Русский бунт. Опора трона

Глава 6

Захудалого, бедного рода шляхтич, этот русский генерал с детства себе наказал: «не будь красной девкой, не стыдись, не красней, спрос не беда». Не велик порок, да немал иной: Михаил Федотович Каменский слыл в армии чудаком исключительно по той причине, что современная наука еще не придумала слова «психопат». Он был подвержен вспышкам неукротимого гнева, неоправданной жестокости, хотя порой мог позволить себе и благородные жесты, и мягкосердечие. Сегодня любезный, завтра мог нанести вам подлый удар, запутать в интриге. Король Фридрих, при дворе которого он служил военным агентом, обозвал его «молодым канадцем», то есть, почти дикарем.

Вторым грехом вздыбилось в нем честолюбие. О, в случае с Михал Федотычем это слово нужно писать со здоровенной заглавной буквы. С буквицы в затейливых узорах, как в старинных книгах! Он ратовал за «уравнение в награждениях», но свои успехи публично возносил до небес, а чужие пытался умалить.Если не выходило, срывался. До неконтролируемых вспышек ярости.

«Живи сколько можно не чвановато», — поучал он сына, а сам… Сам он поднимался с самого низа и останавливаться не желал. В мечтах виделись ему деревеньки с покорными рабами и грудь в орденах. Потому конкурентов ненавидел люто. Одно имя Суворова вызывало у него зубовный скрежет. Тот факт, что удалось его обскакать, окрылил, пока… пока… Пока не выяснилось, что хвалить-то, рукоплескать и слагать оды некому. Награждать — некому. Известие о смерти государыни императрицы оказалось для него настолько чудовищным ударом исподтишка, что он отказывался его принять. Он чувствовал, что судьба его влечет к командованию целой армии — да нет, бери выше — к федьмаршальскому жезлу! И что, все прахом? В одночасье⁈

Он благополучно добрался до Тулы со своим ополовиненным корпусом, приняв под Харьковым командование у Текели и отправив того оплакивать свою несчастную судьбу в славяносербскую колонию. Занял обывательскую квартиру по своей методе изображать простецкого парня. И чуть ее не разгромил, когда от Румянцева пришла эстафета с последними новостями.

Когда схлынул припадок бешенства, когда вернулась рассудочность, он неожиданно для себя понял и даже сумел четко сформулировать: «Бог дал мне случай употребить к умножению репутации. Настало время молодых генералов». Он уже не чувствовал себя глубоко оскорбленным. Ежели встретились бы с генерал-фельдмаршалом, он бы сказал ему в лицо: «не могши хорошо исполнять дело государево, лучше захотеть его оставить, нежели как испортить».

Он принялся мерить свою комнату шагами — быстрыми, как он привык носить свою невысокую тщедушную фигуру. Сверкнувшая в голове мысль — настоящее озарение — заставила его застыть. Он тяжело задышал, прижал ладони к лицу и произнес вслух лишь одно слово:

— Петербург!

Да, да! Именно Петербург! Он еще не знал, что столица пала в руки пугачевских генералов.

В голове тут же стали собираться в единое целое кусочки пазла. В его руках мощное воинское соединение. Пускай Румянцев рассыпается в любезностях узурпатору. Пускай две армии изображают стояние на Угре — Петру Александровичу не привыкать, он и через Дунай-то шагнул, лишь когда окрик из Петербурга пришел. Нет, Мишенька умный. Мишенька поступит хитрее и тактически ловчее. И всех-всех переиграет — через Калугу вырвется на оперативный простор и бросится со всех ног к столице. К граду Петра, а не к обветшалой Москве. Сметет как пушинку немногочисленные полки Емельки на государевой дороге. Выйдет им прямо в тыл через ответвление на Ржев и Волоколамск, построенное при Елизавете Петровне. И ворвется в столицу как триумфатор, восстановитель законной династии. Усядется на трон очередной немец, то не горе. Главное — все будут знать, кто есть истинный спаситель Отечества!

Конечно, он не мог вот так, с бухты-барахты, взять и развернуть свой полукорпус, не имея соответствующего приказа. Офицеры бы не поняли и возроптали. Выход, как ни странно, содержался все в том же письма Румянцева.

— Господа, командующий мне пишет следующее: «ежели провизия изойдет, худо придется армии», — Каменский потряс письмом генерала-фельдмаршала перед лицом офицеров, собравшихся на срочное совещание. — От нас зависит спасение всех. Без промедления выступаем на Белев.

— Как на Белев? Он же к западу, а нас ждут на севере, — удивились все присутствовавшие.

— В Белеве собраны огромные запасы зерна! Об этом мне сообщили местные чиновники.

Все! Шах и мат! Никто его не упрекнет в излишней инициативе. Потом, когда провиант окажется в руках его полукорпуса, он скажет, что нужно доставить его в Калугу, в Вышний Волочок, в Петербург. Чем дальше от них окажется Румянцев, тем легче Каменскому маневрировать. Никто не посмеет упрекнуть его в своеволии. В столице же на руках будут носить. А коли догонит его посланник Румянцева, он ему ответит свысока:

— Счастие в войне переменчиво, как и эстима публики: тот, кто героем казался поутру, иногда безвинно приобщается в вечеру к шутам. И наоборот! (1)

Войску Каменского, в отличие от остальной части южной армии, посчастливилось избежать проделок пропаганды Новикова и Шешсковского. Падения морального духа не случилось, полукорпус сохранил боеспособность — ни орловцы полковника Языкова, ни кавалеристы барона Розена, ни прочие части не утыкались взглядом в развешанных по деревьям мятежников. Бодро, с песнями, выдерживая положенный интервал между взводами, в темпе, принятым в армии за норму, замаршировали на запад. Задерживал арьергард, в котором плелся тульский батальон — сотни бывших подмастерий и подсобных рабочих с ТОЗа, которых Каменский насильно забрил в рекруты.

— Имеем привилегий!

Напрасно мастера взывали к закону. Генерал был полон решимости любыми путями восстановить свой корпус до штатного расписания, возместить потерю суворовской дивизии.

— Плевать мне на ваши привилегии! Державе должно послужить с оружием в руках! Спора не приемлю! Кстати, об оружии. Вооружить батальон вам повелеваю из собственных запасов.

От Тулы до Белева — 100 верст. Суворовцы могли и за три дня дошагать, каменцы с гирями на ногах в виде туляков за четыре так и не добрался. Каменский от такого сравнения внутренне закипел. Чтобы не взорваться, прихватил два полка гусар, конных карабинеров и выдвинулся вперед, под самый Белев. Решился на рекогносцировку, да только не учел против кого и, что еще важнее — с кем. Острогожский и Сербский гусарские полки принимали участие в ликвидации Запорожской Сечи. За их приближением внимательно следили разведчики кошевого атамана Калнышевского.

Казачий стан за Окой бурлил. Месяц бездействия пагубно сказался на отряде. Когда дошли вести с родины, все взорвалось. А тут еще добрались до табора сосланные в Сибирь и освобожденные пугачевцами гайдамаки с рваными ноздрями. С претензиями лично к кошевому. Именно Калнышевский выдавал их москалям, а некоторых своею рукою порол. В его адрес полетели открытые угрозы. Охрана не спускала рук с рукоятей ятаганов, дорогих сабель и тяжелых пистолей.

— Ты! Ты наши вольности продал! Ты виноват в порушении Сечи!

— Да что вы лаетесь на меня, бисовы дети⁈ — надрывал глотку старый атаман. — Одумайтесь, вспомните, где находитесь со мной! Разве не повел я вас к Пугачеву за правое дело⁈

— И что в итоге? Погибель?

Печально вздыхал Калнышевский в ответ. Сам понимал: порвалась тонкая нить судьбы. Советовался с ближниками, как быть дальше. Мудрый войсковой судья Павло Головатий высказал прямо, что у всех на уме, а войской же писарь Иван Глоба подтвердил:

— К турку уходить надо! По слухам, султан казакам жалует остров на Дунае. И клейноды — булаву да бунчуки. Быть тебе, Петро, гетманом!

— И что? Побросать все хозяйство? Все имения свои?

— А много у тебя останется, когда Емелька приде?

— Это — да! — пригорюнились все трое.

Кошевой быстро понял, чем пахнет русский бунт. Полным разорением! Не видать ему батраков, как своих ушей. И не поможет, что он вовремя переметнулся к самозванцу. Пугач его к себе близко не подпустил. Смотрел с подозрением. Чем-то наградит? Отсекновением седой головы «карачуном» на Болоте? Или на Соловки сошлет, когда в силу войдет?

— Мешкать не будем, панове. Тильки момент подгадать трэба.

— Добре, казаче, — дружно кивнули подельники и закурили свои люльки.

Момента ждать долго не пришлось, только все пошло не так. Принеслась на взмыленных конях дальняя разведка и доставила известие: на подходе главные обидчики Сечи, корпус Каменского. Мгновенно бранным лыцарским пламенем объялся кипевший табор. Полулголые, в одних алых шароварах, запорожцы спешно вооружались и сделали скакунов. Самые гульливые — и те расхватали непропитое оружие и побежали одолжиться у товарищей огневым припасом.

— Что будем делать, Петро Иваныч? — всполошились сотники.

Кошевой атаман вдруг почувствовал, как в старых жилах забурлили кровь, как в юные годы.

— Атакуем! Пехоты у ворога нема, а гусар мы как вошку ногтем раздавим.

Не успели гусарские полки показаться из-за дальнего леса, а конная казачья орда бросилась в Оку. Взвились брызги, засверкали на солнце золотые капли. Добрые кони выносили запорожцев на невысокий берег, где паслись городские коровы. Оставив за спиной сонный Белев с его купчинами, прятавшихся по чуланам, с его огромными лабазами, доверху забитыми зерном, сотни начали строиться для атаки. Перепуганная скотина металась между рядами и истошно мычала, пока ее не прогнали, надавав пастухам тумаков для порядку.

— Запорожцы! — ахнули в русских походных порядках.

Гусары растерялись, но продолжили движение, выбираясь на широкую луговину. Полковники Розен и немец Древиц, прославившийся жестокостью в борьбе с польскими конфедератами, командуя Сербским полком, съехались к Каменскому, чтобы немедленно принять решение, как поступить.

— Ретирада? — осторожно предложил Древиц. — Кони на марше поморены, а на узкой лесной дороге вытянемся в колонну. Придется жертвовать арьергардом.

— Имея численное превосходство? — взвился Каменский. — У нас два шестиэскадронных гусарских полка. Восемь сотен верхоконных карабинеров. Довершим незаконченное вами дело в украинских степях.

Генерал-поручик был решительно настроен на атаку.

— Согласен! — кивнул Розен. — Отродясь казацкая конница не брала верх над гусарией.

— Можно попробовать, — не решился спорить немец.

Обычно казаки верхом с большим кавалерийскими силами противниками старались не сталкиваться. Действовали как драгуны. Добравшись до поля боя, спешивались, возводили на скорую руку укрепления и открывали по врагу ураганный огонь из своих длинных ружей. Меткие были черти, оттого и побаивались их соседи. Завидев гуляй-поле из телег, предпочитали отступить. Каменский на этом и строил свой расчет: вынудим казаков укрыться в малых таборах, отступим и подождем подхода пехоты с артиллерией. Все вместе довершим разгром врага.

Генерал-поручик не учел один нюанс. За долгие годы многие запорожцы прошли русскую военную службу в составе именно кавалерийских полков и превратились в универсалов, одинаково удачно действовавших как в пешем, так и в конном строю. Последний несколько видоизменили: вместо плотных шеренг, которые уже начали формировать гусары, запорожцы быстро разъезжались в стороны, чтобы образовать дугу с усиленными сотнями на ее концах. Лава — вот какой строй всегда предпочитали казаки.

Такая атака только казалась беспорядочной и лишенной принципов организации. «Простая сложность» — так ее окрестили знатоки. Она требовала постоянной импровизации от ее участников. Того, что великолепно подходило вольному рыцарскому духу запорожцев, их необузданному своеволию.

Запели трубы, зазвенели литавры, вздрогнула земля под копытами тысяч лошадей. Гусары начали движение, встряхивая длинными кудрями, торчащими из-под высоких колпаков, и постепенно ускоряясь: шаг, рысь, галоп, при котором их щегольские ментики с меховой опушкой давлением воздуха отклонит назад, подобно одному крылу. На последних шагах перед линией противника легкие кавалеристы пошлют своих коней в карьер и, словно птицы, пронесутся сквозь вражеские ряды, раздавая сабельные удары направо и налево.

Им навстречу, поднимая пыль и вытаптывая порыжевшую за лето траву, сотня за сотней рванула казачья конница, ощетинившаяся пиками и всем многообразием накопленного Сечью колюще-рубящего оружия меньшей длины — килычами, ятаганами, прусскими палашами, кривыми саблями, венгерскими клинками с защитными кольцами для большого пальца и черкесскими шашками, не имеющими гарды. Умнее было бы в начале движения эти смертельные полоски стали прижать к плечу острием вверх, чтобы случайно не зацепить товарища. Но слишком великая ярость захлестнула запорожцев при виде главных обидчиков родных куреней. С диким «Гайда!!!» они устремились вперед — беспамятные, охваченные боевым безумием они напоминали берсерков. Сходство подчеркивали мелькавшие промеж жупанов голые торсы.

Сшиблись!

Зазвенела, засверкала на солнце холодная сталь. Загремели выстрелы. Полилась кровь на лошадиные гривы и на щегольские потники. Первые посеченные повалились под копыта лошадей, дико таращивших глаза. Забили в воздухе десятки длинных конских ног — боевые мерины и жеребцы падали на землю после столкновений. Многие кони, получив тяжелые ранений, продолжали свой бег.

Вскоре общая свалка разбилась на одиночные и групповые поединки. Прорвавшиеся сквозь казачьи шеренги гусары натолкнулись на «подарочек», который им приготовил хитрый Калнышевский. Он все же сумел незаметно перетащить на другой берег несколько десятков возов и составить их в несколько кругов на расстоянии ста шагов друг от друга. За телегами укрылись безлошадные или больные стрелки. Они встретили растерявших строй гусаров беглым огнем. Пали десятки русских. Их товарищи разворачивали коней и возвращались в гремящую сабельным звоном сечу — там, как оказалось, было больше шансов выжить. Между гулей-полями по направлению к Оке промчалось не меньше сотни потерявших своих всадников лошадей одной масти, вороной — Древиц требовал единообразия полкового лошадиного состава.

На флангах удача оставила запорожцев, несмотря на усиление. Они столкнулись с карабинерами. Те, не шибко удачно разрядив свои карабины прямо с седла, схватились за пистолеты и тяжелые палаши. Выучку показали отменную. На левом крыле лавы все пришло в полный беспорядок, завершившийся отступлением. На правом карабинеры завязли в рубке, и госпожа фортуна испуганной птичкой заметалась между противников. Каменский бросил туда резерв. Калнышевский поступил точно также. Битва закипела с новой силой.

Как правило, кавалерийские сшибки быстротечны. Но только не сегодня. Казаки пообещали себе и товарищам ни шагу не попятиться назад и довершить дело или полной погибелью ворога, или сложенной головой. Они вцепились в гусар, как бульдог в свою жертву — так плотно сжав челюсти, что не разжать. Гусары бы рады оторваться, перестроиться, сомкнуть ряды. Но не тут-то было. Сеча, кровавая и бескомпромиссная, давно уже беспорядочная, их не отпускала. Но успеха не было ни у кого.

Кашляя пылью и пороховой гарью, примчался казак-разведчик из секрета, следившего за дальней лесной дорогой. Доложил, срываясь на хрип, что к москалям подходит пехота. Не меньше полка. Вроде, орловцы.

— Вот что, панове-братове, я вам скажу, — вскинул голову кошевой, тряхнув седым оселедцем. Он обнажил свою саблю, проверил, хорошо ли наточена. Окружавшие его бойцы ждали, что скажет атаман. — Или сейчас, или потом будет поздно. Ударим в голову гадюке — тело-то и уползет.

Все сразу догадались, что задумал батько Петро. Атаку на Каменского и его штаб, следивших за течением боя на небольшом расстоянии от места общей схватки. Их прикрывало не меньше двух эскадронов гусар и карабинеров. Но и у кошевого в резерве оставалось полтораста отборных сабельников — поседевших в схватках, покрытых шрамами.

— Гойда!

Застучали копыта по изрытой, оскверненной братоубийственной войной земле. Двинулись берегом в обход, к залегавшему в стороне от места боя оврагу, по которому по весне неслись к Оке вешние воды, а к концу лета можно было хоть груженные камнем возы гонять. Этот овраг прорезал луговину, деля ее две неравные части, и скрывался в лесу, постепенно мельчая. Ставка Каменского одним боком, в паре десятков саженей, почти прижималась к балке, и этим стоило воспользоваться.

Когда из оврага внезапно вынеслись запорожцы, а часть их кинулась отрезать штаб от основных сил, генерал-поручик не растерялся. Призывно махнув рукой своему эскорту, он поскакал туда, куда никто не мог ожидать — все к тому же оврагу, только наискосок. Замысел его раскрылся очень скоро. Карабинеры спустили коней в балку и заняли по ее верху позицию для обстрела надвигавшейся толпы казаков. Загремели выстрелы. Запорожцы повалились в седлах. Достать саблей с коня карабинеров не выходило. Откатились, потеряв несколько товарищей.

— Пропади ж ты, пес смердячий! — в сердцах ругнулся кошевой, чувствуя, как захлестывает его злоба.

— Не спеши, батько, — остановил его Павло. — Спустимся обратно в балку и захватим русского без штанов.

— Недаром прозываешься Головатием! — одобрил план войскового судьи атаман. — Гойда!

Небольшой отряд, малая часть прежней группы, спустился в овраг и понесся обратно к Оке. Каменский и его офицеры вовремя заметили новую угрозу и бросились наутек. Вылетели к речному урезу, свернули на тропу на косогоре, уходящую прочь от Белева в сторону Калуги. Противники догоняли. Сшиблись уже на самом верху подъема от берега реки, над крутым обрывом.

Загремели пистолетные выстрелы. Покатились по тропе сбитые насмерть пулями и Павло Головатый, и Иван Глоба. Кошевого хранила накопленная ярость. Чудом проскочив наверх сквозь охранников-гусар, он силился достать до Каменского своей саблей с драгоценный камень в навершии. Но силы уже были не те. В 80 лет особо клинком не помашешь. Юркий генерал крутился в седле, ловко отбиваясь своей шпагой. Теряя силы, но все больше заходясь от злобы, Калнышевский попытался конем столкнуть лошадь Каменского в обрыв. Но тот оказался опытным бойцом и умелым наездником. Свою карьеру он начинал волонтером во Франции. Там научился и искусству вольтижировки, и искусному владению шпагой. Сделал обманный финт, перекрутил руку и всадил острое лезвие в грудь противнику.

Кошевой закачался и упал лицом в лошадиную гриву, генерал победно вскричал. С реки раздался выстрел. Каменский покачнулся, сполз с седла, успев освободить ноги от стремен. Силы его покинули внезапно, коварно. Он покатился с высокого обрыва.

Подпрапорщик Арсений Пименов удовлетворенно погладил ствол своего винтовального штуцера с золотой надписью про венценосного мастера. Личный подарок Государя, а бой-то, бой-то какой! Семьсот шагов! До генерала расстояние было поменьше, так что положил пулю точно в цель. Не даром потратил не один час, пока пообвыкся с новой винтовкой.

Как он оказался под Белевым? Неисповедимы порой военные тропы.

— Задание тебе, подпрапорщик, наиважнейшее, но дюже опасное. Нужно эстафету в Калугу передать. Так мол, и так: идет на Белев, ребятушки, силища жестокая. Подсобляй запорожцу, — инструктировал Сеньку Никитин, передавая царский наказ и пакет.

Пименов и другие зарубинцы после ночного боя у Турова с муромцами крепко сошлись. Принял их Никитин временно на полковой кош, но без официальных утверждений в должностях, хотя вакансий хватало. Состоят при царском карауле — и хватит с них. Само по себе почетно. И поручения ответственные найдутся. Стали егерям поручать разные задания. Вот и выпал Сеньке черед доставить важное — такое не всякому поручат.

— Я верхами не обучен, — повинился подпрапорщик, хотя сам напросился в эстафетчики.

— А тебе и не нать. На лодке поплывешь.

Лодка оказалась одно загляденье, с большим парусом. Летела себе по водной глади, да вот незадача — стреляли. На обеих берегах находились желающие Сеньку с Боженькой поближе познакомить. Да не вышло у них ничего! Пименов дырочку на носу накрутил и знай себе лодочнику подсказывает: правь влево, правь вправо. Пару раз на отмели налетали, пришлось пулям покланяться. Но вытянули. Добрались до Калуги.

Полковник, что их встретил, оказался хватом. Рассусолы разводить не стал: погрузил свой полк на барки — поспешай, православные, на выручку братьям-казакам.

Подпрапорщик напросился на первое судно. Не хотелось ему в стороне от хорошей драчки оставаться.

Не остался. К самому пиру поспел.

Видит Сенька: на крутояре старый казачина с хенералом бьется. На его глазах тот офицер старика-то и отправил в Рай. Очень обиделся за старинушку Сенька. Достал из чехла свое чудо-ружо да и стрельнул. Хенерал полетел вверх тормашками. В смысле, вниз, к самой Оке.

— Глянь, глянь, унтер, твой подранок-то живой! — заголосили солдаты-пугачевцы.

— Есть кто желающий со мной до ахфицера прокатиться? — обрадовался Сенька невиданному призу.

— Кудой? Там врагов полон берег!

— Ну и черт с вами!

Прыгнул Сенька в лодочку, к корме привязанную, и погреб, пока остальные ротозеи командира полка поджидали, не зная, где пройдет высадка. Погреб подпрапорщик, не обращая внимания на пули, которыми его с высокого берега принялись осыпать гусары. Ткнулась лодка в песок. Выскочил. Генерала осмотрел. Плохенький совсем, пуля в череп попала, мозгу видать и свинцовый привет от стрелка. Но дышит.

Закинул Сенька хенерала в лодку и к своим.

А тем уж не до него. Калужский полковник скомандовал к выгрузке. Полк лихо правил к берегу, высаживался и поднимался на крутояр строить ряды. Пушки на руках затаскивал, да только битвы большой не случилось. Так, подстреляли малеха, да и все! Оказалось, что Сенька главного командира в полон захватил, а уцелевшие к тому моменту офицеры растерялись и скомандовали ретираду. Тут туляки, сволочь известная, как дали им в спину. Запорожцы при виде подмоги навалились на гусар. «Калужцы» во фланг зашли, осыпав пехотные кареи шрапнелью. Первым дрогнул орловский полк, как выбило из седла их командира, полковника Языкова. Ну и пошла сдача в плен. Прихлопнули, как комара, супротивников царя-батюшки.

Обо всех этих славных подробностях Сенька узнал опосля. Когда пришел к нему полковник-калужинин обнимать-целовать за то, что виктории столь знатно поспособствовал.

— Бери, — говорит, — своего хенерала, что разом полкорпуса ухайдакал и вези его к царю-батюшке. Да пообскажи там, в ставке, как все вышло. Ты теперь большой человек, Арсений Петрович, в самом карауле у царя состоишь.

Сенька удивился невиданной высокой аттестации. Сам-то он караулом тяготился. Душа рвалась в бой, оттого и напросился и эстафету доставить, и на барках прогуляться с неизвестным результатом. Но перечить старшему командиру не решился.

— Доставлю и доложу все, как есть, вашвысьбродь!

По прибытии в Туров и передачи пленного генерала собрание офицеров муромского полка единогласным решением утвердила подпрапорщика Пименова в младшем офицерском чине. (2)

(1) "стима — почитание, уважение.

(2) В описываемое время в русской армии существовала традиция производства в первый офицерский чин общим собранием офицеров полка.