Штатский

Глава 8 После боя

Шалаш строил Генка сам, так что к нему имелись вопросы К шалашу, ясное дело, к Генке вопросов не было, он быстро умаялся, так что сразу после ужина парень вырубился, даже сказку на ночь не послушал. А мы взрослые сидели у костра еще долго. Флажка шнапса, обнаруженная у обер-гефрайтора, весьма способствовала молчаливому разговору мужчин, познавших жизнь. Не гнали, а понемножку цедили из крышечки вонючую жидкость, ценимую не за вкус, а за эффект.

Пономарев не был знатоком воинских званий вермахта, он и со званиями в РККА был на «вы», но в этот раз запомнил — двойная галочка в виде нашивки на рукаве солдатского мундира — это обер-гефрайтор. Во всяком случае в размокшем зольдбухе он с трудом разобрал именно такое звание. Попадались книжки гефрайторов, шуцманов, или обер-шуцманов, то есть старших стрелков.

Что удивило его, так это фотографии, вклеенные в книжки. Нет, не их наличие — всё ж таки Европа, куда нам до них. Но вклеенные и проштампованные фотографии были сделана в четверть оборота, а не анфас, как это принято в советских документах. И сами карточки были как это сказать, не строго одинакового размера и какие-то неформальные. Скорее даже художественные. Как если бы человек снимался на портрет, а потом попросил уменьшить снимок для удостоверения личности. Вот и говори потом про орднунг и хождение по линейке. Пономарев пересматривал книжки одну за другой и кидал их в костер. Включая те, из первого боя.

— Ты там чего-то понимаешь, председатель?

— Через слово. Алфавит немецкий худо-бедно понимаю, а сам язык — нет. Вот этот, к примеру, Франц Цукель или еще кто, но точно Франц. Да и хрен с ним. — И очередная книжка полетела в костер.

— И чего вынес из прочитанного, путное что?

— Что это были пехотинцы.

— Ха-ха-ха! Так это и так было понятно! Пехота они и есть пехота.

— А вот и нет. Могли быть моторизованной пехотой или из какой-нибудь танковой части. Может, кто-то по форме может их различать, я только по книжкам. Увидел, убил, выяснил.

— Так хорошо, так их звания учить правильно. А пошло жгешь? Может, лучше бы они с телами остались?

— Тогда сразу станет понятно, из какой части люди пропали, куда ехали и с каким заданием. Опять же пусть у них будет больше без вести пропавших. Не всё русским исчезать без следа.

— Это как выйдет. Мол ушел воевать Советский Союз и сгинул без следа? Умеешь ты, Александр жуть нагонять. Думал, только пацанов пугать умеешь.

— Немцев напугать надо много трудиться. И сильно стараться.

— Так понятно, что много. Вон их сколько. — Василь закрутил крышку фляжки, давая понять, что возлияние закончено. — Думаешь, получится у нас и дальше так их щипать невозбранно?

— Ничего себе — невозбранно! Думай, Василь, что говоришь. Мы сегодня одного уже потеряли.

— Алексей, одного за дюжину и еще одного — малая плата. Москвич верно сказал про счет. Везение это. — И Александр был согласен с Василием, только ничего утешительного в голову не приходило.

— Нечего мне вам сказать. Будем пробовать нападать исподтишка на маленькие отряды, на фуражиров. Мины ставить, опять же, мосты жечь, если они деревянные и не охраняются пока.

— И что толку? Немцы уже тут, мост их не удержит.

— Сами знаете, места тут мокрые сплошь и рядом. Пешком или на телеге можно и вброд. А тяжелые машины, танки, пушки — только по мостам. И всё это надо гнать на передовую, где наши с немчурой воюют. Один день простоят в ожидании саперов, пока мост снова наведут, РККА уже легче.

— Ты вроде военных не сильно любишь?

— Армия это как водка, на вкус отвратная, да без неё никак. А вкусную сладкую водку еще не придумали.

— Не, моя гонит такую, что как слеза. Пил и не морщился. — И Василий демонстративно скривил морду, посмотрев на фляжку.

Хотя мог кривиться и от аромата сушащихся сапог Парамонова. Александр прикинул, что своим ходом они к утру не высохнут, потому повесил их на вбитые рядом с костром палки. Его предупреждали, что для кожи это вредно, но он только отмахнулся раздраженно. Вредно? А его коже лица не вредно? Скрести щетину тупой бритвой, опасной прежде всего для самого бреющегося. Пользоваться вот этим мылом, умываться из ручья… Эдак скоро кожа обветреет и станет как у всех, такой же мозолистой.

— Ну что, поговорили о хорошем, и на боковую, мужчины?

— Стой, Александр! Погоди, как это о хорошем поговорили? Это у нас хорошее было? А что тогда плохое, по-твоему?

— Плохое… — Александр глубоко задумался и вздохнул. Разговор у костра это вам не викторина, здесь никто не спешит давать ответ за минуту. — Из плохого, у нас с вами кончаются патроны. То есть к немецким винтовкам завались, штук пятьсот. А к мосинкам почти ничего не осталось. Пристреливали мы их слишком тщательно, потом еще эти немцы под руку попались. Вот.

— И только-то! Так научились с нашей винтовкой обращаться, нешто не сможем немецкую освоить?

— Да, Алексей верно говорит. Они ж почти одинаковые.

— Внешне, братцы. Внешне похожи. Только там деталек всяких раза в два больше. Пока будешь чистить, что-то потеряется, что-то не вставится… Опять же они грязи не любят. Наши в этом отношении покрепче.

— Да ладно, чего там! У нас этих «Маузеров» столько, что есть парочку сломаем, то и не заметит никто.

— А ведь верно! — Сам удивился такой мысли Парамонов, а при стрельбе никакой разницы. Мушка — прорезь, зарядил — выстрелил. Может получиться. Но чистить и учить матчасть будем завтра при дневном свете. А сейчас давайте спать. На нас эта конструкция не упадет?

— Ничего страшного, крыша нетяжёлая, не придавит.

Ночь прошла на удивление спокойно, и крыша не придавила, и Сталин не снился. Вот что шнапс животворящий делает! Парамонов вспомнил наркомовские сто грамм водки, выдаваемые на передовой и… ничего не решил ни для себя, ни для своих товарищей. Что радует — оказались оба взрослых от алкоголя не зависимые, раз спокойно остановились вчера. А про пацана и речи нет, тут не принято синячить в столь юном возрасте, не модно. Ворошиловским стрелком быть почетнее. После завтрака, состоящего из пшенной каши на воде и чая из надерганных повсюду листиков, отряд приступил к изучению материальной части винтовки Маузера.

Перед вами отличная немецкая винтовка «Маузер 98К». Буква «К» означает — короткая.

— А что, по-ихнему «короткая» также звучит?

— По-немецки звучит «курц», если не ошибаюсь. Сами видите, она чуть короче, но не легче мосинской. Есть реальные улучшения: снизу не торчит магазин, когда у вас кончаются патроны, затвор встаёт в заднем положении и не дает тупо пытаться зарядить пустое оружие. Это для тех, кто не привык считать выстрелы. Еще здесь есть настоящий предохранитель, вот он, на хвостовике затвора. Вот так он включается. Насчет предохранителя, даже не знаю, есть ли смысл в его использовании в наших условиях. Забудете еще по горячке, хвать за оружие а оно не стреляет.

— Это как получается, наше слово «куцый» и их «курц» — родственники?

— Видимо. Продолжаю. Винтовка эта боится грязи, она как женщина, любит ласку и смазку. Но при должном уходе не подведет. Ну и сами понимаете, при всей похожести не надо совать в неё наши патроны — всё равно не влезут, а то и застрянут.

Потом Парамонов начал вспоминать, что ему показывали и объясняли про разборку затвора и уход. Вспоминалось не очень. В конце концов под общие смешки технология была восстановлена. Самый хитрый фокус с упором ударника в специальный пятак на прикладе он знал, а всё остальное вылупилось из-под пальцев как вареное яйцо из скорлупы. У напарников тоже в конце концов начало получаться, но одну винтовку в процессе обучения они потеряли. Вернее, потеряли хреновину, надевающуюся на стержень ударника. Алексей не удержал её пальцами в момент сборки, и деталь улетела в кусты, отделившись от затвора как первая ступень космической ракеты. Было б чего жалеть, у них этих винтовок целый воз!

Далее по плану было метание боевой гранаты. Скрепя сердце, председатель общества любителей природы выделил одну «толкушку» для тренировки. Он показал, как свинчивается колпачок, как выколупывается шнурок с шариком, который должен выпадать сам. Пояснил, что на конце шнурка закреплена тёрка, как на спичечном коробке. Так что дергать надо резко. Но сейчас мы дёргать шнур не будем. «Я сказал — не будем!» Парамонов завинтил колпачок обратно и велел кидать гранату в учебном режиме. Кидать её оказалось очень удобно именно из-за длинной ручкой. Алексей даже вспомнил, как когда-то играл в городки. Мол, надо было не биту метать, а такую вот толкушку.

А потом был инструктаж по минно-взрывному делу с использованием лимонки. Граната Ф-1 была знакома всем по картинкам, а тут она была буквально в их руках. Но без запала, запалы поначалу Парамонов вкручивать не стал. До них дело дошло потом.

— Народ, если у вас есть колотушки, то их метать в разы удобнее. Эту так далеко не закинуть. А если ты не в окопе, то может и осколком своим случайно зацепить. Если не повезет. Зато она идеально подходит для минирования. Самый простой вариант — разгибаешь усики, вынимаешь кольцо и аккуратно, чтоб не улетел рычаг, засовываешь под труп какого-нибудь фашиста.

— А чего мы так не сделали у брода?

— Есть опасность, что первыми начнут ворошить трупы местные. А мы с ними не воюем. Далее. Вариант с растяжкой. На тропе или под дверью привязываешь к дереву или бревну гранату. Лучше всего проволокой, но при отсутствии можно это сделать веревкой. Пока не разгибаешь усики, а к кольцу привязываешь крепкий шнур и тянешь его поперек тропы. Там вяжешь конец к другому стволу. Важно, чтоб цвет веревки не отличался от тропки. Можно просто запачкать, потерев шнурок об сапог. Если завязать шнур внатяг, то при разгибании усиков, кольцо вытянет шнуром. Так что внатяг не надо. Контролируем шнур и разгибаем усики. Держится? Отходим — мина-растяжка установлена. Если пойдет один человек, то его может зацепить несильно, три секунды на срабатывание замедлителя, он за это время на три шага отойдет. А если идет группа, то самый сок получится. Главное — что? Главное, чтоб это была группа противника, а не кабаны и не советские люди.

Члены общества внимали науке как чему-то сокровенному. Да и понятно, эти фокусы могут спасти их жизни, а могут отнять при неаккуратном их исполнении. Практические занятия по установке растяжек проводить не стали — запалов было впритык, столько же, сколько и самих гранат.

К месту вчерашнего боя после занятия был послан Генка, снова безоружный, к его неудовольствию. Парамонов устал объяснять, что сейчас, когда парень бродит один, его лучшая защита не ствол, а безобидный вид. Еще бы плакать научиться хорошо и слезы кулаками размазывать. Но Генка категорически отказался учиться этому полезному навыку, хреновый он разведчик.

Ближе к обеду разведка вернулась и доложила, что никакой активности врага не наблюдал, а проехавших крестьян на телеге вроде трупы не заинтересовали. Во всяком случае, они не стали останавливаться, а поторопили свою лошаденку.

Поскольку местность никто не знал, а идти было по факту всё равно куда, лишь бы на восток, то устанавливать контакты с местным населением Парамонов запретил. И пояснил, что народ тут живет разный, могут сдать немцам, могут помочь — не угадаешь. А то и вообще, могут сами грохнуть.

— Да зачем нас убивать, что ты жуть-то наводишь, председатель! — Возмущался Алексей.

— Не, тут он прав, Лёха. Лошадка вроде справная у нас, полезная в хозяйстве. Может и еще чего нужного в телеге спрятано. А власти сейчас никакой, сейчас крестьянин особо никому тут не нужен. Разве что ограбить его. Коли его грабят без закона, чего ж ему это не дозволительно? — Разложив по полочкам всю текущую обстановку, Василий начал себя обхлопывать по карманам в поисках курева, а потом разочарованно крякнул. — Дурак я, бросил же курево! И чего бросил?

— Верно ты всё сделал, Василий. Сейчас еще денька три покашляешь, из легких старая дрянь выйдет, а дальше: свобода!

— Какая такая свобода, от чего?

— От вредной экономически невыгодной и демаскирующей привычки. Сам потом увидишь.

— Так понятно, что дешевле не курить. Но вот сядешь, посмолишь, и вроде это время, пока с цигаркой вдвоём, всё хорошо и думать ни о чем не надо. Мир в душе.

Парамонов не стал объяснять суть наркотической зависимости, сам он не курил, но относил себя к сочувствующим курящей братии. Он любил немецкие машины, они — курево. У каждого свои слабости, скрашивающие жизнь. Но вот сейчас, в той заднице, в которой бродит их отряд, немецкие машины и курево могут сильно испортить жизнь. Особенно машины, вернее их экипажи.

И снова мерное глухое постукивание копыт по грунтовой дороге, снова пыль под ногами. Лошадь берегли, лишь изредка подсаживаясь по очереди на телегу. А уж Генка, тот и вовсе делал два конца, будучи передовым дозором. Сзади тоже кто-то мог их нагнать, но тут не до хорошего, надеялись на авось. Опять же машину тут не пустят, не та это дорога, совсем не та, чтоб гонять по ней важным людям. А нагнать их на лошади или пешком — это надо быстро идти. Отряды и колонны быстро не ходят, если ни за кем не гонятся. Солдат любой армии мира спешит только в одном случае, если впереди комфортное размещение на ночёвку в стационарном пункте. А так — чем дольше идешь к назначенному месту, тем меньше устанешь, тем позже на тебя навалится следующая порция тягот и невзгод воинской службы. А то и сражение, не приведи Создатель.

Даже дышать стало легче, когда дорога снова нырнула в лес — определенно эта дорога нравилась Парамонову. Путешествовать по открытой местности хорошо, когда ты полк или хотя бы рота. Тогда тебя никто не застанет врасплох, поля по обе стороны гарантируют, что никто не начнет стрелять из зарослей. А если еще и сверху никакой опасности, то голые пространства — ваш выбор! А когда ты партизан, даже когда ты назвался обществом травников или энтомологов, начинаешь тихо ненавидеть всякое открытое место. Чувствуешь себя тараканом посреди кухни. Вроде темно, но свет могут включить в любой момент. И тапок сверху — хренак! Так что да, все передвижения только по плинтусу, между ножек табуретов, за шторой. Опытные тараканы строем не ходят.

— Чего сказал, москвич?

— Говорю, опытные тараканы строем не ходят. Это я про нас. Наше спасение: прятаться и ползать. А потом превращаться в клопа и кусать, пить кровь, пока жертва спит. Вот только страшновато, разучатся фрицы с гансами малыми группами по нашим местам бродить, кого кусать будем?

— Погоди бояться, вон Генка опять вертается, никак углядел что.

Подбежавший парень был в меру взволнован и докладывал деловито, явно стараясь спрятать эмоции. Растет человек, в бойца превращается.

— Товарищ председатель общества любителей природы, — завел шарманку Генка, — находясь в передовом дозоре, выявил большое количество живой силы противника примерно в десяти минутах пешего марша отсюда.

— Нормально рассказывай, не чуди. — Прервал поток пустых слов Парамонов. Разведчик должен уметь докладывать коротко, емко по существу.

— Короче. Впереди поле, окопы, какие-то легкие укрепления. Видимо, наши стояли. Сейчас там копаются немцы, собирают трофеи. Много, человек двадцать видел, с машинами. Всё раскладывают по кучам. Меня не заметили.

— Не заметили или не обратили внимания? Это важно.

— Не, я на открытое место не выходил. Из кустов разглядывал. Не заметили.

— Вот, Алексей, как я и говорил, налицо типичное поведение боевого таракана. Смертоносного и умного.

На Генкином лице читалось непонимание. Сравнили с тараканом, то есть обозвали нехорошо. Сказали, что боевой, смертоносный и умный. Похвалили, выходит?

— Не замирай, Генка, ты всё правильно сделал! Купил бы тебе пирожное с кремом, но до ближайшего кафе далеко идти. И патронов жалко. Молодец, что не полез ближе. Выражаю благодарность от всего нашего общества со всей искренностью.

Парамонов общался совершенно не по уставу, ломая шаблон. То прямо как командир планирует бой и командует, учит обращаться с оружием. А то у него тараканы, общество любителей природы и вообще непотребство. Форму надевать нельзя, немецкие сапоги — нельзя. А прочее барахло гребет и не морщится. Даже мертвецов обыскивает как мародер. Или это военные трофеи? Генка мечтал быть частью партизанского отряда или бойцом Красной армии, а не боевым тараканом. Но опять же, врага они бьют так, что не ложатся и не встают. Значит, так тоже можно? Без героизма и атак с примкнутым штыком, чтоб командир впереди на коне с шашкой и пистолетом… Кони это прошлая эпоха, это Гражданская война. Сейчас все красные командиры на танках. Вот только где они? Почему не бьют врага здесь, где тоже советская земля. Почему кругом немцы?