх повязанные на шею платки, скрывая лицо. Я делаю то же самое. Никто не берется гадать чем, в итоге, обернётся эта история, а потому конспирацию никто сейчас не принимает за блажь. Кто знает, кому и куда, может быть, придётся податься уже завтра?

Машина останавливается метрах в пятнадцати от шлагбаума. Я смотрю на неё сквозь импровизированную бойницу — щель меж двух бетонный блоков. Всё повторяется, почти всё… Пикап, практически такой же, как у нас. Только в кузове не уставшие путники, а двое настоящих боевиков. Один ухмыляется, водрузив «Калашников» себе на плечо. Другой вальяжно облокотился на возложенный на крышу пулемёт. В самой машине — ещё трое. Двое спереди, один сзади.

Как раз он то — задний, и открывает свою дверь, выпрыгивает из машины. Высокий, худощавый, русые недлинные волосы с небольшой проплешиной на макушке, гладко выбритое лицо. Обычный неприметный человек. Слишком обычный, слишком неприметный, чтобы быть таковым на самом деле, с учётом нынешних реалий. Слышу за спиной частые шаркающие шаги. Оборачиваюсь и вижу Иваныча, спешно, но, отнюдь, не бегом, выдвигающегося навстречу гостю. Тот тоже делает несколько шагов и останавливается метрах в трёх от укреплений. Кажется, его ничуть не смущают взгляды постовых и направленные в него и в его людей стволы.

— Давно не видались! — хрипло приветствует Иваныча гость.

— Давненько, — соглашается староста. — Как жизнь?

— Слава Богу. А твоя?

— Тоже — ничего.

— Это хорошо, что ничего. Как там мои ребятки?

— Лежат.

— Хорошо, — кивает Астматик. — А тот, кто их положил?

— В смысле?

— Иваныч… — чуть свистяще протягивает бандит. — Ты же понимаешь, что у нас так не принято. Кровь требует крови — ты согласен?

— За гнилую кровь отдавать кровь чистую — не совсем равноценно, как думаешь?

— За гнилую… — усмехнулся Астматик. — Мои ребятки, может, и плохо воспитаны, но не гнилые… Хотя, у нас, наверное, разное понимание человеческой природы и души. Ты можешь считать этих, — кивнул он через плечо на автомобиль, где сидели четверо бойцов, готовых выполнить любой его приказ, — хоть дерьмом собачьим. Мне плевать. Но твоё отношение к моим людям не отменяет того факта, что за убийство придётся ответить.

— Это была самооборона, — не оправдывающимся, а, напротив, ставящим точку над «и» тоном, обозначил позицию Иваныч. — Твои братки слишком многое себе позволили. И, причём, уже не в первый раз. Я говорил тебе о том, что…

— Тихо-тихо, — почти ласково прошипел Астматик. — Не ерепенься. Не надо. Мне плевать, кто прав, кто виноват, на самом деле. Есть факт — за него нужно ответить. Я не собираюсь тебя тут уговаривать — просто проясняю ситуацию. Мне нужен тот, кто это сделал. Точнее, даже так — не мне, а моим людям…

— Тебе ведь наплевать на тех двоих?

— Мне? По большому счёту — да. В меру исполнительные, в меру бестолковые. Таких много. Но они из нашей бригады, а значит — их смерть требует определённых действий. Ты же всё понимаешь…

— За себя боишься, за положение? — презрительно протянул Иваныч.

— Я не боюсь. Ты чего-то перепутал, старик! Короче — завтра, в это же время, мы приедем сюда и, на этом самом месте, ты передашь мне того, кто застрелил моих людей. А ещё ты вернёшь то, что мне принадлежит!

— Так вот в чём весь сыр-бор! — хлопнул себя по лбу Иваныч. — Вернуть хочешь, значит…

— Не ори! — скривился Астматик. — Ты тут не в выигрышном положении. Так что, слушай и помалкивай, старик! Если через сутки ты не выполнишь мои условия — будет много крови, обещаю.

— А если твои люди узнают о твоих искренних мотивах?

— Смерть наших товарищей — достаточное основание для моих людей, чтобы вырезать вас, как свиней. А то, что я хочу вернуть своё — скорее сопутствующее. Кулибин? Так вы теперь её зовёте?

— Думаю, мы не договоримся, — нахмурился Иваныч ещё сильнее, чем прежде.

— А у тебя выбора-то нет! Ты же всё прекрасно понимаешь. Если мои люди зайдут в станицу, то…

— Ты слышал античную легенду про Филиппа Македонского и Спарту? — беспардонно перебил его угрозы Иваныч.

— Ну, просвети, старик, — усмехнулся Астматик.

— Когда Филипп подошёл со своими войсками к Спарте, то отправил послание с угрозами. Посол передал слова Филиппа о том, что у него самая сильная армия в мире, уже покорившая всю Грецию. И если спартанцы не сдадутся, если он войдёт в Спарту силой, то беспощадно уничтожит всё население и сровняет город с землёй.

— Ну, и в чём мораль?

— В ответе спартанцев.

— И каким же был ответ?

— «Если».

— Вот ты к чему! — усмехнулся бандит. — Думаешь воевать! Ты серьёзно?

В ответ Иваныч лишь пожал худенькими плечами.

— Ты же понимаешь, что тебе никто не поможет? — заметно развеселился бандит. — Ладно, сутки у тебя. Может совет станицы окажется мудрее одного старого дурака. Пока, — даже чуть с жалостью в голосе проговорил гость, — надеюсь на то, что мы всё же решим нашу проблему.

— Я тоже надеюсь, — кивает Иваныч удаляющейся спине Астматика. — Очень надеюсь… Эй! — запоздало кричит староста. — Тела? Заберёшь?

— Оставь себе. Скоро у вас много похорон будет. Заодно и этих прикопаете…