Смерть в вязаных носочках

ГЛАВА ШЕСТАЯ

К тому времени, как Джинни выпроводила последних посетителей, подсчитала деньги и заперла их в сейфе, а также пожелала спокойной ночи Гарольду Роу, который еще сидел в кабинете в окружении книг, в «Заблудшей козе» было уже полно народу.

Сидя за деревянными столиками, можно было созерцать канал, но за этими столиками Джинни вдов не обнаружила. Зато надпись на доске сменилась и теперь гласила: «Ты великолепный танцор, поверь мне. Целую, твоя Водка».

Невольно улыбнувшись, Джинни вошла.

На стенах темно-изумрудного цвета висели такие же темные фотографии, но здесь горел, отражаясь от поблескивающей стойки, яркий свет, придавая бару вид места, которое пользуется всеобщей любовью. В набитом до отказа зале стоял тихий гул голосов, и Джинни поняла, что люди продолжают обсуждать убийство.

Три вдовы сидели в дальнем углу; с ними была Элисон из бакалейного магазина. Джей-Эм поднялась и замахала на манер маршаллера:

— Справились. Отлично.

— Мы не были уверены, что вы сумеете взломать шифр, — прибавила Мелочь.

— Я заказала вам пино-гриджио. — Наседка отложила свое вечное вязание и подняла бокал. — Но если вы предпочитаете чай или воду, мы изменим заказ.

— С-спасибо. — Садясь, Джинни поняла, что кивнула в ответ на все три предложения. Она не особенно любила вино, но все равно взяла бокал.

— Вы же помните дочь Наседки, Элисон? — спросила Джей-Эм.

— Конечно. — Джинни улыбнулась. Она не знала, что усталая женщина, стоявшая за прилавком магазина, имеет какое-то отношение к безмятежной Наседке, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что у обеих одинаковые миндалевидные глаза и что-то схожее в очертании подбородка. — Я собиралась зайти вчера в магазин, снять объявление о пропаже кота.

— Владелец нашелся? — Элисон покрутила в руках пустой бокал. Теперь она выглядела еще более уставшей, а в глазах читалось затравленное выражение.

— Нет. Выяснилось, что его бросили, и я решила оставить его у себя. Я еще и поэтому собиралась в магазин. Надо найти мастера, который смонтирует кошачий лаз.

— Тогда вам нужен Митч Ривз. Он работает в баре, но время от времени выполняет заказы на стороне. — Наседка окинула бар взглядом и пожала плечами. — Наверное, куда-то ушел. Но руки у него золотые. Я скажу, как с ним связаться. Он обязательно вам поможет.

— Спасибо…

Джинни прервало появление низенького мужчины лет пятидесяти. Его лицо исказилось от злости, руки были сложены на груди, а когда он подошел ближе, стало ясно, что сегодня он не спал. Опухшие красные глаза, подбородок зарос щетиной, а на мятой рубашке, обтянувшей круглый живот, виднелось несколько пятен.

— А, ты здесь. — Первой заговорила Элисон, причем от ее худощавого лица отлила краска. — А я пытаюсь тебе дозвониться. Хочу…

— Наплевать мне, чего ты хочешь. И как у тебя наглости хватает звонить мне? Не думай, что я не видел, как ты сегодня утром проехала мимо дома. Полиция все про тебя знает, и чем скорее тебя посадят, тем лучше. А пока держись лучше от меня подальше, иначе я поговорю с Уоллесом. Ты меня слышала? — Мужчина брызгал слюной, а на его щеках расцвели свекольные пятна.

— По-моему, тебя весь бар слышал, Бернард, — холодно заметила Джей-Эм.

У Джинни перехватило дыхание.

Бернард?

Перед ними стоял муж Луизы. Джинни вдруг поняла, отчего у этого человека такой неопрятный, взъерошенный вид. Хотя оставалось неясным, почему он так злится на Элисон — рот у той кривился, а на мокрых ресницах блестели слезы.

— Вот и хорошо. Потому что я просто говорю вслух то, что все они думают. — Бернард взмахнул руками, но Джей-Эм метнула на него грозный взгляд:

— Да что ты! Позволь напомнить, что клеветать на кого-либо в баре во время счастливого часа незаконно. Так что не исключено, что полицию следует вызвать нам.

— Я клевещу?! Она отравила мою жену. Отравила, я знаю. Хлеб, в конце концов, купили в ее магазине. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы вычислить, кто приправил его мышьяком.

Кое-кто из сидящих в баре ахнул, и у Джинни пересохло во рту. Сегодня утром констебля Сингх вызвали в бакалейный магазин. Неужели отрава именно оттуда?

— Какая чепуха, — резко ответила Джей-Эм, но Бернард ее, кажется, не слушал.

— А теперь она отсиживается за спиной у своих полоумных подружек. Не выйдет! — заорал он, взмахнув рукой. — Она убийца!

При этих словах в баре воцарилась тишина. Бернард вперил взгляд в Элисон; лицо его полыхало от гнева. Кажется, ее это доконало: Наседкина дочь приглушенно всхлипнула и сгорбилась, обхватив себя за плечи. Сидевшая рядом Наседка встревоженно нахмурилась.

— Немедленно возьми свои слова назад. — Джей-Эм поднялась и теперь возвышалась над Бернардом.

Она сделала было шаг к нему, но тут через толпу, которая уже начинала собираться вокруг них, протолкался еще один мужчина.

— Что здесь происходит? — требовательно спросил вновь прибывший.

— Это Эдуард Тейт, — прошептала Мелочь Джинни.

Джей-Эм с готовностью повернулась к означенному Тейту.

— Итак. Ваш клиент обвинил нашу подругу в совершении преступления, но этого ему показалось мало: теперь он запугивает нас. Мы с вами оба понимаем, что это дает мне основание принять меры юридического характера. Преследование свидетельницы и…

Бернард зарычал и изготовился к бою.

— О боже мой, Джей-Эм. — Мужчина заступил Бернарду дорогу. — У бедняги горе. Он сам не знает, что говорит. И еще… могу я напомнить тебе, что ты не действующий юрист?

— Нет, не можешь. А теперь, если ты не хочешь повторения первомайского парада, отвези его домой, пусть проспится. Или давай дождемся Риту, пусть она его выдворит. — Джей-Эм повела рукой в сторону барной стойки, за которой как раз появилась синеглазая женщина средних лет с мягкими темно-русыми локонами; она держала в руках ящик бутылок с тоником. — И присмотри за ним, чтобы он не болтался по округе со своими безосновательными обвинениями.

— Безосновательными? — возопил Бернард, но тут Эдуард зажал ему рот и потащил его к двери.

Когда они ушли, Элисон тихо всхлипнула, и Наседка обняла ее, словно желая защитить:

— Ну-ну. Постарайся не принимать близко к сердцу. Эдуард бывает довольно противным, но он прав. У Бернарда горе, а это значит, что он плохо соображает. Подожди немного, и он опомнится.

— За-зачем? Он меня ненавидит. — Элисон шмыгнула носом; темные глаза покраснели и опухли. — Он думает, я ее убила.

— Чепуха. Он просто не в себе. — Наседка погладила руку дочери. — Такие времена всегда были и будут тяжелыми. Хотя не понимаю, с чего он вздумал кричать на тебя, когда за столом сидит Джей-Эм.

— Джей-Эм получила диплом юриста в семидесятые, Эдуард Тейт ей в подметки не годится, — гордо пояснила Мелочь. — Он считает ее своей злейшей конкуренткой.

— Эдуард ужасно противный человечек. Да и Бернард такой же. — Джей-Эм с безразличным видом махнула рукой, но ее прервала внезапно поднявшаяся с места Элисон. По полу скрежетнули ножки стула, Элисон потянулась за пальто:

— Извини, мама. Я хочу побыть одна.

— Одна? Нет, что ты! Давай я пойду с тобой. — Наседка поднялась, забыв, что на коленях у нее большая кошелка с вязанием. Кошелка упала, и яркие клубки покатились по полу, словно опрокинулась миска спагетти; на мягкую кучу высыпалась целая коллекция младенческих чепчиков.

Джей-Эм вернула чепчики на место и бросилась в погоню за многочисленными клубками. Вернувшись с полной охапкой, она выгрузила их на стол, где тут же образовался ворох перепутанных нитей.

— Не нужно, со мной все в порядке. — Элисон покачала головой и, оступаясь, двинулась через переполненный зал, не обращая внимания на любопытные взгляды.

— Пусть выплачется. Будем надеяться, что она устанет и заснет. Она в этом нуждается, как никто. — Мелочь усадила Наседку на место, и та немедленно принялась разбирать перепутанную пряжу со сноровкой, какая приходит лишь с годами практики.

Джинни потянулась к шерстяной нити и, следуя указаниям Наседки, мягко высвободила ее из общего спутка, после чего попыталась снова смотать клубок. Работа успокаивала, но Джинни все равно чувствовала себя так, будто угодила на съемочную площадку, где снимают сериал.

— А вдруг Бернард явится домой и начнет кричать на нее? — забеспокоилась Наседка, но потом, кажется, заметила, что Джей-Эм, пытаясь смотать клубок, превратила его в подобие игры в ниточку. Наседка ловко освободила ее пальцы и добилась от пряжи того, чтобы та улеглась в аккуратный клубок, причем тревога не покидала ее глаз. — Не нужно ей было выходить замуж за этого человека, я всегда это знала.

Замуж?

Джинни уронила клубок, который мотала, на колени. «Замуж» — то есть прямо замуж? Невероятно. Неужели кроткая дочь Наседки, Элисон, была замужем за Бернардом? Тем самым, мужем Луизы Фарнсуорт?

Мэриголд говорила, что Луиза — вторая жена Бернарда, вспомнила Джинни. Но если бы ей пришлось угадать его первую жену… она никогда не подумала бы на Элисон. И…

Джинни тихо ахнула, поняв вдруг, почему Бернард обвинял Элисон в убийстве Луизы. Не только потому, что отравленный хлеб продавался в ее магазине, но и потому, что Элисон когда-то была его женой. Неужели они позвали ее в бар именно поэтому? Потому что Джинни нашла труп? Но что она могла сказать им такого, о чем и так уже не болтали бы по всему городку?

Человек небоязливый спросил бы напрямую, но Джинни никогда не смогла бы действовать таким образом. Просто встать и уйти посреди разговора она тоже не решалась, как бы ей этого ни хотелось.

Забыв, что решила не пить, Джинни глотнула вина. Оно не внесло ясности в ее смятенные мысли, но от свежей сладости по всему телу разлилось приятное тепло.

Джинни подняла глаза. В этот момент три ее соседки по столику переглянулись, и, словно тем самым было достигнуто некое молчаливое соглашение, Наседка со вздохом отложила пряжу:

— Вам, наверное, хочется знать, зачем мы вас сюда позвали?

— Д-да, — признала Джинни, которая все еще не решалась задать этот вопрос напрямую. — Из-за смерти Луизы?

Наседка кивнула, и губы у нее задрожали.

— Все это так ужасно… А теперь еще Бернард говорит прилюдно всякие гадости. И я очень волнуюсь. Что будет, если полиция найдет то письмо?

Письмо?

Джинни сделала еще один глоток, на этот раз побольше, но причина, по которой три эти женщины смотрели на нее так пристально, так и не прояснилась. От неприятного чувства Джинни покрылась гусиной кожей.

— Я думаю, Наседка, тебе стоит начать с начала, — посоветовала Джей-Эм. — Возможно, тогда Джинни поймет, почему нам нужна ее помощь.

— Ты права. У меня голова идет кругом. — Наседка промокнула глаза и судорожно вздохнула. — Я была очень молодой, когда родила Элисон, а отец ее оказался человеком так себе. Едва я сказала ему, что беременна, как его и след простыл. Так что мы с ней долго оставались вдвоем. А потом я познакомилась с Адамом. Мы поженились вскоре после того, как Элисон исполнилось пять лет, и она полюбила Адама не меньше, чем я сама. Элисон очень тяжело восприняла его смерть. Ей казалось, что сначала ее бросил родной отец… а теперь и Адам.

— Бедная. — Джинни забыла и про вино, и даже про то, что сидит с тремя чужими людьми. Думать она могла только об Элисон и о затравленном выражении в глазах молодой женщины.

Наседка прерывисто вздохнула:

— Ужасно. В восемнадцать лет Элисон стала затворницей. Она ни с кем не разговаривала, редко выходила из дома. Но потом, ей тогда уже исполнилось двадцать три, Элисон начала работать в фирме Бернарда… И мне показалось, что у нее все будет хорошо. Они начали встречаться. Бернарду было тридцать пять. По-моему, Элисон видела в нем отцовскую фигуру.

Джинни закрыла глаза. Даже если разница в двенадцать лет могла ничего не значить, Джинни с трудом представляла себе юную ранимую Элисон рядом с Бернардом, который был намного старше ее.

— Брак продлился десять лет, — продолжила Джей-Эм. — Элисон думала, что они счастливы. Потом Бернард внезапно купил новенькую машину, сделал пересадку волос, и не успела Элисон произнести «кризис среднего возраста», как он развелся с ней и женился на Луизе.

Мелочь вздохнула:

— У нас с Джей-Эм детей нет, и Элисон всегда была нам как дочь. Мы сами мучались, глядя на ее страдания. После развода прошло четыре года, но бедняжка никак не оправится — в смысле Элисон. Она даже отказалась вернуть себе девичью фамилию, так что у нас в городке две миссис Фарнсуорт… были, до этого вторника.

— Какой ужас. — Джинни попыталась представить себе Бернарда и Элисон как мужа и жену. Или Луизу и Бернарда, если уж на то пошло. — Но Бернард же не думает, что Элисон убила Луизу?

Воцарилась тишина, и три подруги снова переглянулись. Наседка принялась теребить вязанье, Мелочь — поправлять волосы. Но Джей-Эм расправила плечи и заговорила:

— Понимаете, Элисон верила, что он вернется к ней. И за эти годы произошло несколько… инцидентов. А несколько месяцев назад наступила развязка. Элисон ужасно поругалась с Луизой. Последовал судебный запрет на контакты и все такое.

— Гордиться тут нечем, — быстро прибавила Наседка. — Это был, можно сказать, переломный момент, мы наконец уговорили Элисон обратиться за помощью. В Рочдейле есть очень славный парень, он сотворил истинное чудо для Мэри Рейнольдс, излечив ее аэрофобию.

— Да, он великолепно поработал. Мэри без проблем проделала весь путь до Нью-Йорка, — прибавила Мелочь, но Джей-Эм метнула на нее суровый взгляд. — Э… да это неважно. Важно, что Элисон сессии вроде бы шли на пользу. Мы думали, что она преодолела кризис. Но тут этому парню пришло в голову, чтобы Элисон написала Луизе письмо и высказала бы в нем все свои чувства.

— Предполагалось, что за этим последует катарсис. Элисон даст выход гневу, который копился в ней пять лет. — Джей-Эм была как атлет, перенявший эстафету. — Хотя, по мне, бить посуду куда полезнее. Расколотить пару тарелок — лучшее средство от тревог. Короче, смысл был в том, чтобы Элисон излила на бумагу все свои чувства, а потом сожгла письмо. Но Элисон по какой-то причине положила письмо в конверт, а на конверте написала имя Луизы.

— А я, дура, его отправила. — Наседка тихонько взвыла. — Я пылесосила в доме и решила навести порядок в комнате Элисон. Увидела конверт и положила его в стопку, которую следовало отнести на почту. Я даже не обратила внимания, что на конверте нет адреса. Поняв, что наделала, я вернулась на почту в надежде, что оно никуда не ушло. Но Эррол — это же Эррол. Он увидел имя и по дороге с работы лично отнес письмо Луизе.

— Бедная Наседка до сих пор винит себя безо всякой жалости, — добавила Мелочь, словно Наседки тут не было. — А польза, которую могло бы принести Элисон это письмо, пошла коту под хвост. За последние два месяца она довела себя до болезни. Мы, конечно, убеждали ее не поддаваться панике. В конце концов, о чувствах Элисон Луиза знала и без письма. Да и что она могла бы сделать?

— Но теперь, когда Луиза умерла, мы беспокоимся. Вдруг полиция найдет письмо? Вдруг полицейские решат, что… — Наседка осеклась и подавила тихое рыдание.

— Ну-ну! Мы этого не допустим. — Мелочь сжала ее руку и повернулась к Джинни. — Мы считаем, что Луиза спрятала письмо где-то в библиотеке.

Так вот зачем они позвали ее в бар.

При мысли о пустом конверте из ежедневника, который она отнесла в полицию, у Джинни свело желудок. Неужели это тот самый конверт? И Луиза держала его там два месяца?

— Вы уверены, что Эррол отдал Луизе письмо?

— Еще как уверены. Доставил лично в руки. И она уж точно его не выбросила. Я больше чем уверена, что Луиза не задумываясь пустила бы его в ход, если бы Элисон попыталась еще раз приблизиться к ним, — сказала Мелочь.

— Но если полицейские найдут это письмо, то вот вам и мотив. Плюс другие проблемы, о которых уже известно, запрет на контакты… А если хлеб на закваске, купленный в лавке Элисон, и правда окажется отравленным… Это очень серьезная улика. — Джей-Эм крутила пустой бокал.

— Но если Элисон придет в участок и объяснит ситуацию, полицейские наверняка все поймут. И психотерапевт может свидетельствовать в ее пользу, — предположила Джинни, однако при слове «полицейские» Джей-Эм помрачнела:

— У инспектора Уоллеса к нам личная неприязнь по причине нескольких совершенно не относящихся к делу инцидентов, о которых и говорить не стоит. Если мы явимся к нему, то можем все только испортить. Потому-то мы и хотим найти письмо. Нет письма — нет мотива.

Джинни несколько усомнилась в истинности ее слов, но она испытывала сострадание к Элисон. К тому же у нее имелся собственный опыт общения с Уоллесом, и она вполне понимала, почему женщины так обеспокоены.

— Почему вы думаете, что полицейские его еще не нашли?

— Если бы они его нашли, Элисон уже сидела бы в участке, — напряженно проговорила Джей-Эм. — А мы не можем этого допустить. Вы сами видели, в каком она состоянии. Поэтому мы искали письмо вчера, ищем сегодня. Прошлой ночью влезли к Бернарду, но ничего не обнаружили.

— Вы обыскали дом Бернарда? — Джинни смутилась: она вспомнила бесконечные метры полицейской ленты возле библиотеки. Ей в голову не могло прийти, что дом Бернарда и Луизы не обнесли такой же лентой. — Но когда? Как?

— Проникновение со взломом, разумеется. Прошлой ночью. Мы знали, что Бернард у Эдуарда Тейта, а полицейский участок уже закрыт. Мелочь — истинная волшебница по части замков. — И Наседка с признательностью улыбнулась подруге.

— Это верно. В Сети есть отличные ролики, и если разобраться, что к чему, то вскрыть замок легче легкого. Старушек кто заподозрит? Ну… разве что Уоллес. — Мелочь скривилась. — Но я отвлеклась. Письма в доме не оказалось.

— Мы думаем, что оно или в сером ежедневнике, который Луиза всегда носила при себе, или еще где-то в библиотеке, — сказала Джей-Эм.

— Вот почему я сегодня искала его там, но, когда появилась констебль, мне пришлось свернуть операцию. И мы поняли, что нам нужен инсайдер, — закончила Мелочь, и все повернулись к Джинни.

Она отвела глаза под тяжестью этого общего взгляда. Подруги хотели, чтобы она помогла отыскать ядовитое письмо, которое могло бы указывать на Элисон как на убийцу, и подозревали, что это письмо содержится в сером ежедневнике Луизы.

Том самом ежедневнике, который я отнесла в полицию.

О Господи. Джинни осушила бокал, пытаясь унять ускорившийся пульс. Ну почему она не пошла прямиком домой, к Эрику, как всегда, зачем пришла в бар? Зачем устроилась работать в библиотеку? И прежде всего — зачем она переехала в Литтл-Шоу?

Но не успела Джинни ответить себе на эти бесчисленные вопросы, как от стойки к их столику подошла женщина с проволочным лотком, полным пустых бокалов.

— Прошу прощения, что так долго не убираю со стола. Бернард наскандалил, работать некому. Ну и вечерок. — В речи женщины слышался отчетливый лондонский акцент. — Передайте Элисон, что впредь этого не повторится. Я разрешила Эдуарду привести Бернарда, потому что у него горе, но, если он еще раз вздумает разораться в моем баре, его вытолкают взашей. У нас все-таки презумпция невиновности.

— Спасибо тебе за доброту. Я передам Элисон. — Наседка выдавила вялую улыбку, в ответ на которую женщина пожала плечами, словно ей было неловко принимать похвалу, и перевела взгляд на Джинни:

— Добро пожаловать. Я все ждала, когда вы наберетесь смелости присоединиться к нам. Меня зовут Рита.

У Джинни запылали щеки: она вспомнила, сколько раз проходила мимо бара, стесняясь зайти в одиночку.

Наседка сжала ей руку:

— Не тревожьтесь, она вас поддразнивает. Рита — вдова, как и мы, так что она все понимает.

Хозяйка кивнула:

— Я потеряла Кевина четыре года назад и знаю, с какой легкостью можно застрять в прошлом, забыв, что надо жить дальше. Хотя вряд ли вы сильно воодушевились, когда обнаружили свою начальницу мертвой. Не самый простой способ освоиться на новой работе.

— Это верно. — Джинни не хотелось думать ни о трупе Луизы, ни о ярости на лице орущего на Элисон Бернарда.

Рита, кажется, поняла ее и дружески улыбнулась:

— Ну, что сделано, то сделано. Хорошо, что вы пришли в себя.

— Спасибо за гостеприимство. Чудесный бар.

— Он сильно изменился с тех пор, как я здесь хозяйничаю. Поначалу это был отрезанный ломоть, сюда наведывались только завсегдатаи. Нет, мои нововведения их не отпугнули, — хозяйка кивнула на группку мужчин, которых Джинни уже видела в библиотеке, — но у нас хотя бы появились другие посетители, в том числе туристы. Мне нравится думать, что мой бар приносит пользу и мне, и городку.

— Прилив поднимает все лодки, — мягко заметила Наседка. (Джинни начинала подозревать, что мягкость вообще свойственна этой женщине.) — И не забудь о следующей встрече нашего книжного клуба. Мы читаем «Неуютную ферму»[8]. Я на прошлой неделе занесла тебе книжку.

— Знаю. Ты просто прелесть. На этот раз я ее прочитаю, кровь из носу, — поклялась Рита, и тут где-то со звоном разбилось стекло. Рита прикрыла глаза, словно пытаясь обрести дзен. — Ну я пойду. Кое-кому неймется обрести дурную славу. Джинни! Рада знакомству. Захаживайте.

Джинни пообещала заходить, после чего обернулась и обнаружила, что Наседка, Мелочь и Джей-Эм не сводят с нее глаз. Придется сказать им правду.

— А тот ежедневник…

— Вы знаете, где он? — Все три подались вперед.

— Долго рассказывать, но в итоге он попал ко мне в сумку. Я обнаружила его только вчера и отнесла прямиком в полицию. Подумала, что он нужен следователям как улика.

— Кому вы его отдали?

— Инспектору Уоллесу. — Джинни внимательно изучала собственные пальцы. Она правильно поступила, отдав вещественное доказательство инспектору полиции, но терпеть не могла разочаровывать людей. — По-моему, он не особенно заинтересовался, потому что в ежедневнике не было ни одной страницы.

— Он был пустой? — Мелочь ахнула.

— Не совсем. — В горле у Джинни встал ком; она не могла поднять глаз на сидевших перед ней женщин. — Там был конверт. С написанным от руки именем Луизы. Кремового цвета, а на клапане штамп — корона.

— Боже мой! — Наседка отложила вязание, и ее нижняя губа задрожала. — По описанию похож на те, что есть у Элисон. Вдруг это тот самый? Посмотреть бы на него!

— Посмотреть можно, я его сфотографировала. — Джинни извлекла из сумки телефон, открыла фотографию. Три подруги не сводили с нее глаз. — Сфотографировала по привычке. Я работала в медицинском кабинете, там очень важно все документировать.

Фотографий было общим счетом четыре, и Джинни пустила телефон по кругу.

Наседка подняла глаза от экрана. Глубокие морщины, которые залегли вокруг рта, теперь разгладились, а глаза сияли.

— Это не почерк Элисон. — Но тут ее воодушевление увяло. — Но конверт очень похож на ее конверты, это совершенно точно. Ничего не понимаю.

— Зато я понимаю. — Джей-Эм допила вино. — Кто-то пытается навесить преступление на Элисон, используя ее почтовые принадлежности. Поэтому и мышьяк подсыпали в закваску: преступник знал, что Луиза заказывала хлеб в бакалее. Одна буханка картофельного хлеба с розмарином каждую неделю.

— Вы уверены?

— Да. Она обожала этот хлеб и в прошлом году, когда однажды его распродали, страшно разозлилась. Тогда-то она и начала его заказывать. Я убеждала Элисон ничего не продавать Луизе после того, как суд выдал запрет на контакты, но разве она послушает.

Джинни закрыла глаза, вспоминая, что читала когда-то про полосы Месса. Такие полоски образуются со временем, а значит, Луиза получала малые дозы яда на протяжении нескольких недель или даже месяцев. При этом она страдала аритмией, и кто-то, вероятно, надеялся, что у нее произойдет сердечный приступ и смерть будет выглядеть естественно.

Джинни открыла глаза и посмотрела на сидевших за столиком женщин.

— Но отравить Луизу таким образом… и подставить Элисон… По-моему, это уже слишком.

— Потому преступник и пошел на это. — От ужаса у Мелочи округлились глаза. — Решил, что ни у кого не возникнет вопросов… А если яд и обнаружат, то все будет выглядеть так, будто яд подсыпала Элисон. Учитывая, какие у них с Луизой были отношения, умно. Умно, ничего не скажешь.

— Ерунда. Он или она не настолько умны, раз уж мы уже идем по следу, — напомнила Джей-Эм, после чего ободряюще взглянула на Джинни. — Мы же бывший общественный патруль, у нас чутье на такие вещи.

— Кто бы ни стоял за отравлением, пострадала моя бедная девочка. Н-ну и Луиза, конечно. Боже мой, как все запутано! Боюсь, никто не поверит, что Элисон ни при чем. — Голос Наседки задрожал, плечи опустились. — Надо найти письмо.

Все четыре замолчали. Джинни склонила голову: в памяти всплыли картины ее собственного прошлого.

Когда Джинни было шесть лет, отец умер, оставив ее некогда очень деликатную мать в глубоком горе и — как теперь подозревала Джинни — в муках недиагностированной депрессии. Депрессия выражалась в том, что мать Джинни восемь месяцев то бродила где-то ночи напролет, то отказывалась покидать дом. Все это сопровождалось визитами социальных работников, которые действовали из лучших побуждений, несколькими арестами за магазинные кражи и нарушение общественного порядка; кончилось все тюрьмой. Джинни стала жить у тетки, и хотя мать позже воссоединилась с ней, прежней она уже не стала. А все потому, что никто не пришел ей на помощь и не постарался понять, что происходит на самом деле.

Из воспоминаний Джинни вырвал резкий скрежет — это отодвинули стул. Джей-Эм, не говоря ни слова, поднялась и ушла к барной стойке; толпа выпивох на время расступилась, чтобы пропустить ее. Через несколько минут Джей-Эм вернулась с подносом, на котором стояли четыре стаканчика, в которых поблескивала янтарная жидкость.

— Нам нужен «Драмбуи»[9]. — И она раздала стаканчики.

Джинни не помнила, когда она в последний раз пила крепкое спиртное, но густой сладкий аромат щекотал нос, и она обнаружила, что следом за подругами подносит стаканчик ко рту. Сладкий мед и апельсин, сдобренные дубовой ноткой, наполнили ее, обожгли гортань, огнем растеклись по венам. Прогнали воспоминания о матери и о мертвом теле Луизы. Джинни стало легко и спокойно.

— Большинство здесь считают, что мы — три чокнутые бабки, которым делать больше нечего, кроме как шнырять по городу и причинять людям неприятности. — Джей-Эм поставила стаканчик, и Джинни сглотнула, вспомнив слова Коннора.

Всуетные вдовы.

— Я вас такими не считаю. Ни чокнутыми, ни бабками, — сказала она, все еще плавая в тумане, который напустил «Драмбуи».

— Вы очень добрый человек. — Наседка уютно улыбнулась ей. — Вы мне сразу понравились. А еще вы приютили того котика.

— Я хочу сказать, — продолжила Джей-Эм, — что мы все равно что семья. Ни я, ни Ребекка так и не вышли замуж, не завели детей. Десять лет назад мы с ней продали галерею в Лондоне и переехали в Литтл-Шоу, и именно Наседка, Элисон и Мелочь приняли нас, не задавая вопросов. А потом Ребекка умерла. Что ж… — Лицо Джей-Эм утратило грозное выражение, и она опустила голову.

— Джей-Эм не любит, когда вокруг нее суетятся, — шепотом объяснила Наседка, так как они сидели в молчании. Джей-Эм моргнула, словно прогоняя подкараулившие ее воспоминания.

В горле у Джинни встал ком — она слишком хорошо знала это чувство.

— Я местная, но в университете встретила Тэрона, и сорок лет назад мы вернулись сюда. — Теперь заговорила Мелочь. — Большинство горожан считали нас странными. Сами понимаете — художники. Мы ходили по школам и учили детей радоваться краскам. Разрисовали не одну стену в этом краю. Но Наседка никогда нас не осуждала. А потом умер Адам, потом Тэрон, за ним — Ребекка, и мы научились держаться друг за друга.

— Именно это нам сейчас и требуется. — Джей-Эм повернулась лицом к Джинни. — Здесь творятся какие-то мутные дела, и нам надо докопаться, какие именно. Ну что, поможете нам?

— Вы хотите, чтобы я обыскала библиотеку и выяснила, не спрятала ли Луиза письмо Элисон там? — Джинни крепче сжала бокал; Мелочь ободряюще улыбнулась ей.

— Если коротко, то да. Вот это будет класс… К тому же подумайте о бедной Элисон. Какой груз свалится с ее плеч.

— Ну, что скажете? — нажала Джей-Эм.

Подруги смотрели на Джинни: Мелочь, у лица которой вились седые кудряшки, прямая как палка Джей-Эм с бесстрашным лицом и добрая Наседка, которая, кажется, решила быть всем родной матерью.

— А как же Гарольд Роу? Если даже я захочу искать письмо, вряд ли у меня это получится, пока он рядом. Сегодня он почти весь день не выходил из кабинета.

— Да, досадно. — Наседка разочарованно вздохнула. — А сам ведь клялся, что ноги его больше не будет в библиотеке. Мэриголд Бентли наверняка чуть не упала, когда он согласился.

— У нее и правда был удивленный вид, — признала Джинни, но сообразила, что снова отклоняется от темы. — Я понятия не имею, где начать.

— Вы наверняка что-нибудь придумаете. В конце концов, именно вы заметили, что Луизу отравили. Хотя… если бы вы этого не заметили, бедная Элисон не оказалась бы в таком ужасном положении. Но вы, конечно, не могли знать об этом заранее, — поспешно прибавила Мелочь.

Джинни прикрыла глаза. Даже при жизни Эрика они вели тихую жизнь, предпочитая общество друг друга, и в свет выбирались далеко не каждый вечер. А это значило, что Джинни ни разу в жизни не случалось оказаться вовлеченной в секретную миссию. Опять же, до этой недели ей еще не доводилось ни обнаруживать трупы, ни давать приют бездомным котам, ни распивать «Драмбуи» во вторник вечером.

А еще я не смогла спасти маму.

Джинни открыла глаза и решительно выдохнула:

— Ладно. Завтра поищу.

— Прекрасно! — Наседка бросила вязанье, чтобы хлопнуть в ладоши.

Мелочь одобрительно кивнула, а у Джей-Эм засветились глаза:

— Великолепно. А пока вы ведете розыски в библиотеке, мы втроем начнем вычислять, кто же настоящий убийца. Одно дело убить Луизу… и совершенно другое — навести подозрения на Элисон.

— Ты права. Подумать только, а мы надеялись на новый проект. Столько блокнотов завели. — Мелочь порылась в большом кожаном рюкзаке и извлекла на свет божий блокнот для зарисовок, весь в пятнах краски, после чего повернулась к Наседке. — Думаю, надо встретиться у тебя завтра вечером после закрытия библиотеки. Начнем прорабатывать список подозреваемых. У тебя есть доска и маркеры?

Наседка сморщилась:

— Вряд ли. Зато есть большой лист фанеры, на которой Адам устраивал свою железную дорогу. Можно прислонить ее к стене. Ничего, что на ней кое-где остались изгороди и лошади с коровами? Адам клеил на очень сильный клей.

— Мы наверняка что-нибудь придумаем, — заверила ее Джей-Эм, и алкогольный туман, окутывавший Джинни, начал рассеиваться.

— Да… но если мы и правда что-нибудь найдем, мы ведь передадим находку полиции?

— Разумеется! — Мелочь беспечно взмахнула рукой. — Джей-Эм говорила, что мы когда-то состояли в общественном патруле, с порядками более чем знакомы. Верно ведь?

— Да, — тут же согласилась Наседка; перегнувшись через стол, она взяла руки Джинни в собственные ладони. Пожатие у нее было теплое и сильное, а глаза еще блестели от слез, но губы уже изогнулись в благодарной улыбке. — Спасибо вам. Вы не представляете себе, что это значит для меня и моей девочки.

— Я сделаю все, что могу, — пообещала Джинни, и ей стало горячо, хотя она не могла понять, алкоголь ли тому причиной или тот факт, что впервые после смерти Эрика кто-то нуждался в ее помощи.