Сколько тайн хранят чужие души? Наверное, всё зависит от того насколько эти души глубоки. Как глубоко можно копнуть? До самого дна или лишь зачерпнуть с поверхности? Скорее всего, каждая конкретная душа может дать на эти вопросы свои ответы. А может и не дать… А может раскрывать свои и не только свои тайны порционно, по мере необходимости и значимости этих тайн для других. Одну из таких тайн Ивана Ивановича Смирнова знали немногие. Точнее, о самой тайне знали все. Но, о том, что это, на самом деле тайна, большинство даже не догадывалось. Хотя, насколько я знаю станичного старосту, спроси у него напрямую — ответит, раскроет, рассекретит. Особенно, если тайна остаётся тайной только потому, что в неё никто не хочет быть посвящённым. Я захотел.
— Кулибин? — поинтересовался я у озадаченного Иваныча, сразу после того, как внедорожник бандитов скрылся из виду. — На кой им Кулибин? И почему он назвал его «ею»?
Тогда Иваныч коротко переглянулся с Лешим и поинтересовался — действительно ли мне это интересно. Я ответил положительно и был приглашён проследовать на противоположную, восточную окраину села. Иваныч с Лешим завели меня примерно в ту же параллель, в коей располагался дом Табакерки и Кристины, только по другую сторону Центральной улицы. Несмотря на то, что отсутствием любопытства я не страдал и станицу изучил, как мне казалось, неплохо, входа в некое подземное сооружение, который был аккурат за пустующим двухэтажным зданием неизвестного мне назначения, я ранее не замечал.
— Ну, интересно ещё, что за Кулибин? — спрашивает Леший, когда мы, наконец, начинаем спускаться по уходящей вниз пологой лестнице.
— Интересно, — киваю уже с некоторым недоверием.
— Только, смотри, — предостерегает Иваныч, — не шуми там. Не клацай ничем, не ори. Если что-то уточнить надо — шёпотом. Уяснил?
— Угу, — согласно трясу головой, — а почему?
— По кочану! — гаркает Леший и нетерпеливо указывает в сторону уходящего под землю прохода.
Спускаемся. Вскоре натыкаемся на обитую металлом дверь. Открываем. Снова вниз и влево. Снова дверь, но, на этот раз, массивная, тяжёлая, стальная, с внушительным запорным механизмом, похожим на те, что используют на флоте.
— Это что, бункер, что ли? — озвучиваю шёпотом свою догадку.
— Бункер-бункер, — кивает Иваныч.
— Откуда он тут?
— Из Советского Союза. Тогда, не только о чинушах думали. Даже в таких станицах убежища делали, чтобы, в случае войны, простые люди могли спастись.
— И, что теперь там?
— Кулибин теперь там! Проходи! — чуть подталкивает меня старик и я, повинуясь, захожу в бункер, оказываясь в просторном, тускло освещённом, помещении, очевидно переоборудованном под склад.
Практически всё пространство занимают многоуровневые стеллажи, заваленные разным, на мой неискушённый взгляд, совершенно ненужным хламом. Вглядываясь в дальний конец помещения, вижу проход в другую комнату, в где освещение на порядок ярче.
— Туда? — указываю на свет и одобрительный кивок, однако, всё же пропускаю вперёд себя, как Иваныча, так и Лешего.
Идя меж стеллажей, наблюдаю целые горы различных проводов, пластиковых пластин, проволоки, допотопных ламп и иное барахло, коего я ещё в детстве насмотрелся на радиорынке.
Когда я был совсем маленьким, отец брал меня с собой. Он искал раритетные виниловые пластинки — электроника его не интересовала. Говорил, что вскоре ничего этого не станет. Так что, пока такие места есть — ему надо этим пользоваться, а мне, хотя бы запечатлеть их в памяти, как один из финальных аккордов исчезающей уличной торговли. И сейчас у меня складывалось впечатление, что все эти чипы, схемы, и прочие малопонятные мне вещицы, переместились с импровизированных тряпочек-прилавков, разложенных прямо на земле, прямиком на эти полки.
— Куля! — обозначил своё присутствие Леший, идущий чуть впереди, когда мы практически смерили первый зал. — Это я. А ещё гости к тебе — Иваныч и новенький, Скуднов Игорь.
— А чего это он? — шёпотом интересуюсь у Иваныча.
— Предупреждает, — поясняет староста.
— Предупреждает? А зачем?
— Я тебе потом всё объясню. Просто будь рядом и не шуми.
Наконец, мы вошли во второй зал, который, как я понял, представляет из себя некую помесь мастерской и лаборатории. Вдоль всех стен тянутся столы, уставленные различного рода оборудованием. Посредине же комнаты, стоит большой верстак, над которым с потолка свисает крюк электрической лебёдки. Сам же верстак местами в подпалинах, местами глубоко исцарапан, местами заляпан оловом. В общем, понятно, что без дела он не простаивает.
— Куля! — настойчиво, но безмерно ласково протянул Леший.
Раньше мне казалось, что этот здоровяк просто физически не может воспроизводить звуки с такой мягкостью и теплотой в голосе.
Проходит пара секунд и из дверного проёма, ведущего ещё в одно помещение, показалась худенькая молодая женщина. На вид — лет тридцати пяти, плечи устилают длинные тёмно-рыжие волосы, зелёные, но довольно тусклые уставшие, глаза смотрят на нас с каким-то непонятным мне ожиданием. Она выходит к нам робко, осторожно ступая, будто проверяя — не провалится ли почва под её тоненькими ногами, на которых весьма комично смотрятся простые домашние тапочки на резиновой подошве, явно ей великоватые. Не по размеру и всё остальное. Джинсы тоже велики, да и кофта — растянутая, хотя могла бы хорошо подчеркнуть все достоинства аккуратной тоненькой фигуры.
— Куля, как ты? — спрашивает Леший и медленно идёт ей навстречу, сначала вытягивая ладони вперёд, а потом и осторожно заключая в свои лапищи хрупкие плечи девушки.
— Хорошо, — тихо отвечает та. — А ты?
— И я, — почти шепчет Леший и нежно целует её в висок. — Тут с тобой познакомиться хотят, — кивнул он в мою сторону.
— Здравствуйте! — приветственно махнул я рукой. — Я — Игорь.
— Здравствуйте, — чуть выглянула из-за мощной спины Лешего девушка. — И вам здравствуйте, Иван Иванович.
— Привет, Куля, — улыбнулся Иваныч. — Как дела?
— Хорошо, — отозвалась она, робко высвободилась из объятий здоровяка и осторожно подошла к одному из столов. — Вот, — приподняла она прямоугольную пластину чем-то похожую на ДСП, если взглянуть на срез, — теперь она сможет работать в воде.
— Принцип тот же? — деловито интересуется Иваныч.
— Да, — пожимает она хрупкими плечиками, — это та же пьезокерамика. Просто чуть другая структура, подходящая под вибрации воды.
— И много такой нужно?
— Не знаю. Нужно проверить не здесь, а на реке, там, где планируется использовать. Тогда можно будет судить. Я пробный образец, для замеров, через пару дней соберу.
— Спасибо, Куля, — ласково благодарит Иваныч и привлекает моё внимание лёгким одёргиванием за рукав, стреляет глазами в сторону выхода. — Ну, мы, пожалуй, пойдём.
— Хорошо, — соглашается девушка. — Ты тоже? — вопросительно смотрит на Лешего.
— Да, надо идти — дела, — оправдывается здоровяк и снова нежно целует её в висок.
— Ну, тогда, до свидания, — бесцветно прощается девушка и снова исчезает в проёме подсобной комнаты.
Вплоть до того, как выбираемся на поверхность, двигаемся молча. Лишь поднявшись из подземелья, даю волю разрывающему меня изнутри любопытству.
— Я не понял, — возбуждённо вопрошаю у Иваныча, косясь на спуск в бункер, — это, что и есть Кулибин?
— Я пойду, в общем, — вдруг заявляет Леший, — сами понимаете… На совете увидимся, — как бы извиняясь, машет он своё ручищей, ненадолго прощаясь с нами, и быстрыми шагами удаляется в сторону Центральной улицы.
— Чего это он? — выражаю непонимание внезапным бегством.
— Тяжело ему, — вздыхает Иваныч, — каждый раз тяжело…
— От чего?
— Любит… — пожал плечами староста.
— Слушайте, может, объясните всё?
— Хорошо. Пойдём, присядем, — кивнул он на остов скамейки у ближайшего пустующего здания, закрывающего от случайных взглядов уходящий под землю путь к бункеру. — Это наш Кулибин, или просто Куля. Вообще её зовут Лена, но поскольку большинство станичников знают её только по той технике, что выходит из этого бункера, то и называют исключительно Кулибиным — вот и прилепилось. Да она и не против… Кстати, её многие, даже и не видели не разу. Так, что ты не один такой.
— А почему её никто не видит? Она, что не выходит оттуда?
— Представь себе, почти никогда.
— Быть такого не может!
— Может, — вздохнул Иваныч. — Куля больна, серьёзно больна…
— Хорошо. Точнее, плохо, — исправился я. — А на кой чёрт она Астматику? Ладно, я или Лёша — кишки выпустить. А она тут причём?
— О-о-о… — подкатил глаза Иваныч. — Это отдельная история. Присаживайся, — проверил он рукой на прочность ржавый остов лавочки, продольная перекладина которого, впрочем, была достаточно широка, чтобы послужить, пусть и не совсем удобным, но всё же сидением. — Веришь, не веришь — это его бывшая любовница.
— Да, ну?
— Ну, да! — передразнил меня староста. — Насколько я знаю — ещё студенткой с ним встречалась. Потом разошлись. А потом ей из города бежать пришлось…
— Из-за чего?
— Декан… Она, на кафедре экспериментального приборостроения, лаборантом была. Девка, сам видел, ладная. А, наверное, когда помоложе была — так вообще огонь. Ну, в общем, декан её оприходовать решил. Сама не дала — решил силой. Ну, она его и подрезала.
— Печально.
— Ага… Короче, каким-то образом она опять с Андреем — Астматиком, то бишь, пересеклась. А тот за годы вне общества поменялся, так, нешуточно. Куля сначала обрадовалась, мол, любовь юности — поможет… А у того, видать, чувства остались. Ну, он её к себе забрал. А кавалер, как я понял, из него никудышный. Издевался над ней. Избивал, в подвале запирал на недели. Слышал, даже нажрался как-то, голой по селу на поводке водил. Короче, скот редкий. Мстил, похоже, за то, что бросила его в своё время.
— Бывает же…
— Бывает. Сбежала она от него как-то. Четыре года назад это было. Не знаю уж, как вырвалась — не спрашивал. У неё, в первое время, вообще никто ничего не спрашивал. Она словно зверь забитый была. Короче, двинулась девка крышей.
— И чего, сильно двинулась? Я, как-то не заметил… Ну, чуть странная.
— Чуть… — грустно усмехнулся Иваныч. — Я тебе не зря говорил, чтобы ты не шумел. Как-то раз пришли, это уже, кстати, когда она подоклемалась было, случайно напильник со стола спихнули. Ну, брякнул он об пол. Так Куля наша — в угол забилась, голову руками обхватила. Раскачивается из стороны в сторону, мычит, ни на кого не реагирует. Три дня в углу просидела.
— Ужас.
— Да уж, ужас. Лешему больше всех девку жалко стало. Он и заботился о ней, и как-то контактировать пытался. Полюбил он её, со временем. Ну и, чуть, так сказать, социализировалась она. Видишь, сейчас, даже ты ничего особого не заметил! Правда к себе она только Лешего подпускает. Больше никого.
— Это, в плане…
— В любом плане! — сразу поясняет староста. — Я у них там свечку не держал, насчёт «того плана» — не знаю. Но вот, что никто к ней прикоснуться не может — факт. Сразу истерика с припадками начинается. Жуткое зрелище.
— А вы её специалистам не показывали?
— А то! Пытался помочь, кстати, тот же доктор, что и вашего профессора изучал. Так вот, про «Кулю» нашу сказал, что такого сильного расстройства он пока не видел. Разве что, в институте, когда на практике по психушкам возили. Говорил, что можно попробовать помочь, но это нужно ежедневно заниматься. А он, сам понимаешь, приезжает только в экстренных случаях и жить тут, из-за нашей Кули, не будет. Сказал — всё чем может помочь человек и так делает наш Леший.
— Так, что у неё? Шизофрения?
— Не совсем. Психическое расстройство. Гаптофобия — боязнь прикосновений. Только Лешего не боится… А ещё агорафобия, потому в подвал этот забилась. Мы уже потом, когда вытащить её оттуда не смогли, всё там оборудовали.
— А откуда вы узнали, что она, того, — поиграл я пальцами будто на фортепьяно, — мастерить умеет?
— Мастерить?! — засмеялся Иваныч. — Ой, Игорь, слышал бы тебя Леший, получил бы ты по шее! Мастерить!!! Она гений, блин! Благодаря ей у нас электричество, чистая вода и много чего по списку! А вот эта фанерка, что она в ладошке крутила — пьезокерамика. Это материал, вырабатывающий электричество под воздействием вибрации. Его ещё в двадцатых годах разработали. Только кому он тогда нужен был? Точнее, кому тогда нужна была бы ядерная энергетика? Это же бизнес. В нашей стране технологии в стадии проектов находятся десятилетиями, если угрожают крупному бизнесу. А у нас здесь нет бизнеса. У нас здесь жизнь. Простая, логичная.
— И чего, работает?
— Работает, — уверенно кивает Иваныч. — На крышах ДК и школы, помимо солнечных батарей (тоже, кстати, её рук дело) стоят такие штуки. С них энергия на аккумуляторы резервные идёт и на четыре ближайших дома. А то, что она показывала — это под реку заточено. Вода колышется постоянно. Понимаешь, о чём речь?
— Типа вечного двигателя что-то?
— Типа, — чуть промедлив, согласился Иваныч, явно разочарованный моим техническим невежеством. — Теперь понимаешь, что этот человек для нас всех значит?
— Теперь — да.
— Так вот и этот хмырь, Астматик, теперь тоже понимает, что её не только унижать и трахать можно, но и конкретно зарабатывать на ней. Нельзя её отдавать. Не потому даже, что она нам помогает. Умрёт она у него или совсем башкой поедет… Нельзя отдавать, конечно, если не хотим всю оставшуюся жизнь чувствовать себя последними гнидами. Ты согласен, Игорёк?
— Обижаете… Тем более, тогда и из меня кишки вытащат, — пытаюсь съюморить, но староста явно не оценил мою шутку и лишь ещё больше помрачнел. — А как совет? Что, думаете, скажет?
— Ну, вот, ты — совет. Что ты говоришь?
— Моё мнение вам известно.
— Ну, если не обосрутся, то и у других такое же мнение будет. Хотя, чего гадать? — глянул он на часы. — Скоро всё узнаем. Заседание через час. Пойдём не спеша… Как раз поспеем.
— Да, рано ещё…
— А мы совсем не спеша. Мимо моего дома…
В доме Иваныча я был не единожды и всякий раз старик меня чем-то удивлял. Но, как правило, это было нечто милое, способное ещё раз напомнить о том, что в каждом из нас гораздо больше потаённых закоулков и переулочков, чем может показаться. Каждый из нас одновременно прост, но беспредельно многогранен, иногда сам того не замечая. Однажды, Иван Иваныч показал мне, на первый взгляд, самый обычный булыжник, мало чем отличающийся от тех, что в великом множестве лежат у реки. Камень был чуть больше гусиного яйца, серый, с едва заметным синеватым отливом. Он был приятным на ощупь, как и всё то, с чего вода и ветер годами снимали всё лишнее. Иваныч рассказал мне, что нашёл его, когда, ещё в молодости, путешествовал по Алтаю. Говорил, сам не знает — чем ему приглянулся этот камень? Просто взял да и бросил в рюкзак, когда бродил с товарищами по пещерам. А потом, уже спустя многие месяцы, из любопытства решил выяснить — что же это за материал и не смог. Не подходил он под описание распространённых в тех краях пород и минералов. Тогда любопытство взяло верх над ленью, и Иваныч отнёс камень учёным. Те тоже, ничего толком не смогли сказать, но до широких исследований дело не дошло. В итоге, находка вернулась к владельцу без должного разъяснения её природы. Оттого Иваныч прозвал её «Лунным камнем» и, соорудив деревянную подставочку, поставил на видное место и, как я понял, при каждом удобном случае рассказывал эту байку.
Так же, однажды, старик разоткровенничался и начал показывать старые фотографии. Детство, школа, армия, работа в станице. Я был поражён тем, что, несмотря на возрастные изменения, взгляд Ивана Ивановича оставался всегда слегка задумчивым, и даже немного колючим, но одновременно, тёплым и участливым. Я не понимал и не понимаю до сих пор, как один и тот же взгляд может быть таким разным, при этом оставаясь одинаковым. Возможно это феномен. Можно назвать его «феноменом Иваныча» и, так и пометить в очередном дополнении к национальной энциклопедии, которая, к слову, в последние годы переиздавалась с завидной регулярностью, и в каждом новом издании понятия тех или иных вещей и процессов трактовались несколько по-иному, чем тридцать-сорок лет назад. Так, если можно переписывать старое, почему не добавить новое?
А ещё Иваныч показывал миниатюрные модели танков, что собирал в детстве и юношестве, свою коллекцию зарубежных купюр и монет, гербарий, который остался от его сестры, много лет назад вышедшей замуж за итальянца и уехавшей с ним на Родину Да Винчи и Макиавелли. Я уже привык к тому, что старик каждый раз старается чем-то удивить, но сейчас, мне кажется, он явно перестарался.
Отодвинув вязаный из грубой бечевки половичок в сторону и подняв скрываемую им крышку, Иваныч явил мне воистину неожиданное зрелище. В углублении под полом — сантиметров на тридцать вниз и, где-то, полметра на метр в длину и ширину, было аккуратно сложено множество брикетов, обёрнутых сначала бумагой, а сверху целлофаном. Так же отдельно, в уголке, лежал прозрачный пакет с проводами и чем-то похожим на мультиметр, точнее разглядеть через муть целлофана не получалось.
— Что это? — примерно догадываясь, какой последует ответ, с опаской спрашиваю у Иваныча.
— Взрывчатка, — вполне обыденно признаётся тот.
— А мне ты это зачем показываешь?
— Смотри, — проигнорировал мой вопрос староста, — вот это, — снял он целлофан с одного из брикетов, — сама взрывчатка. А это, — достал он из пакета с проводами и прочей непонятной мне электроникой небольшую пластиковую коробочку, примерно в спичечный коробок, — взрыватель. Делаешь, вот так, — отогнул он спрятанный в специальный паз небольшой шрырёк и воткнул его в брикет, — потом так, — щёлкнул чуть заметным переключателем сбоку коробчонки. — Хоронишься и жмёшь вот сюда, — достал он из пакета нечто напоминающее мультиметр и погладил большим пальцем прямоугольную клавишу, самого внушительного размера из тех, что присутствовали на устройстве. — Все взрыватели, пока что, настроены на одну и ту же частоту. Сколько поставишь — столько и сработает. Ставить надо по одному-два брикета под несущие конструкции. Если стена не очень внушительная, где-то с кирпич — одного с головой хватит. Если толстая, или железобетонная — два, для верности. Если два брикета рядом ставишь — одного взрывателя хватит. От большой температуры…
— Погоди-погоди-погоди! — останавливаю Иваныча, чувствуя, что внутри меня начинает расползаться уже знакомый холодок. — Ты зачем мне всё это рассказываешь? Кого ты взрывать собрался?
— А как ты думаешь? — щёлкает он переключателям на взрывателе, возвращая его в положение «Выкл.» — У нас преимущество, но только численное. Качественное — на стороне Астматика. Даже если наши не испугаются, и все способные держать оружие мужики выйдут против его головорезов — прольётся столько крови, что не дай Бог! Хоронить замучаемся… У Астматика бригада человек шестьдесят. У нас боеспособных мужиков две сотни наберётся. Из них реально воевать умеют человек пятнадцать-двадцать. Это мало. Очень мало. Мы, конечно, отобьёмся, наверное… Но какой ценой?
— И что ты предлагаешь?
— Ударить первыми. Это же, по сути, маленькая война. А война говорит нам о том, что тот, кто бьёт первым, как правило, получает преимущество. А если бьёт внезапно — то колоссальное!
— И куда ты думаешь ударить? Точнее когда?
— Неее… — как-то жутковато улыбается Иваныч. — Главный вопрос — где?
— Ну, и где?
— У них же дома. Надо устроить диверсию.
— Совет одобрит?
— А ему нужно знать?
— Не знаю… — чуть растерялся я. — Я как-то уже привык, что всё коллегиально решается…
— Коллегиально — это, конечно, прекрасно. Но, сейчас эта коллегиальность может нас погубить. Совет — это простые люди, как ты или я. Со своими страхами, сомнениями… Почти все — нормальные, желающие процветания и добра себе и своим соседям, желающие, чтобы станица жила и развивалась. Но страх и сомнения есть в каждом. А ещё человек до последнего верит в лучшее. Верит, что всё обойдётся, что все невзгоды пройдут стороной! Но мы-то понимаем, что это не так, верно? Потому, надо сделать так, как надо, а потом, будь, что будет…
— А почему ты именно мне об этом говоришь?
— А потому, что у тебя выбора особого нет. Ты — заложник этой ситуации. Так что, кому как не тебе?
— Логично. Так, что делать-то нужно?
— После совета всё обсудим. Скажи — своих поднять сможешь?
— Батю и Серёгу — наверное.
— Хорошо, — довольно кивает староста. — А я думаю, подключу пару-тройку наших опытных ребят. Ну и Лешего, само собой. Он, кстати, первым и предложил подорвать их, к чертям собачьим. Ладно, пошли, совет скоро соберётся. Ещё обо многом нужно подумать…
Я едва могу протиснуться сквозь толпу окружившую стол, за которым, уже по традиции, в тёплое время года, заседает совет станицы. Весь двор и вся прилегающая территория окружена встревоженными людьми. Теперь это уже не заседание группы представителей… Теперь это своеобразный референдум.
— Я, так понимаю, все собрались? — с трудом усаживаясь на скамью, подпираемую сзади станичниками, вопрошает Иваныч. — И, как я понимаю, не только совет…
— Нас это тоже касается! — нервно выкрикивает кто-то из толпы.
— Да я, что спорю? — как-то отрешённо бурчит староста, окидывая взглядом тревожные лица членов совета. — А Яша где? — интересуется он, недосчитавшись Будницкого.
— Хрен его знает, — озираясь на окружившую стол толпу, рычит Леший.
— Давайте без него! — доносится безликий женский голос.
— Ну, раз станица просит… — разводит руками Иваныч.
— Не томи! — бросает «Табакерка». — А то мы всё по слухам да по слухам! Чего «Астматик» сказал?
— Да на хер его слать! — кричит кто-то из толпы.
— Сказал, что завтра в три приедет, — не обращая внимание на выкрики, начал Иваныч. — Говорит, тех, кто быков его положил выдать, а ещё «Кулибина»…
— «Кулибина»-то, за что?! — раздались негодующие возгласы.
— Согласен со станичниками, — кивнул Спиридон. — За что?
— А вот спроси у него… — съюлил староста.
— Чтобы пахал на него! — выкрикнул кто-то, тоже, как и я, до недавнего времени, не догадывающийся что «Кулибин» вовсе не «он».
— Не дело это, — скривился «Шрам». — Хер ему по самые гланды!
— Поддерживаю, — глухо, потупив взгляд, высказался Леший.
— Ну, я думаю, — снова взял слово Иваныч, — вопрос только один — отдать им на верную смерть Игоря, — кивает на меня, — и «Кулибина» в рабство, или же вспомнить о том, что мы свободные люди?
— Хрен этому бандюге! — загудел кто-то глубоким басом. — Я этих ублюдков сам бы пристрелил! Они давно выпрашивали!
— Правильно! — поддержал его кто-то. — Двоих порешили и остальных порешим!
— А если не порешите?! — раздался женский голос. — Что с нами, с детьми будет? Мы тут причём?
В толпе начинала разгораться полемика. Во взгляде членов совета читалось самое разное. У кого-то откровенный испуг, у кого-то злоба, у кого-то смятение, граничащее с паникой, а у кого-то апатия. Точнее, этот кто-то, сейчас уставившийся перед собой пустым взглядом — это я. Чувствую, на левое плечо ложится чья-то рука. Через секунду чувствую тяжесть и на правом. Оборачиваясь, вижу отца по одну сторону, Кристину — по другую. Чуть сзади, участливого машет рукой Серёга, плотно зажатый меж толпы, а потому, делающий это весьма комично. Этот чуть веселит. Совсем чуть-чуть…
— Так! — гаркает Иваныч и гул становится немного тише, однако, всё же не сходит на нет. — Понимаю, вопрос щекотливый! У каждого есть мысли об общем благе, и у каждого есть мысли о чести. Есть ли между ними конфликт — не знаю. Наверное, у кого как… А потому, предлагаю просто взвесить все «за» и «против», чтобы потом никого ни в чём не винить. Принимается?
Руки членов совета медленно и нерешительно тянутся вверх. Моя тоже, хотя не понимаю, что конкретно имеется в виду. По растерянным взглядам некоторых голосующих понятно, что я не одинок в своём неведении.
— Есть у нас такая традиция, — справедливо решает провести ликбез староста, доставая из под стола старые механические весы, с раскачивающимися чашами, — когда есть стыдливый, но требующий решения вопрос — мы голосуем. Голосуем тайно. Каждый берёт по одной монете, — в наглядность отсчитывает он необходимое количество округлых медяков и выкладывает тремя неравными стопочками на стол, — и бросает в одну из этих коробочек, — продолжает подкреплять свою речь материальными свидетельствами Иваныч, выставляя две жестяные баночки, одну округлой формы, другую в форме квадрата.
Открывает обе, показывает, что в них пусто и закрывает крышками с продолговатыми прорезями, как в копилках.
— Весят они, — поясняет, водружая их на противоположные чаши весов, и те сначала раскачиваются, но уже через несколько секунд застывают в хрупком равновесии, — одинаково. Круглая коробка — «да», квадратная — «нет». Мешок! — призывно огласил он и тот, кто понял о чём речь, начал шарить рукой под столом, пытаясь нащупать в небольшой нише, что располагается под столешницей, то, что просит староста.
— Есть! — отзывается Спиридон, извлекая небольшой чёрный мешок из-под стола.
Атрибут ритуала тайного голосования следует по рукам пока не доходит до Иваныча. Староста ставит обе коробочки в мешок и разворачивает его, так, чтобы образовался жёлоб.
— Сейчас, разойдитесь от стола! — командует он и толпа медленно и неуверенно пятится. — Круглая — справа от вас, квадратная — слева. Справа — «да», слева — «нет». Прошу. Каждый подходит ко мне и кидает одну монетку. Вашей руки никто не видит! Голосуйте, так как считаете нужным и да простит вас Бог!
— А Яша? — раздался голос из толпы и, очевидно одного из тех, кто выдвинул в совет этого спорного, со всех сторон, человека. — А как же его голос?
— Никак! — гаркнул кто-то. — Расступитесь! — гаркает вновь.
Сквозь чуть разошедшуюся в стороны толпу протискивается один из постовых — рослый косматый парень, затянутый в камуфляж.
— Что такое? — нервно спрашивает Леший.
— Иваныч, — игнорирует вопрос постовой и протягивает старосте картонную коробку.
Тот кивает на стол, и постовой аккуратно ставит её на предложенное место.
— Что это? — интересуется староста.
— Бандиты привезли.
— Что там?
— Сами посмотрите… — отступил на шаг боец. — Там ещё записка…
Я попытался разобрать, через отделяющее меня от коробки расстояние, но лишь увидел, что-то неразборчиво намулёванное на крышке коробки.
— Чего там?
— Прочитай! — наперебой начали гудеть, как простые станичники, так и члены совета.
— «Это мой подарок, — начал читать вслух Иваныч. — Я знаю, что у вас кишка тонка, чтобы избавляться от крыс, как это следует делать. А ещё это моё вам напоминание о том, что ровно в 15:00 с вами будет то же самое… С уважением, Астматик».
— Что внутри?
— Открывай!
— Не тяни! — снова загудел люд.
Иваныч, чуть робко, вытаскивает заправленные друг под друга уголки картона. Коробка открывается, и из неё подкаченными вверх глазами смотрит тот, кто по регламенту должен сидеть за этим самым столом…
— Яша! — многоголосо охает толпа.
— Яшу убили…
— Как убили?
— Голова, голова в коробке… — гудит толпа.
— Тихо! — бьёт по столу Иваныч.
— Заткнитесь! — вторит ему Леший и тоже лупит так, что, коли столешница не была в четыре пальца толщиной, то наверняка бы и вовсе треснула. — Чего раскудахтались?! А чего вы ждали от этих отморозков?! Что они мужикам по «шпале» отпустят, а баб по попке шлёпнут? Хрен там! Это выродки, которые, если мы не перестанем вести себя как стадо баранов — вырежут всех, как скот!
— Короче, — жёстко останавливает его Иваныч. — Голосуем! — поднял он чёрные края мешка. — Вас — чётное количество. Значит, по традиции, я тоже беру голос. Начинайте и помните — «Да» — справа. «Нет» — слева. «Да» — мы берём в руки оружие. «Нет» — отдаём на растерзание двух хороших людей, одному из которых обязаны очень многим. А потом — ждём, чего эти ублюдки захотят ещё. Выбирай, совет!
Вереница из 34 человек медленно огибает стол и после все усаживаются на свои места. По взгляду не понять, кто какое решение принял. Все они потуплены, растеряны. Я знаю только за себя — моя баночка круглая. Наверняка, туда же опустили свои монетки Спиридон, Табакерка, Леший. А ещё, скорее всего, Шрам и Макс. Вот и Иваныч демонстративно, уже без мешка, кидает свою монетку в прорезь круглой крышки. Нас уже семеро. Нужно, как минимум, ещё восемь.
Вот он — момент истины. Староста усаживается на место, ставит коробочки перед собой, подвигает ближе весы. Сначала берёт квадратную — ставит на левую чашу. Потом круглую — водружает на правую. Весы начинают играть. То одна чаша возвышается над другой, то вторая. Кажется, эти безумные качели никогда не прекратят своё движение. Но вот, весы на миг замирают, правая чаша обрушивается вниз и уже не поднимается. Над округой нависает беспокойный гул. Иваныч устало кладёт голову на стол.
— Станичники! — возвещает Леший. — Решение принято! Готовьте оружие. Кто готов стоять за наш дом — через два часа жду на площади в сквере. Будем проводить инструктаж! А пока — расходитесь. Стволы заряжайте…
Вслед за толпой, советники тоже начали уходить по домам. В итоге за столом остались лишь я, Леший, Иваныч и мои родные — отец, Кристина, да Серёга.
— Ну, что? — кладу я руку на плечо, до сих пор уткнувшемуся лбом в стол, Иванычу. — Совет принял решение.
— Ага, принял… — грустно усмехается староста и наконец поднимает голову. — Принял! — достаёт из под стола руку с зажатым в ней магнитом, но уже через мгновение прячет его в карман.
— Я так и думал, — усмехается Леший и вскрывает баночки, ссыпая содержимое на стол. Из круглой высыпается всего двенадцать монет. — Боятся люди, слишком боятся.
— Это то, о чём я говорил, — вздыхает Иваныч. — У нас много хороших людей. Только вот готовые рисковать всем, появляются только тогда, когда беда касается лично их. Это человеческая природа. С ней спорить сложно…
— Ладно, — взмахом руки смешивает монеты Леший, — природа, не природа — это жизнь! Иногда, чтобы её сохранить можно и с природой поспорить…