Русский бунт. Опора трона

Глава 13

Море. Гладь свинцовая до горизонта.

Сенька Пименов, как и тысячи других легионеров, не мог налюбоваться этим дивом дивным. Он хоть горы видал, а многие его однополчане окромя лесов и ополья ничего другого в жизни не встречали. Топали по дороге, вьющейся вдоль песчаного берега, усеянного соснами, и все время косили глазами налево. Наплевать, что мелкий дождик моросил не переставая — егерь ко всякой погоде привычен. Зато интересно!

Прапорщик Пименов выступал впереди батальона. На плече зачехленное знамя, за спиной винтовальный карабин, за правым плечом подпрапорщик, его заместитель, за левым — барабанщик, отбивающий темп ходьбы. Военный шаг на марше в аршин. Крепко смазанные ваксой короткие егерские сапоги отбивали нужное расстояние, держали интервал.

Сенька отпросился от муромцев у Никитина, когда только добрался вместе с ними до Петербурга и увидел родной легион. Его производство в младший офицерский чин все резко изменило. Прапорщика не поставишь в почетный караул вместе с солдатами и унтер-офицерами. А куда? Вечным дежурным по роте, по полку, ответственным за чистоту в обозе и при кухнях? В рунд, проверявший дозоры? Или нужники с младшими профосами досматривать, чтоб вовремя были засыпаны, ежели нечисты? Его включали в состав таких команд — и к полевым кухням, и к ямам помойным, — но чаще он чувствовал себя неприкаянным. Все вакансии знаменосцев в полку были заняты. Его временно включили в резерв, он прошел обучение, как должно поступать младшему обер-офицеру при несении флага. Да вот беда: муромцы не участвовали в атаках, когда прапорщиков со знаменем в руках выбивали одного за другим. Вечный запасной — такая участь не соответствовала кипучей Сенькиной натуре.

Пименов встретил Зарубина, выходящего из Зимнего Дворца, как отца родного. Разве что в ножки не упал.

Чика его узнал, крепко обнял:

— Уже офицер? Красавчик! Небось снова отличился?

— Было дело, — потупил Сенька глаза и рассказал, не вдаваясь в подробности, про свою беду. — Заберите меня с собой, господин генерал! В свой батальон хочу вернуться!

Зарубин все эти «ваше превосходительство» и «выше высокоблагородие» на дух не переносил. Порядок обращения к офицерам в легионе был простой — «господин генерал», «господин полковник», а промеж офицеров и вовсе по имени-отчеству. Сенька об этом знал прекрасно и потому не подкачал.

— Откуда про поход узнал? — удивился Чика, но сразу сообразил, что выступление к Выборгу тут не причем. — Сейчас порешаем!

Никитин прапорщика отпустил с чистым сердцем, но остальных егерей оставил при карауле. Ему нравилось, что охрану у царского шатра, квартиры или покоев несли геройские старшие унтер-офицеры. Ставил теперь их по очереди в смену.

Командир батальона, премьер-майор Синичкин, Василий Степанович, крепкий телом и улыбчивый, Сеньке обрадовался.

— До чего ж ты, Арсений Петрович, вовремя к нам прибыл! Наш-то знаменосец первой роты впал в порочные поступки и невоздержания. Отстранил от службы. А ты уже тут как тут. Не иначе, Всеблагой пособил. Все ли нужные приемы и артикулы знаешь? Сможешь ли должность такую важную с достоинством снести? Знамя первой роты — это знамя всего батальона!

— Хватило времени изучить, господин премьер-майор.

— Вот и славно. Завтра по заре выступаем на север!

От Петербурга до Выборга без малого сто верст. Зарубин рассчитывал подвести легион максимально близко к городу за три дня и атаковать осадный лагерь шведов утром четвертого. Немного путали карты ночевки — хуторов вдоль побережья было маловато на такую ораву, батальоны по отдаленности квартир вставали на постой на приличном расстоянии друг от друга. Утром много времени тратили на то, чтобы заново построить полковые колонны — сказывалась нехватка строевых офицеров. Казачьи разъезды уходили с дозорами в ночь, чтобы на восходе солнца егерей не застигли со спущенными штанами.

Батальон Синичкина в последний день марша оказался в авангарде. Сеньку распирала радость от возвращения в родной батальон и гордость — выходило, что он со своим знаменем двигался на острие легиона, как наипервейший зарубинец.

Все бы ничего, но что-то мешало ему в сапоге. Подложил он охлопочков шерстяных по совету своего подпрапорщика, да то ли неудачно, то ли сбились к носку. Прихрамывал.

Как побудок отстучали по заре, как помолились «Господи Иисусе Христе Боже паситель» и «Богородице Дево радуйся», роты в колоннах двинулись к Выборгу. В молочном тумане, когда и дорогу еле-еле видать, капралы с ноги сбились, чтобы держать положенные двойные интервалы на шаг между взводами.

От самого Петербурга дорога вилась меж густого леса, поредевшего на подходе к Выборгу. А сегодня, только тронулись, выбрались на странное открытое пространство. Боковое охранение доложило: песок и молодые сосенки меньше аршина. Видать, свели вековой мачтовый лес, раскорчевали и новые деревья засадили. Им еще рости и рости.

Прилично, надо сказать, лес порубали. Батальон все шел и шел, а опушки нового бора нет как нет.

— Что-то давно от передовых дозоров нет известий. Не шлют казачки эстафету. И от основных сил мы порядком оторвались, — обеспокоено заметил Синичкин, подозвав к себе ротных капитанов.

Туман начинал постепенно уступать набежавшему утреннему ветерку. Рвался на клочки, истаивал, и за этой белесой паутиной уже проглядывали близкие контуры очередного векового леса — так приблизились, что можно было разглядеть отдельные деревья.

— Останавливайте колонну, — распорядился премьер-майор.

Зазвучали команды, далеко разносясь по вырубке:

— Рота, стой, фузеи под курок!

Взвод за взводом замирали по стойке «смирно»: ружья за шейку приклада под курок и отвесно у правого плеча.

— Господин премьер-майор! — окликнул Сенька командира. — Разрешите сапог переменить. Успею, пока стоим?

Батальонный махнул рукой — действуй. Пименов передал знамя подпрапорщику, плюхнулся на задницу, стянул левый сапог, расстегнув суконные штиблеты (1). С наслаждением пошевелил пальцами ног и склонился над раструбом сапога, вытаскивая клочки шерсти. Это его и спасло.

Рассветную тишину разорвал грохот ружейных выстрелов. Залп следовал за залпом. Стреляли, казалось, отовсюду — с земли, деревьев, с фронта, флангов. Полностью рассеявшийся туман сменил белый пороховой дым.

Первая рота егерей оказалась под перекрестным огнем. Ее смели практически полностью за несколько минут, хотя обычно в колонном построении потерь было меньше, чем в шеренгах. Но слишком много оказалось врагов в засаде, и командовали ими не новички.

Позднее выяснилось: Густав III пребывал в отчаянии из-за бессмысленных осад русских крепостей Олафсборг, Фридрисхгам и Выборгслот и своего метания по Финляндии. Не помогали даже атаки с моря и активная поддержка со стороны финнов. Тогда он принял решение сосредоточиться на Выборгском замке. Погрузив лейб-гвардию и другие полки на галеры, шведы отправили эту ударную группу на Карельский перешеек. Никто не мог им помешать при их полном господстве на Балтике. Не успели выгрузиться, из Петербурга поступили тревожные новости: легион русской легкой пехоты с кавалерией и легкими орудиями выступил на север для деблокады Выборгского замка. Лейб-драбант Курт фон Стедингк, к военным советам которого Густав прислушивался, предложил организовать засаду. Выбрали подходящее поле с сосновым подростом и густым хвойным лесом за ним. Получая через финнов исчерпывающую информацию о движении легиона, спокойно и не торопясь подготовили скрытые позиции. Отборные пехотные части доукомплектовали местной ландмилицией. Эти финны-добровольцы очень пригодились, когда до леса добрались казачьи разъезды. Их вырезали ножами без единого выстрела. Потом эти же милиционеры забрались на деревья на опушке, приготовившись к стрельбе, а гренадеры и фузилеры устроились на земле, прикрывшись нарезанными ветвями. Глупые московиты подошли почти вплотную. Что-то почувствовали, но это их не спасло. Сине-желтые атаковали внезапно и безжалостно.

Мало того, что егерский батальон был застигнут врасплох, он еще и оказался в несвойственной роли дичи, хотя его готовили быть охотником. Инструкция, по который готовили легион гласила: «Егерю приучаться к быстрому беганью, подползать скрытыми местами, скрываться в ямах и впадинах, за камнями, кустами, возвышениями, стрелять только цельно и, ложась на спину, заряжать ружье. Использовать с умом свою фузею с должной дистанции, стараясь не пересекать верную черту вражеских пуль». Где прятаться? Кругом ровная песчаная поверхность, в которой и ямку выкопать затруднительно, и дохлые сосенки, только путающиеся под ногами. До кромки леса, откуда шведы повели огонь, не более ста шагов — самая невыгодная дистанция для дальнобойных егерских фузей, позволявших убивать, находясь в безопасности. Вот почему уцелевший при первых залпах премьер-майор Синичкин отдал, казалось бы, позорный приказ для победоносного зарубинского легиона.

— Ретирада! Убитых и раненых на руках уносим.

Прапорщик Пименов вскочил на ноги, так и оставшись в одном сапоге. Подхватил выпавшее из рук сраженного подпрапорщика знамя и запрыгал прочь от леса. Его бывшая вторая рота бросилась ему навстречу, чтобы подхватить павших товарищей и их оружие. Васятка Щегарь, Сенькин односельчанин, добежал первым до убитого подпрапорщика, взвалил его на плечо и поволок в тыл. Пули, продолжавшие лететь из леса, жужжали злыми осами над головой или с тупым звуком бились в мертвое тело в зеленой куртке с обер-офицерскими лычками на воротнике — даже в смерти унтер защищал рядового.

Не всем Васяткиным товарищам повезло. Капральство за капральством валилось на землю убитыми, ранеными. Стоны и проклятья понеслись в сторону леса. И редкие, но точные выстрелы. Прежде чем подхватить погибшего однополчанина, редкий егерь не разряжал фузею в сторону противника.

Из леса принялись выбегать шведы в своих шапках-цилиндрах с огромными цыплячьего цвета султанами. Формировали шестишеренжечный строй, чтобы обрушить на убегающих русских огневой вал, под сигналы барабанщиков, сопелочников и рожечников в живописной форме со множеством галунов и прочих украшений. Лейб-гвардейцы уже считали, что победили, что русские в панике бегут. Что еще одно усилие, дивизионный залп плутонгами — и с московитами будет покончено. Король Густав, наблюдавший за разворачивающейся трагедией в подзорную трубу, радостно воскликнул:

— Курт, твоя задумка полностью удалась! Выпускай кавалерию, пока не подошли главные силы московитов! Это вам не за стенами прятаться! В чистом поле мы покажем вам, где раки зимуют!

— Слушаюсь, Ваше Величество!, — склонил голову фон Стедингк и слегка ожег коня плетью, чтобы поскорее передать эскадронам королевский приказ.

Шведы ошибались. Батальон был потрясен, почти ополовинен, но не утратил ни сил, ни желания сражаться. Легион был на подходе, нужно было продержаться немного — полчаса, час. Рота арьергарда уже разворачивалась в цепь, чтобы прицельной стрельбой прикрыть отход товарищей, выносивших раненых и убитых.

Ее меткий огонь заставил надвигавшихся лейб-гвардейцев сбавить шаг. Не успели они изготовиться к стрельбе, как русская цепь подалась назад, за новую линию егерей в зеленых мундирах, заметных на бледно-сером фоне лесной вырубки. Не просто перебежали, но и помогли товарищам выносить тела все дальше и дальше.

— Оторвемся? — спросил на бегу Синицын у капитана, командовавшего ротой арьергарда.

— Не могу знать, господин майор.

Василий Степанович поморщился, но промолчал. В обычных обстоятельствах он бы не упустил случая отчитать немогузнайку — премьер-майор терпеть не мог таких ответов.

— Где ваш сапог, прапорщик? — окликнул догнавшего его батальонного знаменщика. Командир был приятно удивлен, что тот выжил, но непорядок с формой его неприятно поразил.

— У леса остался, прошу прощения, — извинился Пименов. Он приложил руку козырьком к бровям, всмотрелся вдаль на правый фланг и тревожно вскричал. — Кавалерия!

— Отрезать хотят! Не успеем теперь оторваться.

Он горестно закрутил головой. Уперся взглядом в тяжело дышавшего Щегаря, продолжавшего удерживать на плечах тело подпрапорщика. Премьер-майора удивило количество пуль, впившихся в спину убитого унтер-офицера.

Васятка догадался, на что смотрит старший командир. Дал пояснение, напрочь позабыв в горячке отступа о принятых в легионе правилах:

— Спаситель мой, вашбродь. Все пули мои на себя принял.

Синичкин вздохнул. Вдруг глаза его яростно сверкнули.

— Батальон, слушай мою команду! Строй баррикаду из убитых тел!

Дикий для любого православного приказ сперва ошеломил солдат, они уставились на батальонного как на сумасшедшего. Бережное отношение к павшему, серьезное суждение о смерти, традиция вымаливать усопшего для избавления от вечных мук — все это восставало против, душа восставала против. Но премьер-майор был спокоен.

— Патронташи снимать, а потом клади тела по косой внахлест!

Первыми отмерли унтер-офицеры. Они принялись громкими криками подбадривать егерей, охаживая замерших шомполами по спинам и плечам.

Немного поколебавшись, решился и Васятка Щегарь. Он бережно опустил тело унтера на землю. Перекрестил его, поцеловал в бледное лицо, которое уже покинула жизнь.

— Спасибо, что спас, родной! Век за тебя буду бога молить! — с этими словами он снял патронташ, отложил его в сторону и проверил свою фузею.

— Сооружай полукруг! Раненых в центр! Пименов! Знамя распустить и поставить на баррикаде!

— Слушаюсь, господин премьер-майор!

Красное знамя егерей с зеленой нашивкой в виде скрещенных еловых веточек заполоскалось на ветру. Захлопали фузеи — егеря, получив подобие защиты, усилили огонь. Последние капральства из роты прикрытия спешили укрыться в «кровавом бастионе».

Наступавшие батальоны лейб-гвардейцев подались назад. Им показалось, что на них накинулся рой огненных ос. Закачались и поклонились земле желтые султаны. Офицеры закончились первыми — Пименов постарался со своим винтовальным карабином, не знавшим промаха. Потом пришел черед сопельщикам с барабанщиками, унтер-офицерам… Шведы показали спину.

— Коница! Коница! Заходят с фланга!

— Приготовиться к построению в каре! Штыки из портупей — долой! Штыки примкнуть по моей команде!

Шведская кавалерия до хликого укрепления русских не добралась. Неожиданно над ней вспыхнули разрывы шрапнели. В бой вступила полковая артиллерия легиона, бившая не на 60 саженей, а на все 100–120 — дальше, чем полевая. Набиравшие скорость эскадроны смешались, начали поворачивать коней. Конницу буквально выкосило под ноль — спаслись буквально отдельные всадники.

«Кровавый бастин» разразился радостными криками.

— Штыки убрать! Продолжить цельную стрельбу! — надрывался Синичкин и вдруг захрипел, зашатался, повалился с пробитой насквозь грудью.

Рядом с ним попадали многие офицеры, не укрывавшиеся от вражеского огня за бруствером из солдатских тел. Это вступила в дело шведская артиллерия, накрывшая русские позиции картечью.

Новые тела отправились на верхи баррикады. Лишь батальонного командира и двух сраженных капитанов положили рядом с ранеными. Их накрыли спасенным знаменем второй роты.

В батальоне состояло 990 человек, разбитых на шесть рот. Ими командовали два штаб-офицера, четыре капитана, шесть поручиков и девять подпоручиков. Так вышло, что картечные залпы почти обезглавили егерское подразделение. В строю остались лишь два поручика, один из которых был легко ранен и продолжал сражаться, и пять подпоручиков. Все прапорщики, кроме Пименова, были уничтожены финнами-охотниками, которым обещали заплатить золотом за каждого убитого знаменосца.

— Гренадеры! От леса наступают лейб-гренадеры!

Давно миновало то время, когда гренадеры использовали в бою гранаты. Эффективность стрельбы усовершенствованных кремневых ружей сделала бомбометание смертельно опасным. Гренадеры, в которых отбирались самые сильные и высокие солдаты, превратились элитные штурмовые части. Шведские еще и отличились во время переворота в Стокгольме в 1772 году. В честь этого замечательного события они носили на рукаве белую повязку, подражая свите короля.

Несмотря на плотный огонь с бастиона, потерю офицеров, шагавших в первых рядах, и постоянно падающие знамена, они добрались до дистанции в сто шагов. Ротные командиры и барабанщики заняли позицию позади строя и потому уцелели.

— Нидерфален!

Первые пять шеренг опустились на колено. Шестая произвела залп. За ней пятая, вставшая в полный рост, затем четвертая…

Рой пуль обрушился на «кровавый бастион» — столь плотный, что егерям пришлось спрятаться. Убитых и раненых резко прибавилось.

— Батальон! В штыки! — шведский подполковник был уверен, что сопротивление полностью подавлено.

Погорячился он с выводами. Баррикада ответила столь плотным беглым огнем, что буквально смела гренадеров. Фузей хватало с избытком. Зарубинцы не тратили время на перезарядку. Ружья снаряжали раненые, прошедшие длительные экзерциции заряжания на спине, и передавали их в первую линию. Даже Пименов временно отложил свой винтовальный карабин, патронов к которому почти не осталось. Принимал очередную фузею. И стрелял, стрелял, стрелял… За плотным дымом ничего не разглядеть. Бил наугад. Крики пораженных его огнем шведов звучали для него победным маршем.

— Арсений Петрович! — слабым голосом окликнул его подпоручик со смешной фамилией Цибулька. — Вы остались один из офицеров батальона. Принимайте командование на себя!

Пименов оглянулся. Подпоручик с помертвевшим лицом лежал среди раненых и командовал заряжанием. Рядом с ним бредил поручик, исполнявший обязанности батальонного адъютанта. У него из ушей и носа сочилась кровь.Уже третий ротный флаг закрывал тела погибших офицеров.

Пименов встал в полный рост, не обращая внимания на пули, которых почему-то становилось все меньше и меньше. Рядом с ним криво повисло на покореженном древке батальонное знамя. Полотнище напоминало огромное решето.

— Батальон! Слушай мою команду! Старшим унтер-офицерам возглавить роты и взводы!

— Сенька! Ложись, дурной! — закричал что есть мочи позабывший в тревоге за друга о субординации Васятка Щегарь. Крик дался ему нелегко: вся его щека была глубоко располосована пулей.

Стрельба на мгновение стихла. Порыв ветра отнес пороховое облако немного в сторону. Еле дыша из-за кислой вони, пораженные егеря увидели, что гренадеры закончились. Нет ни одного, всех повыбили или сбежали. Сзади и чуть правее раздалось громкое «Ура!» — зарубинские полки, развернув перекатные цепи, энергично наступали, а шведы откатывались. Оказывается, пока остатки батальона Синичкина дрались с гренадерами, по соседству происходили не менее драматичные события. Легион вступил в бой, опрокинул шведов и финскую ландмилицию и теперь преследовал отходящего врага. Слева от «кровавого бастиона» заходила по широкой дуге казачья лава, намеренная отрезать сине-желтую пехоту от леса. От их гиканья и дружного «Сары!» у врагов стыла кровь в жилах, а у людей покойного премьер-майора, напротив, само собой вырвалось дружное «Виват!».

Пименов вгляделся в тыл отступавших шведов. За спинами батальонов, готовых вот-вот обратиться в бегство, гарцевала группа всадников с такими же, как у покойников-гренадеров, белыми повязками на левой руке. Среди них выделялся один — судя по всему главный.

Сенька подхватил свой отложенный на время карабин. Проверил, хорошо ли держится кремень. Прочистил иголкой запальное отверстие, скусил патрон, точно и аккуратно сыпанул пороху на зарядную полку и прибил шомполом осаленный бумажный кулек со смертельным гостинцем. Приладился на бруствере, выложив штуцер на спину погибшего товарища. Он так привык к этой безбожной защите, что не испытывал никаких горьких чувств — даже сейчас, когда появилась возможность перевести дух. Перегорел.

— Лови, швед, гостинчик!

Он выстрелил. Удовлетворенно кивнул. Шведский командир в нарядном котелке с пышным белым султаном и с голубой лентой через плечо опрокинулся в седле.

Прапорщик не знал, что его выстрел сразил короля Густава. Не нашлось у того за пазухой золотой готовальни, какая спасла прусского Фридриха от русской пули в Кунесдорфском сражении. У шведского монарха при себе был лишь надушенный платок. Именно им фон Стедингк безуспешно попытался заткнуть страшную рану в боку короля.

Безразличное к человеческим страданиям и смертям Балтийское море все катило и катило низкие свинцовые волны в сторону берега. На желтый песок падали сосновые иголки.

— Кто мне мой сапог принесет, того в приказе отмечу! — весело гаркнул прапорщик Пименов.

Дружный смех уцелевших двух сотен егерей стал ему ответом.

(1) Изначально штиблетами назывались кожаные или суконные гамаши, гетры на пуговицах. Их носили поверх коротких сапог и панталон навыпуск.