Шайтан Иван 8. В тени двуглавого орла.

Глава 31

После ужина мы с Хайбулой сидели в комнате вдвоём, потягивая горький напиток. Воздух был наполнен густым запахом кофе и тяжёлыми мыслями.

— Что слышно об Абдулах-амине? — нарушил я наконец молчание.

Хайбула тяжело вздохнул, отставив свою чашку. — Его не стало. Скончался от ран спустя пять дней. Теперь в наших горах смута и разброд. Имамом избрали Абдулу, он аварец. Но сторонники Хочара не желают склонить перед ним голову. За Хочаром стоят чеченские тэйпы, — он помолчал, глядя куда-то в пустоту. — Они кричат, что аварцы предали джихад и продались русскому царю. В пример ставят меня.

В его голосе была такая усталая горечь, что я не удержался. — Хайбула, ты о чём загрустил-то? Неужто страдаешь за дело «великой борьбы с неверными»?

Он горько усмехнулся. — Власть… Всё упирается в неё. Что у вас, что у нас в горах — всё одно и то же. Все её жаждут, — он с силой поставил чашку на стол. — Но никто не думает о тех, кому потом придется жить под этой властью. О простых людях, которые сеют хлеб и пасут овец.

— Ну, это ты зря так обо всех, — попытался я его подбодрить. — Ты-то как раз хочешь для своего народа лучшей доли. И делаешь для этого что можешь.

— Дело не во мне, Пётр, — Хайбула грустно покачал головой. — Я знаю, что новый имам, Абдула, был бы не прочь, как и я, найти путь к миру с вашим царём. Но ему не позволят. Слишком громок сейчас голос тех, кто жаждет войны. Они готовы положить тысячи жизней, горы трупов оставить после себя… Ради чего? — Он развёл руками, и в этом жесте была беспомощность. — Раньше я знал ответ. Теперь затрудняюсь ответить. Я в своих мыслях не одинок, — мрачно продолжил Хайбула. — Люди будто тени бродят по ущельям, не зная, за какую сторону ухватиться. Междоусобные стычки уже начались, пока что мелкие, как искры перед пожаром. Вполне может статься, что чеченцы окончательно отложатся и пойдут своей дорогой.

— Вот тебе и шанс, — заметил я. — Привлечь аварцев под свою руку. Построить настоящее крепкое ханство.

— Пётр, у меня нет даже намёка на такие деньги, — Хайбула криво усмехнулся. — Приданое для дочери — и то в долг брал.

— Нашёл о чём горевать, — отмахнулся я. — Прощаю тебе долг. Все десять тысяч.

— Нет! — он резко выпрямился, и в его глазах вспыхнула гордая обида. — Не унижай меня подачкой. Не зря говорится: хочешь потерять друга — одолжи ему золото.

— Хорошо, скажем иначе, — я смягчил тон. — Государь император возместил мне все издержки, понесённые при подготовке мирного договора. Я включил в счёт и суммы, потраченные на свадьбу твоей дочери. — Я широко улыбнулся, давая ему понять, что вопрос закрыт.

— Ты… говоришь правду? — Хайбула смотрел на меня с тяжёлым, испытующим недоверием.

— Клянусь Всевышним. Скажу больше. Сейчас я могу помочь тебе суммой в пятьдесят тысяч ассигнациями.

— Ты не шутишь, Пётр? — прошептал он, полностью ошеломлённый.

В ответ я молча достал из кожаной сумки толстые пачки ассигнаций и медленно, под его пристальным взглядом, отсчитал обещанное.

— Запомни, Хайбула, — сказал я, отодвигая деньги в его сторону. — Между тобой и волей царя теперь стою я. Мне дарованы некоторые полномочия. Скоро я уезжаю в Петербург и не знаю, когда вернусь. Если возникнет острая нужда — обращайся к сотнику Веселову. Он знает, как связаться и что делать.

— Ты уезжаешь навсегда? — в его голосе прозвучала неподдельная тревога.

— Даже уехав за тысячу вёрст, я не перестану следить за тем, что творится на Кавказе, — я ободряюще улыбнулся. — И за тобой, в том числе. Я иду на повышение, Хайбула, и в случае нужды всегда смогу тебя поддержать.

Я лгал ему в лицо, не моргнув и глазом.

— Хайбула, ты должен постоянно передавать через Веселова мне сведения о том, что у вас происходит. Всё подробно и свои мысли по данному поводу. Это очень важно. Чтобы помочь тебе в случае нужды, я должен знать всё. Ты понимаешь меня, Хайбула?

— Конечно, Пётр. Я понимаю… Ты будешь докладывать царю.

Я ободряюще улыбнулся. — Хайбула пора становиться настоящим ханом. Ты прекрасно понимаешь, что это значит. Мелис приготовила письма детям. Что передать от тебя?

— Мелис всё приготовила. Когда ты уезжаешь?

— Завершу дела в Пятигорске и у себя в батальоне.

На третий день я прибыл в Пятигорск. Предстояло совершить множество визитов и первый к атаману.

Кабинет Николая Леонидовича был в привычной для военного человека строгости, разбавленной запахом дорогого табака и полированным деревом его монументального стола. Я вытянулся, приняв безупречную выправку.— Здравия желаю, ваше превосходительство!

Атаман оторвался от бумаг, и в его глазах мелькнула знакомая, чуть усталая усмешка.— Здравствуй, Пётр Алексеевич. Полагаю, в скором времени и тебя «превосходительством» величать станут.

— Ваши слова да богу в уши, Николай Леонидович, — я позволил себе сдержанную, почтительную улыбку.

— Ладно, не смущайся, — он отмахнулся, но в его жесте читалось нечто большее. — Неспроста тебя в Петербург отзывают. Да ещё по высочайшему указанию. Ругать-то тебя не за что, вот и остаётся одно — хвалить да награды вручать. Искренне жаль, что покидаешь нас. Не говори ничего, — он поднял руку, предвосхитив мои возможные возражения. — Расти тебе сам Господь велел, так что я лишь рад за тебя. Смотри только, не забывай, кто тебя здесь растил да холил.

— Такое, Николай Леонидович, не забудешь, — я произнёс это с подчёркнутой весомостью, давая понять, что урок усвоен.

Затем, перейдя к делу, я положил на край стола папку с бумагами.— Я подготовил предварительный план развёртывания нашего батальона в бригаду. Все ключевые вопросы проработаны, остались детали, не влияющие на основу. Их я решу с войсковым старшиной князем Долгоруким. А вот кадровые назначения, — я сделал небольшую паузу, подчёркивая значимость следующей фразы, — будут, разумеется, согласовываться с вами, Николай Леонидович.

— Хорошо, назначение начальником бригады князя Долгорукого принято, так что передавай дела.

— Слушаюсь. — Я вышел из кабинета.

Следующими были Иван Лобов и Угловой Потап Никонорыч ожидавшие меня у Ивана дома.

— Здравия ваше благородие. — Поприветствовали они меня вставая.

— И вам не хворать. Буду краток. Днями уеду в Петербург. Когда вернусь не знаю. Головой остаётся Иван. Работайте как прежде. Думайте прежде чем что-то сделать. Иван приглядывай за сапожной мастерской. Ты Потап, человек тёртый, учить тебя, только портить. Приглядывай, но и людям дышать давай. И помните, губят не деньги, а жадность и неумеренность. Всё ли впитали? — Обвожу всех взглядом. — Пугать и стращать не буду. Не дети малые. На этом и расстанемся.

Следующим визитом числился дом брата и сестры. Мне ответили, что Артура нет, и я застал одну Зою.

Она ждала меня в гостиной, поднявшись на встречу с отточенной, почти театральной грацией. Её улыбка была ослепительной и выверенной — не улыбка пятнадцатилетней девицы, а уверенной в своей силе восемнадцатилетней женщины. Взгляд — чарующий, прямой и намеренно вызывающий.

— Здравствуйте, ваше сиятельство, — произнесла она, и в голосе её звенела дерзкая нотка.

— Здравствуй, Зоя. Присядем.

Мы сели. Я позволил тягучей паузе повиснуть в воздухе, давая ей прочувствовать вес предстоящего разговора.— Я уезжаю в Петербург. Думаю, надолго. И прежде чем уехать, должен услышать твой окончательный ответ. Ещё раз спрашиваю: вы всё обдумали? — Я внимательно следил за её реакцией. — Это не угроза, Зоя. Это последнее предупреждение. Если ты сделаешь этот шаг со мной, обратной дороги не будет. Все решения, все повороты твоей судьбы отныне буду определять я.

Она не опустила глаз, её взгляд оставался твёрдым.— Но вы же говорили, ваше сиятельство, что отпустите меня, когда сочтёте возможным? И обещали личное дворянство, если мы заслужим?

— Всё так, — кивнул я. — Слово своё я сдержу. Но предупреждаю в последний раз: случится это лишь тогда, когда решу я.

Я уставился на неё пристальным, испытующим взглядом, пытаясь пронзить её самообладание. Зоя выдержала его, не дрогнув. Лишь тонкие пальцы слегка сжали складки платья.

— Я всё поняла, ваше сиятельство, — она изящно склонила голову, и в этом жесте была не покорность, а принятие условий игры.

— В таком случае, поступим так. Аслан!

Я наклонился, достал из своей кожаной сумки плотную пачку ассигнаций и положил её на стол между нами.— Здесь две тысячи рублей. Вы с Артуром приезжаете в Петербург, устраиваетесь и ждёте моего возвращения. — Я протянул ей сложенный лист. — Вот адреса, где я буду проживать. Меня навещает только Артур или через посыльного. Ты, Зоя, лишний раз не светишься рядом со мной. В случае необходимости тебе сообщат, куда приехать.

Я помолчал, давая ей осознать важность следующего.— Никогда, слышишь, никогда не верь никому на слово. Только если человек скажет тебе: «Шайтан передаёт привет». Лишь тогда можешь доверять. Эти адреса, — я указал на бумагу в её руке, — твой крайний резерв. Если тебе будет угрожать настоящая, смертельная опасность, являешься туда и требуешь встречи со мной немедленно. Моё сопровождение запомнила?

— Да, четверых, — без запинки ответила она.

— Так, на всякий случай, — я поднялся с кресла, подходя к выходу. — Пожалуй, на этом всё. Не провожай.

Обратная дорога на базу была сплошной пыткой. Каждый знакомый поворот, каждое мелькнувшее за окном дерево — всё, до боли родное, — снова и снова вонзало в сердце острые иглы предстоящего расставания. Батальон… Расстаться с ним — все равно что отрубить собственную руку. Часть моей души, моей плоти. Только я один знал истинную цену этому месту — цену, исчисляемую не днями, а кровью, бессонными ночами, страхом, преодоленным яростью, и безграничной верой.

От одной мысли, что всё это рухнет, превратится в прах без моего присмотра, по телу пробегала ледяная дрожь, сжимавшая горло. И сквозь этот мрак пробивалась старая, как мир, солдатская притча: если часть и без командира работает как часы — значит, командир был что надо. Господи, дай же хоть в этом оказаться хорошим!

«Нет!» — вдруг отрезал я сам себе, с силой тряхнув головой, словно отгоняя наваждение. Эти черные мысли — предательство. Предательство по отношению к ним. К Андрею, который давно перерос свою должность. К седому Егору Лукичу, чья мудрость крепче любой брони. К верному Трофиму, упрямому Михаилу. Для них этот батальон не строчки в штатном расписании — их дыхание, их крепость, их дом. Дом, который мы строили сообща, каждый кирпич в котором был полит нашим потом и полит нашей кровью. Они не подведут. Они не смеют подвести.

И с этой горечью на губах, но с внезапно окрепшей, словно стальной стержень внутри, уверенностью, я въехал в распахнувшиеся, как объятия, ворота базы. Она приняла, прижала к себе и своим порядком успокоила меня.

В штабе было тихо, как в склепе. Собрались все командиры — тесно, душно. Они молчали и смотрели на меня с немым укором. Я читал в их глазах одно: «Бросаешь нас». И самое страшное, что я их понимал. Весь батальон знал про императорский приказ и про нового командира — князя Долгорукого. Но знание — это одно, а принять — совсем другое.

Мне вдруг страстно захотелось крикнуть, что это не мой выбор, что сердце моё остаётся с ними. Но вместо этого я с силой упёрся кулаками в стол.

— Что, братцы? — Голос сорвался, и я на мгновение сглотнул ком в горле. — Решили, что с отъездом командира и жизнь ваша на этом кончилась? Не угадали.

Я обвёл взглядом знакомые лица — усталые, суровые, преданные.

— Меня назначили шефом бригады.

Повисла гробовая тишина, которую прорезал сдавленный возглас Егора Лукича.

— К-как бригады? — Зампотыл даже привстал. — Эт как получается?

— А вот так, Егор Лукич, есть приказ, — я не сдержал улыбки, чувствуя, как камень с души катится прочь. — Отныне наш пластунский батальон разворачивается в полноценную бригаду. Командиром её утверждён войсковой старшина князь Долгорукий. Так что готовьтесь — всем придётся расти. И в должностях, и в званиях. А наградные за последнее дело уже в пути.

Я сделал паузу, дав им перевести дух, осознать масштаб перемен. Потом шагнул к Андрею и, глядя ему прямо в глаза, положил руку на плечо — и как брат, и как начальник, передающий эстафету.

— А потому, Андрей Владимирович, принимай батальон… то есть, бригаду. Все наши с тобой планы получили одобрение. Действуй так, как мы и договаривались. Остальным — быть его опорой. Не подведите.

И, отступив на шаг, я растворился в тени у стены, отдавая ему место, власть и будущее уже бригады. Позволяя новому хозяину взять в свои руки бразды правления.

Поздно вечером ко мне пришли Егор Лукич с Анисимом.

— Значится уезжаешь командир.-- вздохнул Фомин.

— Егор Лукич, будет тебе бубнить и вздыхать. И так на душе тошно. — резко оборвал я его.

— Да мы с понятием, Пётр Алексеевич. Приказ самово государя, не шутка. Это мы от досады и расстройства. Ты шибко не переживай. Мы на что? Приглядим за делами, еже ли что, поправим, а при нужде вправим куда надо. — Усмехнулся Анисим. — За всем есть пригляд, ты в нас не сумлевайся. А когда сподобишься приехать, вот тогда и ответ держать будем. Или ежели охота есть, так Егор отпишет тебе раз в месяц.

— Ни к чему это. Верю я вам. Если не вам, так кому верить?

— Тожа верно, — воспрял Егор Лукич. — Значится всё делаем как обычно?

— Да, может, позже, как в отставку выйду, приеду к вам и попрошу у атамана земли. Отстроюсь и буду казаковать вольно. Может не придусь ко двору у императора.

— Вот энто верно, командир. В случае чего наплюй на всё и к нам. Пластуны своих не сдают. А домину мы тебе знатную отстроим, Екатерину Николавну, апосля, в Петербургу, калачом не заманишь.

— Вот и договорились. — Рассмеялся я. Тоска и печаль улетучились, уступив место теплому, светлому чувству надежды и братства.

На следующий день я созвал своих «ухорезов». Собрались быстро, смотрели на меня вопросительно.— Слушайте, бойцы, — начал я без предисловий. — Дело такое: еду в Петербург. Понадобитесь вы мне там, пожалуй, как никогда. Неволить не стану, так что решайте сейчас. Ни каких обид с моей стороны.

Повисла тишина, каждый взвешивал мои слова. Лишь Паша и Аслан не раздумывали — их верность читалась в твёром взгляде, в самой осанке.— Я с тобой, командир! — твёрдо и без колебаний заявил Савва.— И я с вами, братья, — негромко, но уверенно поддержал Эркен, но тут же замялся. — Только вот…— Про Анфису беспокоишься? — спросил я.Эркен смущённо потупился: — Да, командир…— Успокойся, вопрос решим. Место для неё всегда найдётся. Хоть управительницей в моём доме.— То есть как? — не понял Эркен.— Хозяйством управлять будет.— Опасаюсь, командир, не стоит, — вдруг с деловой серьёзностью вступил Паша. — Девка она хоть куда, пробивная. Ей доверишь — потом сами у неё по струнке ходить станете. Вы на Эркена гляньте: лихой был пластун, а теперь словно телок на привязи.

Пауза взорвалась общим хохотом. Даже зардевшийся Эркен вскоре не выдержал и ухмыльнулся.

— Ну, бойцы, делу время, а потехе час. Собираемся с умом, без суеты.— Какой уж там ум, командир! — возмутился Паша. — Егор Лукич фургон так набил, что вознице и присесть негде!— Успокойся, разберёмся, — отрезал я.

Андрей уверенно вошёл в должность командира бригады, с рвением взявшись за организацию жизни батальона. Пополнение для новых сотен он планировал получить к весне. Ядро первого батальона должны были составить первая и вторая сотни. две сотни будут набираться из кубанцев, в последствии будут базироваться на линии Кубанских полков. Ещё четыре сотни — с третьей по шестую — образовывали второй батальон и ряд отдельных команд.

Я изо всех сил старался не вмешиваться, и Андрей, надо отдать ему должное, прекрасно справлялся сам. В Петербург со мной отправлялся Миша Лермонтов — в отпуск. Вернуться он должен был к началу марта. Недавно произведённый в есаулы, Миша сиял от счастья. Мысль о скорой встрече с женой Лидией не сходила у него с лица, озаряя его постоянной улыбкой.

Кроме него, со мной ехала группа бойцов для смены охраны Екатерины. После недолгих, но тщательных раздумий я отобрал четверых, которые могли пригодиться в столице: двое были разведчиками Кости, ещё двоих порекомендовал Савва. — Парни проверенные, — коротко охарактеризовал он свой выбор. — И главное, как ты любишь говорить: «Без масла в жопу залезут». Вот Олесь, к примеру, в драке Пашке не уступит, а с ножом и вовсе ловчее. Юркий как черт. Матвей, так тот кому хочешь в душу влезет.

— Ну что ж, годится. Они-то хоть согласны?

— Спрашиваешь, командир. Им что угодно, лишь бы дома не сидеть. Для семейной жизни непутёвые.

— Ну-ну, знаток человеческих душ. — Хмыкнул я.

Всё было готово к отъезду. Накануне мне устроили пышную отходную. Все вопросы обсудили не раз. Выход назначили на утро.

На следующее утро я, одетый по-зимнему, вышел за дверь — и замер. На плацу, до последнего человека, с развёрнутым знаменем, стоял весь батальон.

— Батальон… Смирно! — скомандовал Андрей.

Не знаю, как описать свои чувства. Горло сдавил спазм. Строевым шагом я вышел на середину плаца и замер по стойке «смирно». Я стоял и молча смотрел на своих бойцов. Сотни глаз, слившиеся в единый взор, были устремлены на меня, проникая в самую душу, стараясь запечатлеть этот миг навсегда.

Как я ни сдерживался, по лицу текли слёзы, и все их видели. Стесняться не было смысла — моя душа плакала, прощаясь с батальоном. Собрав волю в кулак, я подошёл к знамени, встал на одно колено и поцеловал его, смахивая слёзы. Затем решительно поднялся и вернулся на середину плаца.

— Бойцы! — мой голос охрип. — Вбейте себе в мозг, вырежьте ножом на сердце: пока вы помните о батальоне, он жив! И батальон помнит о вас! «Один за всех!» — закричал я во всю мощь лёгких.

«Все за одного!» — слитно, как единый порыв, ответил батальон. Их голоса подхватили мой одинокий крик и унесли его в небо.

— Пластуны не сдаются! Уррр…! — продолжил я.

— УРРр ….! — прокатилось по строю.

— Батальон… Вольно! — В последний раз скомандовал я.

Даже без дублирующей команды Андрея всё было исполнено безупречно. Я отдал честь и быстрым шагом направился к карете. Наш небольшой караван тронулся и выехал за ворота. Батальон же продолжал стоять в строю, провожая меня взглядами, пока мы не скрылись из виду.