Русский бунт. Опора трона

Глава 15

Странная история: я и покойная Екатерина — абсолютно разные люди и уж точно не муж и жена. Да вот поди ж ты, оба, не сговариваясь, выбрали в Зимнем один и тот же кабинет для работы, Зеркальный. Камерный, с двумя окнами в сад и дверью, выходящей на крытую террасу с колоннами. Катька два дня проводила здесь, разбирая иностранную почту. Я же отсюда не вылезал, условно говоря, двадцать четыре на семь — условно, ибо спал все же в другом месте. И с бумагами работал, используя очень удобное стоячее бюро, чтобы дать роздых спине. И посетителей принимал, но не стоя, а уже сидя за основательным столом красного дерева, заваленного папками с документами.

Согласно строгому придворному протоколу организацией приватных аудиенций ведала неизвестная мне обер-гофмейстерина. Исчезнувшая, как и прочие фрейлины, из дворца с моим появлением. Скатертью дорога! У нас все попроще, по-московски. Почиталин, а то и кто-то из бодигардов, мог запросто доложить: «имеряк просит встречи!» И услышать в ответ: «Заводи!»

Перфильев и в этом не нуждался. Имел от меня разрешение заходить в любое время без церемоний. Вот и сегодня заглянул в кабинет вместе с Бесписьменным, оторвав меня от тяжких дум.

Я пол-утра провел, размышляя, как из Питера перетащить в Москву все важные ведомства с их оравой чиновников. Пока выходило слабовато. Вообще не складывалось! Нет ни нужного количества присутственных мест, ни квартир в достаточном количестве. Не говоря уж про рестораны-аустрии, дабы в неофициальной обстановке важные делишки обкашлить. Нет мест для досуга. Ничего нет! Я даже продпайка в нужном объеме дать не могу — система продовольственного снабжения старой, вернее, уже новой столицы не готова к наплыву полков, из крапивного семени состоящих. Не кормить же госчиновников высокого ранга с помощью полевых кухонь!

А быстро не вытащу, застряну. Засосет питерское болото. В текучке закрутят, в отнекиваниях завертят…

— Петр Федорович, мы к тебе!

Канцлер мой был взволнован, хоть и пытался скрывать. А явившийся с ним Бесписьменный эмоций не прятал. Вылитый Миронов с его «шеф, все пропало, гипс снимают, клиент уезжает!»

— Что стряслось⁈ — напрягся я не на шутку.

— Насчет государственных финансов! Беда!

— Совсем беда⁈ Мне же была депеша, что Ассигнационный и Заемный банки захвачены, золотой запас в хранилищах не разграблен.

— Банкиры разбежались, фискалы тоже. Но это малая досада. Новых наберем. Тут в главном нужно решать.

После недолгих расспросов выяснилось если не страшное, то грозящее в скором времени «полной задницей», как было принято говорить в моем прошлом-будущем.

Государственная система денежного обращения основана не на золотых запасах, не на огромных земельных владениях, монополии на важнейшие природные источники, типа соли, таможенных сборах и прочих источниках богатства — она зиждется на доверии населения. И с этим у нас проблемы. Ожидаемые проблемы. Неизбежные, когда государство восстает из смуты.

Еще Катька подсуропила. Провела денежную реформу, ввела ассигнации. Это потом историки, плохо понимавшие суть дела, начнут трясти седыми кудрями от восторга. Как же, бумажные деньги стране подарила Великая! Подарить-то подарила, но и грабануть податное население не забыла. На что меняются ассигнации? На серебро, на универсальное платежное средство средневековья? Как бы не так! На медь! Один бумажный рупь равен ста медным копейкам. А один серебряный — ста копейкам серебряным. Две параллельные валюты в стране — есть отчего сойти с ума!

И ведь как ловко все устроили! Переплавили медные пушки Петра Первого на монету, и только с этого поимели десять миллионов рублей!

Я, конечно, не знаток популярных экономических теорий XVIII века и в эмиссионных вопросах ни бум-бум, но чутьем потребителя, чутьем терпилы 90-х XX века понимал: в скором времени получим такую девальвацию с инфляцией, что ее не разгрести и за столетие. Попытался донести эту мысль до Бесписьменного. Того, бедного, окончательно переколбасило.

— Что ж нам делать, царь-надежа⁈

Задумался.

Отчего вся финансовая система так крепко привязана к серебру? Отечественные рудники, по словам Перфильева, истощены. Завозим из заграницы. Из той же Богемии. А у нас тем временем растет золотой запасец. Добычу отечественного золотишка поднимаем и будем поднимать. А не ввести ли нам золотое обращение? Подготовиться. Накопить монеты. И резко поменять дырку от бублика в виде меди, но вполне себе реальную ценность — на золото. Свое золото, следует отметить. Меняльные банки есть, пооткрывали в стране для обмена ассигнаций на медь, осталось лишь выиграть немного времени.

— Почему так все резко стало плохо? Из-за внутренней войны?

— Нет, государь. Еще с турецкой все началось. Война — дело затратное. Где найти серебряную монету, чтобы вернуть доверие населения? Без серебра нам затык.

Надо вызывать Рычкова в Москву. На Урале и без него справятся с добычей золота — дело запущено. А мне без министра финансов никак. И без директора Госбанка, который еще нужно создать. Боже, какой бардак в финансах Романовы развели!

— Это внутренняя война затратная. Или та, которая ведется на твоей территории. А ежели ты к противнику в тыл залез, отчего же не пошуровать в его закромах? Кажется, у нас тут война со шведом идет, нет? В таком случае, други мои, расскажу я вам сказку. Про то, что такое реквизиции, контрибуции и репарации…

Усталая карета катила себе по осенним дорогам, поскрипывая на колдобинах и качаясь. Внутри сидели двое — отец и дочь. Оба в дорожных платьях и в дорожных разговорах.

— В прошлый мой визит в Дрезден, остановилась я в гостинице «Россия». И только, представь, папа, на стенах висели картины, изображавшие победу пруссаков над русскими. Ну я им и устроила! Купила красок и вместе с посольскими, запершись в комнатах, взяла да перекрасила мундиры…

С раннего детства Екатерина Дашкова, по ее собственному признанию, жаждала любви окружающих и хотела заинтересовать собою своих близких. С годами это желание преобразовалось в невероятное самомнение. Ей казалось, что во вселенной все крутится исключительно вокруг ее персоны. Если случались какие интриги, то непременно супротив нее, от зависти к ее талантам. Если ей говорили комплименты, она принимала их за чистую монету. Когда ее принимали при иностранном дворе, она уверяла потом всех знакомых, что еще никогда в подлунном мире никому не оказывались такие почести. Во всю эту чушь она верила искренне и готова была с пеной у рта доказывать свою правоту всем и каждому.

Откуда что берется? Ведь неглупая женщина, если покопаться. И талантами в отличие от сестры Елизаветы не обделена. Да и внешностью бог не обидел. Не иначе как бесовские соблазны.

Лизка и Катька, две противоположности. Одна ленива до невозможности, другая своей энергичностью с ума может свести. Первая бессеребренница, а вторая цену копейке знает — если ссудит кому из родни рубль, при возврате непременно посчитает процентик. И вот парадокс: обе служат самозванцу. Лизка спятила вконец — отчий московский дом превратила в противуоспенную станцию. В святые решила податься? Такие слухи по первопрестольной уже пошли. А Катька сбежать решила за границу не по зову души, не из желания новому царю угодить. Всегда расчетливая, она захотела лихое времечко пересидеть в Европе за государев счет. Ее и уговаривать не пришлось Роману Илларионовичу, когда он предложил поездку — холопы дочкины ее чуть не порвали, припомнив ей все обиды. Как она решала, кому из крепостных девок за кого замуж выходить.

Мысли о дочерях не шли из головы графа Воронцова все дорогу до Берлина. Сначала на почтовых до Риги, потом на нанятых лошадях. Ждать, пока санный путь установится, не решились. Приказ Петра Федоровича иного прочтения не имел — немедленно отправиться к европейским дворам. Немедленно!

Добрались до Варшавы.

Странное впечатление вызвала столица Речи Посполитой и многие обиды. Все те польские сановники, кои раньше искали протекции, смотрели как на вшей на бывших благодетелей. Иные и дверь не открыли. Неуютно чувствовали себя сбежавшие из России дворяне среди шляхты, которая наводнила столицу и отчего-то снова возомнила о себе невесть что. Будто и не было Барской конфедерации и побед над ней русского оружия. Вечно с поляками так: от заискивания до гонорно задранного кверху носа — один шаг!

Посетили гробницу Екатерины. Чудные дела творятся: вместо Петропавловского собора — склеп католический. Дашкова постояла у временного мавзолея и, ни слова, ни слезинки не проронив, развернулась и ушла. Жила в ней обида великая, считала она себе незаслуженно отстраненной от двора императрицей. Она! Та, которая была сердцем заговора, вынуждена была клянчить подачки, не прошло и года после воцарения подруги. Поведи себя Фрике иначе, не лежала бы в земле чужой, оплакиваемой лишь бывшим любовником.

Король Станислав принял. Холодно, высокомерно. И Роман Воронцов, и Екатерина Дашкова спинным мозгом почувствовали: из Польши нужно срочно уносить ноги, что-то тут заваривается такое, от чего стоит держаться подальше.

В Берлин заезжать не стали. Двинули прямиком в Потсдам. Неожиданности и неприятности и здесь не заставили себя ждать.

Королевская резиденция встретила путешественников приспущенными флагами.

— Что случилось? Умер кто-то из королевской семьи? — засыпали уставшие путешественники встречавшего их русского дипломата.

— Где-то под Выборгом в сражении с нашими войсками погиб шведский король Густав!

Первая жертва русского бунта столь высокого калибра на Воронцова не произвела впечатления.

— Нечего было лезть в наши пенаты. Неужто Старый Фриц так опечалился из-за ставленника Парижа?

— Монархи все за одно, — выдала свою версию Екатерина Романовна. — Интересно, нам долго ждать приглашения в Сан-Суси? В прошлый приезд меня вытащили во дворец, хотя я упиралась, путешествуя под именем дворянки Михайловской. Король заявил, что ему плевать на условности.

Выяснилось, что королю на этот раз плевать русских. Отныне в Пруссии он привечал лишь тех, кто соглашался поступить на службу в его армию. Он все же согласился принять высокопоставленных гостей, но повел себя отнюдь не гостеприимно.

Дашкова раскланялась и произнесла вдохновляющую речь:

— Ваше величество в моих глазах — самый великий государь из ныне живущих. Нет вам равных по своему гению и по постоянным заботам о счастье своих подданных, от которых никакие страсти вас не отвлекают.

— Вы подурнели с последней нашей встречи, — Старый Фриц остался верен себе — вернее, своей манере проявлять в общении с дамами крайнюю язвительность. Он отвернулся от Дашковой и обратился к ее отцу. — Скажите, граф, вы видели нового русского императора? Какое ваше мнение о нем?

Мужчины завязали оживленный разговор, а Дашкова, чувствуя себя глубоко оскорбленной и не зная, как поступить, бочком сместилась в сторону. Отыскала взглядом королеву, дождалась милостивого кивка, означавшего разрешение приблизиться, и присоединилась к кружку придворных дам. Ее ждало нелегкое испытание — королева и ее сестра безбожно заикались и шепелявили, и требовалось неимоверное усилие, чтобы понять, о чем они говорят. И сохранить почтительное выражение на лице, спрятав улыбку!

— Все плохо, — сообщил отец, когда возвращались после приема в нанятый для проживания дом. — Бывший сенатор Волков, личный посланец Петра Федоровича, тщетно прождав некоторое время в ожидании приема в Сан-Суси, так ничего и не добившись, вчера заключен в тюрьму.

Дашкова ахнула.

— Что это значит? Это демонстрация? Ответ на гибель Густава? Или все еще хуже? Прусский король не принял игру нашего императора, не признал в нем своего давнего почитателя Петра III?

— Полагаю, Фридрих затеял очередную интригу вселенского масштаба. Это в его стиле.

— Неласковый прием, который мы встретили в Варшаве — нет ли тут какой-то связи?

Воронцов с уважением взглянул на дочь. Подобная мысль его не посетила, но теперь он видел кое-что в ином свете.

— Неужели ты допускаешь, что Фридрих предложил Станиславу русский престол?

— С этого интригана станется, — язвительно прошептала Екатерина Романовна, до сих пор не простившая грубостей Старого Фрица. Голос она приглушила из-за кучера — вовсе ни к чему давать ему возможность заработать на доносительстве. — Как думаешь, мы не встретим препятствий, если решим покинуть Пруссию?

— Полагаю, что нет.

Граф глубоко задумался, прикидывая, как правильно поступить.

— Папа, ты такой тугодум, — Дашкова не упустила случая покрасоваться перед отцом. — Нам нужно срочно в Вену. Марии-Терезии не помешает узнать: затевается нечто серьезное. Пусть «война трех юбок» с Фридрихом теперь свелась к одной, ничего не изменилось: Священная Римская Империя была, есть и будет соперницей Пруссии.

«Войной трех юбок» или, по грубому выражению Фридриха, «союзом трех баб» в Потсдаме называли австро-русско-французский союз во время Семилетней войны. Две «юбки», императрица Елизавета и мадам Помпадур, упокоились на кладбище. Третья, Мария-Терезия, как паучиха, засела в Хофбурге и плела свою паутину. Смерть Густава — момент неприятный, но вполне себе проходной. Подумаешь, Швеция! Нет, все решалось и решается в Вене, Париже, Потсдаме и… Сумеет ли царь найти свое место в европейском концерте? Или Российская империя будет отброшена во времена Алексея Михайловича Тишайшего? Как понять, чего хочет самозванец?

«Не смей впредь даже так думать об этом человеке, если не хочешь уподобиться жалкой роли эмигранта, которые запрудили Варшаву! — отругал себя Воронцов. — Ставки сделаны, как и мой личный выбор, Будет совсем неплохо заставить австрияков сцепиться с пруссаками. Меньше будут лезть в русские дела».

— Завтра отправляемся в Вену!

— Ах, я так хотела провести пару недель в Спа, — притворно вздохнула Дашкова.

Луиджи Фарнезе не составило труда получить приглашение на королевский прием в Хофбурге. Про него ходили слухи — он сам их распускал, — что виконт Фарнезе имеет все шансы возродить угасшую династию герцогов Пармских. Достаточно было одного намека, и из дворца прибыл посыльный с известием, что благородного сеньора ожидают Их величества Мария-Терезия и Иосиф.

Всегда элегантный в своем скромном, но тщательно продуманном наряде он привлекал внимание дам — как ни боролась Мария-Терезия с безнравственностью, венское общество с головой погрузилось в пучину разврата галантного века. Столичные «штучки» стреляли глазками в итальянца, пока он прохаживался по парадному залу королевской резиденции и разглядывал 11 портретов отпрысков австрийской императрицы. Белокурые и голубоглазые мальчики и девочки, настоящие ангелочки, с надеждой на великолепное будущее взирали с полотен. Увы, печальная участь ожидала их: четверо умерли от оспы, двоих, в том числе, писаную красавицу Марию Элизабет, она обезобразила.

Если женские взгляды были обращены на заезжего знатного итальянца, то мужские — на незнакомку в экстравагантном костюме русской царевны. Усиливала интригу ее свита, сын и отец Разумовские в кафтанах, усыпанных бриллиантами. Кто она, эта невысокая красавица? Предположения выдвигались одно за другим, все более и более фантастичные.

Выход императрицы и ее сына-соправителя состоялся. Приглашенные на прием проследовали в Зеркальный зал. Там, под расшитым золотом балдахином, сидели Мария-Терезия и Иосиф II — такие разные, хоть и ближайшая родня.

Императрица десять лет назад овдовела. Она состригла свои великолепные золотистые локоны, надела черный чепец и отказалась от излишеств — даже от бриллианта «Флорентинец», подарка мужа из сокровищницы захваченной французами Лотарингии. Необычайно набожная, с возрастом она превратилась в фанатичку-ханжу, предпочитавшую нарочитую демонстрацию искренней молитве.

Иосиф, которого мать называла упрямой головой, убежденный поклонник французских просветителей, мечтал за одну ночь превратить феодальную империю в нечто великолепное и современное. Человек тысячи достоинств — и ни одного, подходящего императору.

Гости один за другим согласно протоколу произносили приветственные речи и получали взамен несколько добрых слов. Дошла очередь и до Разумовских. Бывшего гетмана в Вене привечали. Цесарцы были серьезно настроены проглотить украинскую часть польского наследства. Не только Червоную Русь-Галичину, но и Волынь, Подолье — все Правобережье и, быть может, даже Киев. Кирилл Григорьевич раскланялся, выдал положенную порцию ничего не значащих благоглупостей и перешел к сути:

— Ваши Величества! Разрешите мне представить мою племянницу! Дочь моего брата Алексея и почившей несравненной императрицы Елизаветы Петровны!

Зеркальный зал наполнился восторженными репликами, эмоциональными восклицаниями, в которых сквозило все — и сопричастность к великому моменту, и скрытая зависть, и сложные эмоции, порожденные внезапным изменением многих политических раскладов. На приеме присутствовало немало опытных царедворцев и сановников, мигом сообразивших, что происходит, и поспешивших поделиться своим выводом с менее искушенными. Разумовский представил не просто родственницу. Претендентку на российский престол! Исторический момент! На глазах менялась судьба Европы и всего мира! Все замерли в ожидании следующего акта. И бывший гетман не подвел.

— Княгиня Елизавета Владимирская! Да будет на то воля Божья, будущая императрица Елизавета Вторая, самодержица престола российского!

Зал ждал, что так будет. И все же зал снова ахнул. И громче всех — русский министр 2-го ранга при цесарском дворе князь Голицын. Стоявший рядом с ним граф Воронцов громко хмыкнул, его дочь изобразила крайнюю степень удивления.

— Приблизьтесь! — доброжелательно махнув веером, молвила эрцгерцогиня австрийская, королева Богемии, Венгрии и императрица Священной Римской империи.

Княгиня почтительно качнула своим карнавальным головным убором, элегантно подхватила пальчиками волочащееся по полу варварское платье и сделал шаг в направлении тронного возвышения. Не успела она подойти к двойному престолу, как дорогу ей преградил виконт Фарнезе.

— Ваши Величества! Позвольте мне предостеречь венский двор от ужасной ошибки. Его злонамеренно вводят в заблуждение!

В зале повисла полная тишина, княгиня побледнела.

Мария-Терезия, в отличие от своих подданных, знала если не все, то достаточно много о личности сеньора Луиджи, о его связях в Ватикане и с бывшим орденом Иисуса. Таким людям при ее дворе позволено немного больше, чем всем остальным.

— Мы внимательно вас слушаем.

Фарнезе изысканно поклонился под разъяренными взглядами старшего и младшего Разумовских.

— Присутствующая здесь девушка никогда не принадлежала к высшему обществу. Она родом из Богемии, из пригорода Праги. Ее отец трактирщик. Впрочем, эта пикантная подробность ее биографии никоим образом не помешает московитам считать ее княжной, наследницей трона и даже царицей — всем известна слабая разборчивость русских при выборе монарха…

В зале раздались смешки и насмешки в адрес Разумовских. Кто-то позволил себе припомнить недавнюю историю, как русский трон достался маркитантке из обоза. Андрей Разумовский дернулся в сторону итальянца, но отец придержал его за руку. Княжна Владимирская продолжала глупо улыбаться.

— Грех этой девушки в другом, — продолжил сеньор Луиджи тоном опытного обвинителя. — Избавиться от него возможно лишь искренним раскаянием после длительного содержания в монастыре самых строгих правил.

— Ну же, виконт! Не томите, — не вытерпел Иосиф II.

— Она из секты абрамитов! По крайней мере, ее отец. Как всем известно, яблочко от яблони недалеко падает.

Если бы Фарнезе разделся бы догола прямо в зале или выкинул еще какое сумасшедшее коленце, эффект был бы существенно меньше, чем от его слов. Чехия давно была заражена ересью — еще со времен гуситов. Так называемые деисты, отрицавшие божественное откровение и священные книги — учение, поразившее многие страны Европы благодаря Вольтеру — нашли приверженцев и в королевстве Богемия. Абрамиты пошли ещё дальше, объявили себя последователями религии древних евреев времен Авраама, понадергали из Старого и Нового Заветов отдельные положения, отказались от крещения, от Святой Троицы. Мария-Терезия с ее обскурантизмом деистов ненавидела, а абрамитов была готова стереть с лица земли.

Иезуит замолчал. Вновь воцарилась тяжелая, напряженная тишина.

— Это очень серьезное обвинение, — разомкнула уста побледневшая императрица. — Полагаю, у вас есть бумаги, его подтверждающие.

Мария-Терезия прожила достаточно долго на свете и не менее долго сидела на троне. Она мигом сообразила, откуда ветер дует. Пусть Орден Иисуса распущен, но архивы его сохранились.

Фарнезе подтвердил ее предположение.

— Протоколы допроса орденского следователя, — с этими словами Фарнезе сделал несколько шагов в сторону трона и протянул бумаги Марии-Терезии.

Она их не приняла.

— Вы оказали мне услугу, виконт!

Фарнезе быстро поклонился и поспешил скрыться в толпе придворных.

— Ваше Величество, я не знал! — вскричал запаниковавший Разумовский-старший. — Меня ввели в заблуждение.

— Ступайте, князь! Пусть представится следующий гость.

Распорядитель церемонии повел к трону Воронцова и его дочь.

— Что, Кирюша, не выгорело у тебя? — бросил на ходу граф.

Разумовские в ответ зашипели, как рассерженные гуси. Андрей волочил за собой упирающуюся «княжну».

— Вечно эти малоросы, папа, считают себя умнее других! — вставила свои пять копеек Дашкова.

Роман Илларионович, приблизившись к трону, растекся в реверансах и комплиментах.

— Позвольте мне выразить свои глубочайшие соболезнования в связи с ужасной смертью внука, Ваше Величество. Боже, боже, дитя не пережило вариоляции. Если бы только знали, если бы мы успели… Ведь все можно было поправить. Моя дочь, Елизавета, нынче в Москве практикует самый передовой метод прививки от оспы вместо опасной вариоляции. Успехи поразительные…

Мария-Терезия вспыхнула и подалась вперед. Она называла оспу заклятым врагом рода Габсбургов. Потеряв столько детей и невесток, поклялась всеми силами бороться с заразой. Немногое могло ее заинтересовать сильнее, чем новости с фронта борьбы с оспой.

— Новый метод? И каков прогресс? Этот бич божий чуть не стер с лица земли нашу Вену. Желаю услышать подробности! Задержитесь после приема. Приглашаю вас на частный обед.

«Папенька хватки дипломата не утратил, — порадовалась Дашкова. — До чего ж он ловко приватной аудиенции добился. Там-то и расскажет „третьей юбке“ о происках Старого Фрица».