Сначала исчезли пчёлы…

Глава 14. Сириец

Когда я снова открыл глаза, то улыбался. Глупо, по-детски, но было так уютно… Голова, конечно, шумела, но присутствовало ощущение легкости и, отчего-то, хорошее настроение. Откуда ему взяться? Непонятно… Возможно, из снов, тех, что приходят под самое утро и, как правило, не запоминаются. Только там минутное счастье может существовать не отдельно от обстоятельств, а вместе с ними, дополняя друг друга. Отрыв от реальности. Как круто, но несовременно…

Наконец поднявшись, я огляделся. От барака остались голые стены, с обильно подведёнными копченостью туши глазами-окнами. В остальном, всё как прежде. Правда, различных вещиц, на вроде, выставленных на свежий воздух сушиться после мытья, кастрюль и другой посуды, развешенных на верёвках сырых застиранных простыней, вязанок сухофруктов, которыми был увешан небольшой столбик — обломок детского турника. Удручающая картина… Вижу знакомые лица — Сергей, Спиридон с супругой Еленой, Федя и Эдя, все сидят у разведённого костра, греют кости после ночи, проведённой без крыши над головой.

— Как дела? — спрашиваю, присоединяясь к компании.

— Как дела?! — усмехается Сергей. — Я же говорил — он серьёзно головой стукнулся…

— Присаживайся, — не обращая внимания на язвительные замечания моего товарища, приглашает Спиридон.

Его супруга протягивает мне кусок хлеба. Только сейчас я обратил на неё внимание. Раньше, почему-то, я её просто не замечал. Наверное, потому что тех, кто постоянно трудится и не видно вовсе. Ведь у них нет времени рисоваться и рассказывать о себе. Елена — довольно милая, пожилая женщина. Наверное, немного моложе мужа. Но гадать насколько именно не берусь, а спрашивать неудобно. Ей может быть и сорок пять и все шестьдесят, настолько усталые у этой женщины глаза. Глаза человека, прошедшего всё, что может пройти простой человек, чтобы остаться человеком. Глаза простой женщины, глаза праведной мученицы…

— Спасибо, — кротко благодарю. — А где все? — спрашиваю не найдя взглядом никого, кроме сидящих у костра.

— Нет больше никого, — пожал плечами Спиридон.

— Как? — недоумеваю, вспоминая вчерашнюю толпу. — Человек двадцать же было? Мужик, алкаш по виду, нарики эти молодые, баба, какая-то и другие? Где все?

— Ушли, — вместо хозяина отвечает Федя.

— Бросили тебя? — недоумеваю, глядя на Спиридона.

— Ну, почему же… — поёжился он. — Просто у них свой путь, у меня свой…

— Бросили, короче, — настаиваю на праведности своего суждения.

— Ну, если хочешь, пусть так…

— Я так и думал. Эта шваль не заслуживает хорошего обращения и не заслуживала никогда. Ты с ними цацкался, кормил, поил, а чем они тебя отблагодарили? Просто свалили, когда стало худо…

— Ну, почему же «свалили», — усмехнулся Спиридон, — не все же… Вы, вот, остались. Игорь, смысл не в том, чтобы как можно больше человек сказало тебе спасибо, смысл в том, чтобы не оставить без помощи тех, кто в этом действительно нуждается. Ты к этому придешь, я верю…

— Да, херня всё это!

— Согласен, — поддакивает Сергей.

— Хороший ты мужик, Спиридон. Наверное, потому и говна всякого не чураешься, — философствую, стараясь не поперхнуться сухими крошками. — Жаль, мир у нас сплошь из говна, да просвета нет. А говно, оно знаешь, как болото засасывает, глубоко-глубоко. Всю жизнь будешь всяким мразям сопли подтирать, а они тебе…

— Да негде уже подтирать! — перебивает Спиридон. — Всё! Нет барака. Наверное, это знак…

— Что уходить пора?

— Да, наверное… — вздыхает старик. — Всё равно — эти годы были тяжёлыми, но хорошими. Да, Лен? — супруга чуть улыбнулась, и устало кивнула. — Мы много сделали хорошего. Вам, вот, помогли, между прочим. А вы нам. Жаль только, что всё так обернулось… Может и вправду — знак?

— Да сколько можно про этот знак? — нервно вклиниваюсь, понимая, что забыл спросить о важном. — А где Женя-то? Он, что — тоже ушёл?

— Ушёл, — тронул меня за колено Федя, — ушёл…

— Чего-то вы недоговариваете. Или мне кажется? — окинул я всех хитрым взглядом.

— Помнишь, я говорил, что у Жени есть сын? — наконец заговорил Спиридон, я кивнул. — Его звали Ваней и он очень болел. Не так как все мы, иногда… Он был болен с рождения. Гидроцефалия… Вообще, без должной терапии такие дети не живут долго. Ваня жил. Но, уже года три, я ни разу не засыпал, что не услышать как ребёнок просит своего отца убить его. Он просил об избавлении… Его дал случай.

— А Женя?

— А Женя воспользовался этим случаем, чтобы не винить себя всю оставшуюся жизнь… Он не вышел из огня. Я думаю, он обнял Ваньку и…

— Понятно, — обрываю его.

Чувствую — ещё немного и уголок глаза станет влажным. Сначала немного, потом сильнее и сильнее. А потом, сухую кожу щеки разделит надвое солёный росчерк. Не нужно… Не сейчас…

— Ладно, — хлопнул Сергей Спиридона и Федю по коленям, — что дальше? Кто куда?

— Нет, — сухо встреваю, проглатывая подступающий к горлу комок и не давая никому сказать ни слова, — неправильный вопрос, Серый, неправильный… Кто с нами?

Вижу, как Серёга подкатывает глаза, но чуть заметная улыбка выдаёт его согласие с моим решением. Мы все остались без дома. У кого-то он был со всеми удобствами, и в нём даже не воняло, у кого-то было то, что было… Какая разница? Теперь, перед этим серо-свинцовым небом мы все равны. Мы все изгои. Мы все свободны. Мы все ищем новый дом…

Уже за полдень, но солнце светит всё так же уныло, как и ранним утром. Видимо, ленится, словно весь трудовой люд. Ведь после обеденного перерыва, когда внутрь попадает очередная порция энергии, предназначенная для того, чтобы лишённый выбора индивид, разум которого, с самого детства, заменило коллективное сознание, и оттого зовущийся индивидом, лишь по привычке, продолжил дорабатывать свой день. Но после обеда не хочется работать. Хочется тратить полученную энергию на то, что действительно хочется, на то, что имеет смысл… Очевидно, солнце такое же асоциальное, в глубине своей пламенной души, как и все мы. Не хотим работать — хотим жить каждый день, а не только редкие выходные… И я живу, теперь живу… Лучше или хуже? — вопрос, на который я не могу дать себе ответа. У меня нет своей бетонной коробки, нет рабочего поводка с ошейником, за ношение коих, я получаю свою пайку. Нет одинаковых, словно ксерокопии дней. У меня нет статуса законопослушного гражданина… Жалею ли я? Может быть. Хотел бы всё вернуть назад — однозначно, нет. Ведь, если раньше за меня уже всё решили, на много лет вперёд, расписав мою жизнь по строчкам и пунктам, обязательным к выполнению, то теперь у меня есть вера в будущее, которое может стать лучшим, чем прошлое. А ещё я знаю, что отныне свою судьбу пишу только я. Обстоятельства лишь добавляют штрихи, но моё авторство никто не заберёт.

Сейчас я еду в неизвестность. Со мной, такие же, жаждущие нового, потому что у них не осталось ничего старого. Мы сидим плечом к плечу, набитые в старый пикап-УАЗ, как рыбки в консервах из детства… Того самого детства, когда каждый мог позволить себе есть просто рыбу, а не фарш из костей и органических добавок. За рулём Сергей. Чертыхается, материт все вместе и каждую деталь по отдельности, в нашей «новой старой машине». Его можно понять, после «Каддилака»-то, в котором он заставлял автотехников вылизывать каждый винтик. Рядом Елена — женщину мы пустили вперёд, чтобы та не жалась на заднем сидении. Жмёмся мы — четверо взрослых мужиков. Посерёдке, пытаются отвоевать друг у друга пространство для локтей, Федя и Эдя, справа Спиридон, охает от того, что внутренняя ручка двери на каждой кочке пинает его в бок. Слева, сразу за Сергеем, я, прижался щекой к окошку и смотрю как, то и дело, подпрыгивая, мимо меня проплывают некогда прекрасные пейзажи. Заливные луга, колосящиеся поля, мелкие речушки…

Наверное, таковой бы была картина лет двадцать назад. Теперь — пустошь и сушь. После того, как на главной водной артерии построили ещё один крупный гидроузел, чтобы судоходный бизнес мог по-прежнему везти свою прибыль на танкерах и, при этом, не тратится на новые плоскодонные суда, земля начала умирать. Об орошении полей, не говоря уже о затоплении поймы, где нерестилась рыба, не стало и речи. Воды, уже больше десятка лет, хватает, чтобы худо-бедно обеспечивать питьём города. Потому, туда и начали активно переселять люд, чтоб не распалять нужный для судоходства ресурс на сёла и деревеньки. В итоге получилось то, что получилось. Мелких рек не стало. Не стало многих лесов, не стало зверя. Вообще, не стало многого…

Вот и сейчас, едем и думаем — чего не стало. Для Сергея, в первую очередь, «Кадиллака»… Но, кто-то ещё может потерять то, что пока ещё есть… А потому, вместо того, чтобы пробираться на Старое поселение, едем к «Логистическому». Само собой, мы не могли не забрать отца с Лизой и её сыновьями. Правда, Спиридон, созвонившись с тамошним врачом, который согласился помочь, не обнадёжил нас скорым прямым путём. Обстоятельства складывались не так, как бы нам хотелось, даже в мелочах. По телефону, глава ФАПа обрисовал ситуацию в общих чертах — Димитар должен остаться у него на какое-то время, но не без нюансов… Подробности при встрече. Встреча — за посёлком.

Всё время мы ехали, сторонясь основных дорог, по которым могли также передвигаться патрули военсудпола, да и просто «бдительные граждане». Набитый людьми пикап с нехитрым, но обильным житейским скарбом в непокрытом кузове — не самая бесподозрительная инсталляция. Наконец, так никого и не встретив по дороге, мы выбрались на небольшой холмик, с которого открылся вид на посёлок и окрестности.

— Вон туда! — указал пальцем Спиридон на заброшенную ферму, примерно в километре от крайних домов посельчан.

Снова едем. Уже через поле, по широкой дуге огибая хутор. Мы как на ладони, но хозяин сгоревшего барака, почему-то уверен, что на нас всем наплевать. Может потому, что он простой гражданин, не пожелавший покидать свой дом и оставшийся на отшибе социума. А мы преступники, которых, в руках властей, ждёт скорый суд и суровое, но, конечно же, «справедливое» наказание. Тем не менее, рискуем. Озираемся, будто это поможет, в случае чего, мгновенно укрыться от любопытных глаз. Трухаем…

Наконец, добираемся до места, загоняем пикап в полуразрушенный коровник. Крыши нет, в одной из стен большой пролом, но для того, чтобы схоронить от лишних глаз наше средство передвижения — сойдёт. Выходим, разминаем затёкшие ноги и спины. Чуть задорно переглядываемся — приехали. Пусть, лишь на перевалочный пункт, но приехали же… Почти все разбредаются по ферме, в поисках нужных безделиц — проводов, цепей, может, каких-то брошенных инструментов, в общем, всего, что может пригодится в дороге. Я халтурю. Присаживаюсь на бревно, которое кто-то заботливо приволок к стене коровника, закуриваю. Благо, этого дела в «тревожном чемоданчике» Сергея оказалось на целую роту. Можно сказать, что шесть блоков сигарет, наравне с уже давно съеденной пищей, пока казались венцом прозорливости моего товарища.

— Угостишь? — кивнула на пачку, тихо подошедшая супруга Спиридона.

— Пожалуйста, — протягиваю ей, призывно открытый картонный коробок. — Я думал — вы не курите.

— Курю, но редко. Когда совсем нервы ни к чёрту… Я присяду? — вежливо интересуется, прежде чем опуститься на импровизированную скамью. Само собой, утвердительно киваю.

— Елена, извините за нескромный вопрос. Спиридон говорил, у вас есть дети. Где они?

— В городе. В Москве.

— Давно?

— Лет пятнадцать как… Сначала сын уехал. Потом и дочь к нему.

— Спиридон только сына упоминал, да и то вскользь…

— Это на него похоже. Он старается о них не думать. О дочери особенно…

— А вы?

— А я — тоже.

— Почему? Если не секрет, конечно…

— Отчего же… Это его дети. Не мои.

— У вас нет общих детей?

— Нет…

Она говорит слишком беззаботно для того, чтобы показное казалось истинным. Я, даже не слухом, а скорее самим сознанием слышу в её голосе, где-то глубоко-глубоко, грустные нотки. Пытаюсь додумать самостоятельно, но женщина сама обрывает затянувшуюся паузу, и моей фантазии можно пока отдохнуть.

— У меня не может быть детей. Так уж судьба решила…

— А эти — от прошлого брака?

— Опять не угадал. Сын — приёмный. Когда стало понятно, что у нас ничего не получается — усыновили, но родным он так и не стал. Особенно мне… А дочка, это другая история…

— Занудная? — пытаюсь добавить ироничную нотку, но терплю фиаско.

— Отнюдь! Это Спиридон так, в своё время, переговоры с соседним хутором провёл… Съездил, поганец! А через восемь месяцев прибежала активистка-передовичка, мол, знакомься с дитём, папаша…

— Круто, — только и нашёлся я.

— Ещё бы, — усмехается Елена. — Сначала, конечно, в истериках билась, а потом… Перемололось, мукой стало…

— Вы, это… — запоздало смутился я. — Извините, если что.

— Да брось ты! — машет на мои смущения рукой. — Дела давно минувших дней, приданье старины глубокой…

— Воркуете? — с довольной лыбой на лице обозначил себя, выруливающий из-за угла коровника Федя. — Смотрите, что нашёл!

Видимо, Федя решил сохранить интригу подольше и всё-таки показал, что именно он нашёл, только когда приблизился почти вплотную и выдержал драматическую паузу. Смерив нас с Еленой взглядом он, наконец, достал из кармана своей ободранной куртки небольшой картонный прямоугольник. Мне отсвечивает, меняю угол зрения чуть отодвигаясь в сторону и вижу икону. Точнее, фото, простое, заламинированное, как календарик.

— И что? — не понимаю его восторга.

— Как, «что»? Это же икона!

— Ну, и?

— Ну, на торпеду, например, примастим. Будет как оберег…

— Дурак ты, Фёдор, как тебя там, по батюшке…

— Можно просто — Фёдор, — чуть погрустнев, но всё равно довольно весело парирует Федя.

— Так вот, дурак ты — просто Фёдор. Какой оберег? Вот эта картонка? — щёлкаю грязным ногтем по зажатой в Фединой руке карточке.

— Эта, — уверенно кивает он. — Это, кстати, Николай Угодник — покровитель путешественников.

— Ну, спасибо, что просветил. Ты и вправду веришь во всю эту чушь?

— Почему чушь?

— Потому! — встаю, возвышаясь над невысоким Федей. — Потому, что у Бога не может быть бизнеса. У Бога, если он, конечно, справедлив, не может быть прислужников, которые трахают детей! А как ты думаешь — угодно Богу, чтобы его слуг, тех, что рясы понацепляли, возвышали словно его самого? Что скажешь, верующий?

— Ты вырос в городе — я в деревне. Это два разных мира. И церкви, очевидно, у них разные. Какой ты помнишь свою?

— Какую свою?

— Ну, — замялся Федя, — возле дома, например.

— Я не помню возле дома. Зато помню главный собор…

— И, что же ты помнишь?

— Пасху, — признался я автоматически, так как яркое воспоминание, буквально, само всплыло в моём сознании. — Я помню — мы с отцом решили пойти на праздничную службу. Ну, точнее, он решил. Говорил, надо, хотя бы знать свои традиции, а уж чтить их или же нет — каждый решает сам. Помню, как при входе в храм, ещё задолго до начала службы, выстроилась большая очередь, целая толпа. Причём, действительно, задолго — часа за два, наверное…

— Для людей это событие, — кивает Федя.

— Да, событие. Но мне запомнилось не это. Я запомнил, как приехал митрополит. Толпа растянулась далеко от входа в храм и, с наплывом народа, заняла практически весь внутренний двор. Люди были веселы, они радовались празднику, радовались друг другу, даже дождю радовались. А потом, у ворот, потеснив толпу, остановился чёрный «БМВ». Не помню уже какой серии, но очень крутой такой джипак. Люди начали роптать, мол, «что такое, здесь люди, куда прёшь» и тому подобное. Через несколько секунд, выбежали какие-то «попята» и начали распихивать народ и джип, потихоньку, по сантиметру вкатывался во двор. Потом, в дело вмешалась полиция — тогда она ещё так называлась. Эти ублюдки начали просто впрессовывать людей друга в друга, кого-то даже дубинками лупили — я не видел сам, но слышал звуки. А народу деваться некуда. Столько собралось, что некуда этой жиже из людей вытекать — везде понаставили железных переносных заборов — все как в клетке. В общем, мы с отцом как-то удачно так в забор вжались, он меня собой прикрыл, чтобы не раздавили, а я выглядываю из-под его плеча. Смотрю — менты народ прессуют-прессуют, наконец спрессовали так, что джип проехать смог мимо собора, к какому-то зданию, наверное, канцелярии или что там у них… Пригляделся — поп выходит. Жирный такой, дородный. А потом, когда на службу всё-таки пробились, смотрю — тот же поп перед алтарём стоит. В общем, митрополит это оказался. Представляешь? Он сидел и смотрел, как для того, чтобы его брюхо провезли лишние двадцать метров, людей калечили. Тот, кто о человеколюбии говорил! О взаимопомощи, о любви, о добродетели! Потом у отца спрашиваю: «Пап, как так?» А он пожал плечами и говорит: «А вот так!» Было мне тогда восемь, и было это в 2018-м. После я в церковь не ходил…

— Печально… — вздыхает Федя, по отечески хлопает по спине, кивает на бревно, предлагая присесть. — Знаешь, у нас всё по-другому было.

— Что, тачка поскромнее? — грустно усмехаюсь и закуриваю.

— Нет, просто, по-другому… Как-то раз забрёл в хутор паренёк, совсем потерянный… Штаны, рубаха — всё рваное…

— Это, не ты случаем был? — просовываю палец в дырку на рукаве его куртки и упираюсь в плечо.

— Нет, не я, — отвечает он, негрубо хватая меня за запястье и извлекая палец из найденной им норки. — Так пацан тот, ничего не помнил — ни кто он, ни откуда… Ещё говорил с трудом. Это даже не разговор, а так, набор звуков был. Но людей понимал. Не знаю, как понял, или кто подсказал, в общем, когда набрёл на наш хутор — пришёл к церквушке нашей и сел подле. Вроде как ночью это было. Наутро, кто на службу шёл, подумал — попрошайка какой объявился. А потом наш отец Сергий увидел, к себе отвёл. Накормил, в баню сводил, одежду дал. В общем, пацанёнок так у него и остался. Со временем он его грамоте выучил, только вот говорить тот толком и не мог. Так — отдельные слова да звуки. Когда пацан у нас появился, ему на вид лет шесть было. Столько же он у отца Сергия и прожил. Поскольку никто не знал, кто пацан да чей, его так и звали Сергеевым. Вроде как фамилия получилась. А потом отец Сергий умер. Сердце… Тогда хоронили всем хутором — хороший он был, любили его. И когда отпевать надо было или молитву какую прочесть — некому читать уже было, как оказалось. Что-то бабки побубнили, те, что Сергию в церкви помогали, да и опустили гроб в могилку, прикопали. Бабы некоторые, даже всплакнули, чуть. В общем, похоронили, уходить стали. Идём уже, значит, и слышим, голос позади. Оборачиваемся — сидит Сергеев над холмиком, руки сложил и молитву читает. Все так и одурели! Кто-то даже перекрестился. Чудо, не иначе? В общем, с того дня защебетал пацан, и не только молитвы. Моя сестра тогда его к себе взяла. Вот такая история…

— Слушай, — вдруг осенило меня, — а ты это не про Эдика, случаем? Он же твой племянник, как я слышал…

— Про него, — чуть улыбнулся Федя.

— Эдуард Сергеев… — нарочито протягиваю. — Слушай, а почему «Эдуард»?

— Не знаю, — развёл он руками, — сестра так решила. Знаю, что сына очень хотела и даже имя подобрала — Эдик. А у неё одни дочки шли…

— А ты… — хитро кошусь на Федю. — А ты не брешешь, случаем?

— Да, вот те крест! — размашисто крестится Федя, впрочем, не без улыбки. Потому, как именно понимать его ответ, я так и не разобрался. Просто махнул ему, мол — «Да, ну тебя…»

— Эй! — послышался голос Спиридона. — Едет…

Мы все высыпали посреди фермы и молча смотрели, как прямиком через иссушенное поле, поднимая столбы пыли, едет бежевый седан, подпрыгивая на кочках.

— А это точно он? — интересуюсь у Спиридона.

— Точно, — кивает старик, — так по-дурацки, только он может ездить…

Автомобиль и вправду ехал весьма своеобразно — плохо входил в повороты, наезженной, еще многие годы назад, грунтовой дороги, игнорировал колею, периодически наезжая на маленькие, образовывавшиеся на земле валы, от чего рисковал перевернуться. В общем, машина, всем своим поведением демонстрировала явную неискусность своего водителя. Через несколько минут автомобиль остановился в нескольких метрах от нас и из него вышел смуглый мужчина лет сорока пяти.

— Как здоровье? — добродушно вопрошает Спиридон.

— Не жалуюсь, — улыбается тот и крепко жмёт его руку.

— Знакомься, — чуть отходит в сторону старик, — Фёдор, Эдуард, Сергей, Игорь. Ну, жену мою ты знаешь…

— Моё почтение, — делает небольшой реверанс незнакомец, имя которого Спиридон озвучивает с явным запозданием.

— А это — Шимун.

— Кто? — чуть взвизгивает Сергей.

— Шимун, — повторяет уже сам доктор, у которого я только сейчас замечаю иностранный акцент.

— Узбек, что ли? — не унимается Сергей.

— Сириец, — поясняет Спиридон.

— Ой, бля! — вполне по-русски и совершенно без акцента ругается Шимун, хватается за голову и бежит к багажнику из которого, через мгновение, вылезает мой отец.

— Ты чего — охренел, чурбан? — остаётся в недоумении всё, кроме моего языка.

— Нормально всё! — примирительно выставляет вперёд распахнутую ладонь Сан Саныч. — По-другому нельзя. Я же в розыске, а там, на выезде, постовые…

— Там, по-другому никак! — подкрепляет стороннее оправдание своего поступка Шимун.

— Ладно, извини, как там тебя… — машу рукой в сторону доктора и, наконец, обнимаю отца. — Ты как? — наконец задаю ничего и, в тоже время, очень много значащий вопрос.

— Нормально, нормально, сына! — похлопывает по спине отец и, не отрываясь от меня, жмёт руку Сергею. — Вижу, компания большая собралась…

— Большая, — соглашаюсь через смешок, — в машину еле поместились, — не без гордости киваю на нашего «боевого коня». — Трофей… А где Лиза и пацаны?

— Вот, здесь история… — хмыкает отец. — Пойдёмте, присядем.

Располагаемся в коровнике, подле машины. Кто садится прямо на землю, десятилетия назад усыпанную соломой, давно превратившейся в пыль, кто пытается примоститься на широком переднем бампере. Начинаем жевать гостинцы, что привёз Шимун. Еда не ахти какая — искусственная колбаса, хлеб из кормовых злаков, консервы из модифицированных овощей. Обычная пища для большинства членов современного общества. «Пища Богов» для экономического подвала, «тошнотворное дерьмо», для тех, кто решает, чем будет питаться люд завтра и сколько это будет стоить… После крысиной похлёбки всё кажется пластмассовым. Даже баланда грязного барака сейчас представляется не такой уж и гадостью. Ведь, вкус-то, был! А здесь, где-то, что-то, вдалеке… И, тем не менее, с голодухи всё заходит «на ура». Жуём, слушаем.

— Ситуация непростая, — начал обрисовывать положение дел Шимун, — Димитар болен и болен сильно. Не смертельно, конечно, но нужны антибиотики.

— А у тебя их, типа, нету? — сквозь собственное чавканье, выражает Сергей своё недоверие.

— Есть, — чуть раздражённо поясняет врач, — не перебивайте. Я колю антибиотики, но все препараты, кроме всякой мелочёвки, подотчётны. С этим всё, более чем серьёзно. Всё проверятся автоматически, через истории болезни…

— Короче, — сокращает рассказ отец, — нужно достать лекарства. Шимун сейчас лечит пацана. Ещё неделю или около того, его нужно держать под наблюдением. Он нас спрятал в ФАПе — закрыл в одной из комнат и никто кроме медсестры ничего не знает. Но нужно достать лекарства на замену, иначе у него будут очень крупные неприятности.

— Это подсудное дело, — снова берёт бразды повествования сириец. — Раньше только за наркотические препараты могли осудить, сейчас список сильно расширился.

— И чего делать? Где их брать? — интересуюсь, понимая безальтернативность положения, не прекращая пережёвывания содержимого консервы.

— Тут недалеко, поселение — Спиридон знает, — пояснил Шимун. — Там есть человек — «Тесла» зовут.

— Кличка, что ли? — встревает Сергей.

— Прозвище, — снисходительно кивает Шимун. — У него много чего выторговать можно. Лекарства, в том числе.

— А, что мы ему можем предложить? — задаю конструктивный вопрос.

— Думайте! — разводит руками сириец. — Думайте, господа… Иначе, у меня не останется другого выхода, как сдать пацана судполу.

— Чего?! Ты охренел?

— А чего вы хотите? У меня не останется выбора, ещё раз повторяю! Если отчетность по препаратам разойдётся с мониторингом историй болезни моих пациентов — всё, кирдык! Отчёт автоматически отправляется каждую неделю! И по историям, — уточнил врач, — и по препаратам. Ведь, выдаёт ампулы опять же автомат! Нестыковка — разбирательство. Разбирательство — статья. Я, извините, чем могу — помогу. Но ломать свою жизнь, как вы, я не собираюсь!

— Вот гад… — усмехаюсь сквозь зубы.

— Помолчи, — толкает под локоть отец. — Он помог. Между прочим, рисковал, неслабо так…

— Ладно, — встаёт с корточек Сергей и потягивается всем телом. — Ничего у нас просто не бывает… «Спирт», рассказывай про вашего «Теслу». Думать будем…