Штатский

Глава 11 Банно-минный день

Одним из плюсов нового места стоянки было наличие ручья и небольшой заводи чуть ниже. Небольшой, но не настолько, чтобы в ней нельзя было искупаться самим и устроить водные процедуры Дуняше. Лошадка с благодарностью воспринимала уход и только волнительно дула ноздрями в такт движениям импровизированной мочалки. Из минусов — здесь были комары. Вернее, они были везде, но здесь их было очень трудно игнорировать. Так что после стирки одежды голяком ходить не решался никто, все переоделись в исподнее, которого у членов общества был теперь изрядный запас.

Весь остаток первого дня в новом лагере ушел на хозяйственные заботы, вроде стирки, помывки, штопки. Василий еще и упряжь взялся починять. Он сказал, что без пригляда однажды наступит такой день, когда лошадь уйдет от телеги прямо вместе с хомутом. Под это дело он, как оказалось набрал всяких ремней и поясов, кожаных и из тесьмы. Брезента тоже было изрядно.

Председатель от безделья даже смастерил из того, брезента, который был потоньше какие-то накидки, назвал их маскировочными. Лохмотья и лохмотья, девок на святках пугать, больше им никакого применения не найти, считали крестьяне. А Генка кричал, что он читал про такие, мол разведчики ходят теперь по лесам в маскхалатах и их никто не может увидеть, словно они в шапках-невидимках. Спорить с ним не стали, тем более что он поддерживал москвича, а у того в военных вопросах авторитет был на недосягаемой высоте. Умеет человек придумать пакость врагу, этого не отнять.

На другой день отдых продолжился. Заключался он в изучении самозарядной винтовки товарища Токарева и пулемета господина Максима. Для крестьян оказалось новостью что пулемет так называется не в честь какого-то нашенского Максимки, а американского изобретателя. Это стало неожиданностью — наш пулемет изобрели американцы? Парамонов обстоятельно обсказал, что американы изобрели что-то ужасное, весящее двести килограммов и возимое парой битюгов. Тогда наши тульские оружейники взяли и переделали того урода в это чудо. Которое и функционировать стало лучше, и весить меньше. Слово «функционировать» мужики пропустили мимо ушей как непонятное и неважное. Зато поняли главное — пулемет всё-таки наш, русский.

Пострелять из него Александр не разрешил, учились теоретически. Дошли даже до его полной разборки с опасностью не собрать потом. Но Генка настаивал — нужно проверить сальники, если их как следует не намотали и не смазали, то пулемета не хватит даже на одну очередь. Когда сальники нашлись, парня все сильно зауважали — знает человек устройство, хорошо учился в своём кружке юных пограничников! Подматывать шнур они не стали, вроде и так нормально лежит в своей канавке. Тем более, что нового асбестового шнура взять негде. Зато наново пропитали его маслом. Вычистили и смазали весь пулемет и собрали его как был. Вроде все части взаимодействуют правильно.

На общем собрании общества было решено, что стрелять из пулемёта Генке не доверят, хлипковат он телом, а там и отдача, и стволом ворочать надо. Будет вторым номером, как в песне про юного пулеметчика.

— Как не знаешь? Генка, ты что, такая песня! — И Парамонов запел:

'Дали парню важную работу

Набивал он ленты к пулемёту

А врагов в степи кругом без счёта

А патронов каждый на счету!'

Он был уверен, что песня еще довоенная, про Гражданскую войну. Парень песню так и не вспомнил, про мужиков даже речи не было. Где они, а где детские песни. Пришлось Александру вспоминать еще пару куплетов про то, как юный герой заменил раненого первого номера и дал жару всяким атаманам.

'Там за рекою, там за голубою,

За синими озёрами, зелёными лесами

Ждут нас тревоги, ждут пути-дороги

И под огнём свою найдём с которой не свернём!'

Генка не успокоился, пока не выучил всю песню, вернее, все три куплета, которые ему спел Парамонов. На большее его памяти не хватило. И неудивительно, что её никто не знал, она была написана к фильму «Армия Трясогузки», который вышел сильно после Великой Отечественной.

Неугомонный Парамонов не успокоился, пока не сшил накидки всем четверым. Изгаляясь, он нарвал лохмотьев из зеленых тряпок разных оттенков, так что надевший это безобразие становился похожим не на бойца, а на какую-то кикимору. В ответ на справедливое замечание он даже обрадовался, мол так и надо, чтоб кикимора или леший.

— Кто лешего видел? Ты видал его в лесу? А ты? Вот и нас никто не увидит. И вообще, мы не бойцы РККА, а любители природы, нам всё можно. И прятаться, и бояться, и бежать, сверкая пятками от фрицев. Главное, потом вернуться и задать им. Или другим, но задать так, чтоб не унесли.

— Так понятно, что нечего из себя героев строить, это ты верно сказал. Подполз как змея, укусил и спрятался. Ты другое скажи: мы немца дальше бить пойдем?

— Дальше не пойдем. Пойдем ближе. — Непонятно ответил москвич. — Зачем нам далеко куда-то тащиться, наверняка где-то в округе кто-то из гансов сидит и ждет, когда мы ему дырку сделаем в мундире. Чтоб он себе Железный Крест на пузо повесил. Это у них вроде ордена. А мы ему деревянный на могилу! Всё у нас будет, просто надо сначала пробежаться по окрестностям, понять кто где чем дышит. Глядишь, чем и поможем Родине. Она, конечно, не заметит, но мы-то будем знать, что сделали что могли.

— И что, никто-никто не узнает, как мы воевали?

— Ну разве что вырастешь, станешь писателем, а потом про нас книжку напишешь. После войны, после школы.

— Я писать не люблю. Кляксы, и за почерк ругают.

— Да? Ну тогда никто-никто, — поддразнил Генку Парамонов.

Вышли на разведку только на третий день вдвоем: Александр и Алексей. В лагере осталось трое, если и кобылу считать. В нескольких километрах от лагеря близ дороги, более наезженной, чем та, по которой они путешествовали вначале, разведчики наткнулись на разбитую кургузую пушку.

— О, полковушка! — Воскликнул Алексей. Видел такие.

Орудие калибра 76 миллиметров на глаз, валялось на боку, причем без передка. И было оно в таком состоянии, что на него точно ни один трофейщик не позарится, разве что цыган, промышляющий сдачей лома. Передок валялся на другой стороне дороги в нескольких метрах от пушки. Было видно, что его чем-то спихнули, чтоб на загораживал проезд. Он-то и заинтересовал Парамонова. Американцы в таких случаях кричат: «Бинго!», а древние греки: «Эврика!» Что нашел председатель, Алексей понял не сразу, а поняв, удивился:

— Ты что, хочешь пушку захапать?

— Нет, только снаряды. И даже не целиком. Очень удачно, что гильзы попались латунные. Тебе бидоны нужны? С капсюлями.

— Ну разве что парочка, вместо ведер воду с ручья носить.

— Давай топор, Лёха! Сейчас мы будем делать бух.

И он начал рубить головы пушечным снарядам. Так смело, что Алексею осталось только спросить классическое:

— А не рванёт?

— Не, не должно. Взрыватели выкручены, гильзы мягкие. Нам эти взрыватели и не нужны, по сути. Мы и так обойдемся. Видишь буквы — ОФ, это значит, осколочно-фугасные.

— Звучит опасно.

— Ага, а еще тяжелые заразы. Килограмм по шесть каждая дура. Ладно, одну гильзу почти отрубил, тебе пойдет. А сам целый снаряд возьму. В лагере разберем.

А потом они пошли назад, неся за спиной в сидорах по орудийному снаряду. То есть, сначала как знатные хомяки перетащили подальше и прикопали все двадцать два найденных снаряда. И уже дома, то есть в лагере дошла очередь до объяснений, инструктажа и опыта по вытапливанию тола, тротила или тринитротолуола из стальных головок.

— Вы, главное, ничего не бойтесь. Тол — это такая полезная штука, что сам по себе ни за что не взорвется. Зато если уговорить его, ох это веселый парень! Стучи по нему, в костер кидай — будет себе гореть жарким пламенем без всякой попытки взрыва. Только специальный взрыватель, как в нашей любимой гранате Ф-1, как родной от этого снаряда.

— И много там его, этого тола?

— Как по мне, так не очень. Но в десять раз больше, чем в гранате. Так что, если бахнет, так бахнет. — И на этой фразе ударил штыком в самую середку снаряда. Все невольно зажмурились, а он пояснил, — Это чтобы тол мог вытекать из головки.

Нормальное ведро у них было, вот в него Парамонов и положил сначала деревянный чурбачок, потом стоя головку снаряда, а потом залил ведро водой. Само ведро было повешено над огнем. Всем было боязно, но председателю привыкли доверять. Сказал, неопасно, значит нечего бояться. Через час снаряд подняли клещами их подстроганных палок и попытались вылить начинку. Она не вылилась. Так что воду в ведре долили и продолжили греть. Еще через вас по американским часам москвича снаряд снова потащили переливать в специально приготовленный ящичек, выложенный бумагой, чтоб не утекало в щели. О чудо, из головки полилась густая жидкость желтоватого цвета, как расплавленное масло. Почти не промахнулись, мимо пролилась самая малость.

— Вот так, граждане, сейчас тол застынет, останется проковырять отверстие для запала — и у нас будет мощная мина. Здорово же?

— И что, она взорвется?

— Когда захотим! Главное, чтоб мы при этом были подальше.

— А мост она взорвать может?

— Смотря какой. Если в правильном месте поставить — да.

— А танк⁉

— И танк. Но надо уговорить его, чтоб он наехал на мину и привел в действие взрыватель.

— А если бечевку протянуть и дернуть за неё? — Генка уже видел себя истребителем танков.

— Я даже не знаю, какой длины должен быть шнурок, чтоб тебя не зацепил взрывом. Получится из тебя тогда одноразовый истребитель танков. Нам такой не подходит. Ты нам живой нужен. Правда, мужики?

— А и правда. — Засмеялся Василь и повернулся к Алексею, — Давай второй снаряд варить, кашевар ты наш.

Парамонов не имел конкретных планов на тротиловые заряды, которые он взялся мастерить. Он помнил эту технологию из детства, из книг о партизанах времен далекой войны, которыми зачитывался тогда. «Ага, очень далекая война!» — скривился от своих мыслей Александр.

— Чего, зуб разболелся?

— Да нет, думаю теперь, кому эту мину всучить. Очень похвастаться охота.

Следующий снаряд у «кашевара» был готов через те же два часа. К тому времени застывший кирпичик тола выковыряли из ящичка и завернули в бумагу как следует, а потом завязали шнурком на манер подарка. Бумаги насобирали с запасом. Планировали её использовать на подтирку, но как на грех почти вся она оказалась вощеная и не подходила для основного дела.

На следующий день в разведку Александр взял Генку. И не столько из-за его нытья, а чтоб приучить парня к войне. Сидя в лагере, нужных навыков не наработаешь. Если не считать нужным навыком выплавку тола и изготовление мин. Как было уговорено, на разведку все ходили с самозарядными винтовками, в условиях малой группы важно иметь возможность стрелять быстро и много. Порой даже не менее важно, чем стрелять метко. Кстати, и пострелять тоже мужчины собирались на этом выходе. Было решено, что раз лагерем встали крепко, незачем привлекать к нему внимание звуками стрельбы. Хочется пошмалять — иди подальше, там и лупи. Патронов сейчас изрядно, не очень и жалко их теперь.

Забавно они выглядели в своих маскировочных накидках и с раскрашенными сажей лицами. Да и пусть, лишь бы толк был. Парамонов верил не столько или не только умным статьям, прочитанным в своё время, но и своим глазам. А они ему говорили — нормально работает маскировка. Они шли, широко растянувшись по фронту, и не раз Александру приходилось вглядываться в поросль, чтоб вычленить своего напарника. Генка чуть ли не растворялся в листве, когда замирал на месте. Однажды парень ослушался начальника и почти подбежал к нему:

— Дядь Саш! Работает маскировка! Вас почти не видно в лесу!

— Тебя тоже, когда не кричишь.

— Так нет никого.

— Нет никого или никого не видно? У гансов тоже есть такие накидки, имей в виду. А вдруг они именно сейчас ищут нас таких умных, которые им жизнь изрядно попортили?

— Слушаюсь, дядя Саша, действую по плану!

Эх, как хотелось пацану изображать из себя солдата, бывалого, обстрелянного (каковым он и являлся), всего из себя бравого и грозного. Но взрослые не разрешали к его немалому разочарованию и расстройству. Мы гражданские, повторяли они, штатские люди. У нас всё не по уставу, а по уму. НУ как так можно? Сами в сапогах и с винтовками, а строят из себя гражданских. Особенно председатель «общества любителей природы». Да диверсант он, а никакой не председатель, ясно же! То в минно-взрывном деле класс показывает, то на немцев набрасывается как коршун на кур, то придумки всяческие устраивает. И всё с шуточками, мол не знаю, как правильно, делаю, как хочется. И пулемет мне незнаком, и фашистскую винтовку впервые вижу.

Размышления Генки прервала поднятая рука москвича, как его иногда зовут мужики. Это означает — внимание! Потом махнул ладонью, указывая направление, куда надо смотреть. А там просвет в листве и ветер в ветвях. Значит, опушка. Значит, ползком или в полуприседе надо двигаться. А что на поляне? А на поляне наши! Не орать, сам себе напомнил Генка. Не делать резких движений. Как говорил дядя Саша, пока ты неподвижен и в камуфляже — ты невидим. Иностранным словом камуфляж он иногда называл эти самодельные накидки. И мазня на роже тоже камуфляж. Короче, это всё маскировка, если русским языком выражаться. Когда Генка однажды спросил, зачем нерусские слова использовать, председатель хмыкнул и сказал, что маскировка английское слово. Что у нас чуть не половина слов заимствована у других народов. Как пулемет — украли и переделали себе ан пользу. Ну и пусть.

А за пеленой веток тем временем вырисовывалась картина: трое немецких солдат выводили из леса на дорогу троих же наших. Причем были наши все без оружия и с поднятыми руками. И если присмотреться, один из них был из комсостава, а второй — вообще баба. Просто в шинели и пилотке. Судя по поведению немцев, никакой опасности пленные не представляли. Как же так? Почему краском сдался? Сильно ранен? Так идет нормально, не качается. И где их оружие? Вот Генка не военный, а у него винтовка. И хрен он её бросит, если только дядя Саша не прикажет сесть за пулемет.

Немцы тем временем вывели наших бойцов на дорогу. Генка оглянулся на старшего, мол что делать? Тот ответил также молча, жестами. Ткнул пальцем в сторону людей, потом показал один палец, и тем же пальцем в Генку. Второй жест — показал два пальца, и ткнул в себя. Чего тут думать! Первого снимает Генка, он и стреляет первым. Двух других валит дядя Саша, а Генка, если попадет с первого раза в своего ганса, ему помогает добирать врагов.

«Я первый стреляю, первый немец мой, — шептал сам себе юноша, целясь в того солдата, который шел впереди всех с винтовкой в одной руке и каской в другой. — Жарко тебе, вон даже рукава закатал. Ну сейчас остынешь» Он совместил мушку в прорези винтовки с головой противника. Ясно, что председатель велел целить всегда в корпус, но тут расстояние плёвое, небось не заругает. Выстрел лягнул в плечо, чуть опустить ствол, как учили, убедиться, что цель поражена! Не медля, перенос точки прицеливания на следующего. Два выстрела слились в один, кто попал, неважно — главное немец упал кулем. А третий враг уже вскинул своё оружие и поворачивается на звук. Еще выстрел — это дядя Саша влупил точно в цель!

Теперь, как учили, короткий осмотр поля боя, и смена позиции. Снова осмотр, уже подольше. Машут руками горе-вояки, показывают, что больше никого из фашистов рядом нет. Можно выходить? Нет! Надо установить контакт с напарником и получить дальнейшее указание! Вон он, между деревьев ему машет, чтоб оставался в кустах и наблюдал. Сам снимает накидку, вытирает ею лицо. Председатель не спешит выходить, снял сидор, запихнул лишнюю одежду в него, теперь выходит. Стоп! Все это время Генка должен был наблюдать за полем боя, а не за дядей Сашей! Блин, забыл.