Русский бунт. Опора трона

Глава 3

Два дня пролетели в лихорадочной подготовке и тягостном ожидании. Гонцы от Платона вернулись с известием — Румянцев, после некоторых колебаний и совещаний со своими генералами, согласился на встречу. Условия были приняты. Охрана на обоих берегах Оки была усилена, любые передвижения посторонних строго запрещены. Люди Румянцева выставили вдоль своего берега отряды кавалерии — кирасиры, драгуны, гусара-нижегородцы в приметных желтых доломанах и днепровские казаки из Донецкого пикинерного полка. Мои «орлы» из команды Савельева, мастера тайных дел, прочесали на нашей стороне все окрестные леса и перелески, дабы исключить любую возможность засады или провокации со стороны противника. Сам я почти не спал, прокручивая в голове возможные сценарии переговоров, подбирая слова, которые могли бы достучаться до сердца старого вояки. В успех я верил мало, но даже малейший шанс стоил того, чтобы за него ухватиться.

И вот, туманным рассветом, когда первые лучи солнца едва пробивались сквозь влажную дымку, на середине Оки, медленно покачиваясь на свинцовой воде, застыл удерживаемый якорями большой, наскоро сколоченный плот. Посреди него — простой деревянный стол и две скамьи под нарядным белым тентом с кокетливыми рюшками, совершенно лишним в данных обстоятельствах. С нашего берега к плоту шла лодка со мной и Никитиным. От противоположного, занятого румянцевскими войсками, двигалась такая же, с генерал-фельдмаршалом и его полковником-адъютантом. Патриарх Платон, в простом монашеском подряснике, уже был на плоту, встречая нас. Его лицо было сосредоточенно-печальным.

Граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский. Я видел его портреты, читал о его победах. Но живьем… он производил еще более сильное впечатление. Высокий, несмотря на свои шестьдесят с лишним лет, все еще статный, хотя и несколько сутулый под грузом прожитых лет и военных кампаний. Лицо — пухлое, обветренное, изрезанное морщинами, нос с горбинкой, глаза — острые, пронзительные, цвета стали, смотрели тяжело, изучающе. На нем был темно-зеленый генеральский мундир, без лишнего золотого шитья, но с орденом Святого Андрея Первозванного на голубой ленте через плечо и звездой этого же ордена на груди. Белые штаны в обтяжку. В руке генерал-фельдмаршал держал простую поярковую офицерскую треуголку. Он первым ступил на плот, и доски под его тяжелыми высокими сапогами с позолоченными шпорами скрипнули.

Мы сошлись у стола. Рук не пожимали и не кланялись. Платон осенил нас крестным знамением.

— Да благословит Господь сию встречу и да направит Он ваши сердца к миру и согласию, — произнес он тихо. После чего, сошел в мою лодку, сел на корме. Не хочет вмешиваться. И правильно.

Первым нарушил молчание Румянцев. Голос его был глухим, чуть хрипловатым, но властным.

— Итак, именующий себя Петром Федоровичем, — начал он, не глядя на меня, а скорее на противоположный берег, где виднелись мои войска. — Вы желали говорить со мной. Я слушаю. Хотя, признаться, не вижу предмета для переговоров между законной властью и… бунтовщиками-самозванцами.

Я усмехнулся. Начало было ожидаемым.

— Граф, мы оба знаем, что «законная власть» ныне весьма сомнительна, особенно после того, как сама Церковь отлучила бывшую императрицу. А что до бунтовщиков… то весь русский народ, стонущий под ярмом крепостничества и произвола, можно назвать бунтовщиками. Я лишь возглавил его справедливую борьбу за свободу. И победы моей армии, взятие сначала Оренбурга, потом Казани с Нижнем и наконец, Москвы, поддержка народа — лучшее тому доказательство.

Румянцев медленно повернул голову и вперил в меня свой стальной взгляд.

— Победы, добытые кровью мирных и обманом? Поддержка, купленная пустыми посулами и разжиганием самых низменных чувств у черни? Вы принесли на русскую землю хаос, разорение и братоубийственную войну, сударь. И вы смеете говорить о справедливости⁈

— Именно о ней, граф! — я повысил голос. — О той справедливости, которой народ был лишен веками! О праве на землю, на вольный труд, на человеческое достоинство! Вы же, защищая прогнивший порядок, ведете солдат на убой, заставляя их проливать кровь своих же братьев. Я знаю, граф, что в вашей армии не все гладко. Солдаты не хотят воевать. Они бегут. Сотнями. Ко мне, к тем, кого считают своими. Потому что понимают, на чьей стороне правда.

Лицо Румянцева окаменело. Желваки заходили на скулах.

— Мои солдаты верны присяге и долгу, самозванец! А дезертиры и предатели будут наказаны по всей строгости военных законов! Вы же… вы развратили народ, выпустили на волю самые темные инстинкты толпы. Ваши «вольности» обернулись грабежами, убийствами, насилием. Вы залили страну кровью, и это кровь на ваших руках! Знаете, как вас называют в войсках, да и по всей России, те, кто еще не потерял разум и совесть? Антихрист! Сатана, пришедший погубить Русь!

Патриарх Платон едва заметно перекрестился, услышав эти страшные слова. Я же почувствовал, как внутри поднимается холодная ярость.

— Сатана? — я горько рассмеялся. — Это я-то Сатана, граф? Я, который дал народу свободу, который хочет построить справедливое государство, где не будет рабов и господ? А кто же тогда вы, граф? Ангел света, ведущий карательную армию на свой собственный народ? Да вы хуже любого Сатаны, потому что прикрываете свою жестокость словами о долге и чести!

— Я служу России и законной Государыне! — отрезал Румянцев. — А вы — самозванец и убийца, поправший все божеские и человеческие законы! Вы разрушаете державу, созданную трудами и кровью поколений!

— Державу, построенную на костях рабов? Державу, где кучка дворян жирует, а миллионы крестьян мрут с голоду? Такой державе грош цена, граф! И народ это понял. Он больше не хочет так жить. И он пошел за мной.

— Народ темен и легковерен, — процедил Румянцев. — Его легко обмануть сладкими речами. Но прозрение будет горьким. Вы ведете русских людей и державу к погибели!

Мы стояли друг против друга, разделенные лишь узким столом, но между нами лежала пропасть ненависти и непонимания. Патриарх Платон несколько раз пытался вмешаться, призывая к сдержанности, но его тихий голос тонул в громе наших взаимных обвинений. Было ясно, что переговоры зашли в тупик. Никто не хотел уступать.

— Значит, вы не сложите оружия, граф? — спросил я наконец, когда мы оба немного выдохлись. — К чему нам, русским, лишнее кровопролитие?

— Пока это именно вы, ваши дальнобойные пушки, уносят жизни русских солдат.

— Вы так ничего и не поняли? Мы не стремились вас убивать ни у бродов, ни на воде. Это были предупреждения! Захотели бы, ваши колонны были бы сметены без остатка.

— Бравада! Пустые слова!

— Значит, мира не будет?

— Никогда, — твердо ответил Румянцев. — Пока я жив, я буду сражаться с вами и вашей сворой.

— Что ж, — я пожал плечами. — Выбор ваш. Значит, мы встретимся на поле боя. И пусть рассудит нас Бог и меч.

Я резко развернулся и, не прощаясь, шагнул к краю плота, где меня ждала лодка. Никитин уже был там, его лицо было мрачным. Я сел, и гребцы налегли на весла. Оглянувшись, я увидел, как Румянцев, все так же прямо и сурово, смотрит мне вслед, заложив руки за спину.

Мир не состоялся. Впереди была кровь. Большая кровь. И сердце мое сжалось от тяжелого предчувствия. Румянцев — не Орлов и не Иван Панин. Это был враг. Сильной своей славой победителя. И битва с ним будет страшной.

Ночную темноту разорвали сполохи огней от подожженных соломенных фигур на берегу Оки. Сработала казачья сигнализация. Противник, убедившись в тщетности дневных атак, предпринял то, что от него и ожидалось — переправу под покровом темноты.

Ожидать — не значит отразить. Можно перекрыть берег секретами. Можно создать мобильные группы для патрулирования и засад. Но нельзя моментально среагировать на перемещение большой массы войск через реку. Пока подтянутся войска и артиллерия… Пока противник будет обнаружен… На все нужно время. И воинская фортуна. Без нее на войне — никак!

— Где Подуров? — окликнул я Никитина, метавшегося с факелом по селу, поднимая своих людей и подбежавшего ко мне доложить обстановку.

Меня разбудил Почиталин, когда на реке взвились сигнальные огни. Накинул красный кафтан, не забыв ни шелковый «бронежилет», ни офицерский пояс. Прицепил к нему саблю, через плечо надел перевязь с двумя пистолетами. Еще парочка ждала меня в седельных кобурах на Победителе, которого побежал седлать Коробицын. Я же вышел на крыльцо и принялся заряжать свои пистолеты. Руки все делали сами, на автомате. Ничто не мешало мне вглядеться в ночную темень, в слабо различимые верхушки вековых боров, озаренных отсветами в небе гаснущих сполохов догорающих соломенных фигур. Красиво! И тревожно. Противник начал переправу чуть в стороне от моей ставки, находившейся всего в четырех верстах от Оки.

— Командующий отбыл в резервный лагерь, чтобы поднять казачков на отражение вражеского наступа! — по-военному четко доложил Никитин. — Муромцы заняли позиции согласно утвержденному мною оборонному регламенту. Каждый знает свой маневр. Кроме этих, — мой начальник охраны кивнул на пятерку егерей-зарубинцев, моею властью определенных в почетный караул.

Они тревожно озирались по сторонам и тискали в руках свои короткие фузеи с примкнутыми штыками — Никитин запрещал им заряжать ружья, находясь в двух шагах от меня.

«До чего нелепый штык у егерей, — подумал я, вставляя на место шомпол последнего заряженного пистолета. — Не штык, а тесак какой-то, с односторонней заточкой и обухом. Нужно будет не забыть этот вопрос поднять. Рана от него, конечно, страшная, но запросто может застрять. То ли дело пехотный штык — острое жало. А этот? Им впору колбаску нарубить к застолью. Или уши врагу обкорнать… »

Мысли о недостатках егерского вооружения выбила усилившаяся ружейная пальба за далеким лесом.

— Егеря! Фузеи зарядить и глядеть в оба! — распорядился я и снова обратился к Никитину. — Есть ли смысл выдвинуться поближе к месту событий?

— Побойся Бога, Петр Федорович! Что мы в темноте-то увидим? Только под ногами будем путаться у казаков. Подождем рассвета, докладов… Там и решим. Думаю, справятся и без нас.

Никитин оказался прав почти на сто процентов, хотя и многого не понял. Позже выяснилось, что противник решительным броском форсировал реку на лодках, отобранных у крестьян, проживавших между Тулой и Окой. Заняв плацдарм и расправившись с нашими секретами, мушкетеры из корпуса генерал-поручика Юрия Долгорукова совместно с пионерами навели понтонный мост и начали скорую переправу. На их беду из-за удобства подходов к воде они выбрали участок реки, упиравшийся на нашем берегу в густой елово-сосновый лес. Выстроить в нем плотные шеренги и атаковать, используя катящийся перед строем огневой вал, они никак не могли.

Прибывшие на отражение атаки казаки спешились, оставили лошадей под присмотром табунщиков, как и свои пики. И малыми группами исчезли в густых зарослях. В лесном бою шашка, кинжал и пистолет оказались куда более эффективнее, чем ружье, которым порою особо и не помашешь без риска всадить в сосну штык. Неразличимые в ночной лесной черноте в своих синих чекменях, казаки неожиданно выскакивали из-за деревьев и, действуя преимущественно холодным оружием, устроили настоящую резню. Поток пленных солдат, изрядно посеченных, выливался из леса, где их принимали подошедшие оренбуржцы Жолкевского. Долгоруковцы выдержали час такой бойни. Потом начали отступать. Организованно переправились по понтонам на свой берег, хотя и понесли серьезные потери. И встретили увлекающихся атакой казаков слаженной стрельбой плутонгами. Хорошо поквитались! Весь временный мост завалили трупами моих людей. Кому-то посчастливилось спастись вплавь. Кто-то из самых отчаянных сумел поджечь понтоны, и зарево пожара осветило печальную картину качающихся на воде трупов.

Никто так и не догадался, что атака была отвлекающей. Что цель ночной операции была совсем иной…

— Кто идет⁈ Пароль, пароль говори — убью! — раздался истошный оклик часового у южной околицы Турова. И сразу вслед за ним мучительный крик человека, которого лишили жизни.

— Аларм! Аларм!

Ночная тишина, прежде нарушенная отдаленным шумом кипевшего у Оки лесного боя, вдруг раскололась, взорвалась выстрелами, конским ржанием, звоном стали, криками атакующих, стонами раненых.

Никитин развернулся на пятках, согнул ноги в коленях и весь напрягся, напружинился, за секунду превратившись в опасного хищного зверя. В руках материализовались сабля и пистоль. Зарево первых пожаров в селе позволило разглядеть в отблесках пламени плотные порядки атакующей кавалерии

— Конница! Переправилась через Оку у Сенькиного брода и берегом Лопасни тайно к нам подошла. Секреты там стояли усиленные. Выходит, всех вырезали. По твою душу, Государь, пришли! Уходи!

Я спокойно спустился с крыльца, запрыгнул на подведенного Коробицыным Победителя и вгляделся в южном направлении. Столь ярко запылала соломенная крыша одинокой избы на краю Турово, что сумел разглядеть и драгунов в их треуголках, и желтых гусаров-нижегородцев в их смешных узких ведерках, перетянутых двумя лентами, и пикинеров в квадратных киверах. Во время встречи с Румянцевым его ждал на берегу эскорт из кавалеристов я нашел время изучить униформу нескольких конных полков. Среди тех, кто заявился меня убивать, не хватало лишь конногвардейских, тяжелой кавалерии.

— Не меньше трех эскадронов.

— Больше, — неуверенно откликнулся Никитин.

— Отправь эстафету конным егерям. Пушай поспешают на выручку. Нет, стой. Пусть скачет Ваня Почиталин. Дай ему эскорт.

— Государь! — взмолился мой секретарь.

— Разговорчики в строю! Поторапливайся. Уже рогатки ставят.

Муромцы,те, кто еще не вступил в бой, в срочном порядке перегораживали обе улочки села, расставляя конструкции из наклоненных и скрепленных между собой брусьев. Против конницы эффективно, но вот драгуны… Эти отлично могут действовать и в пешем строю.

За моим правым плечом грохнул ружейный выстрел. Оглянулся. Старый знакомец по Елдыгинову лагерю, Сенька спокойно досылал в ствол новый патрон, аккуратно действуя шомполом.

— Один есть! — похвастал он.

— Куда стрелял-то?

— От реки заходят.

Лопасня — это запад. Значит, нас уже атакуют как минимум с двух направлений. Как этот удалец разглядел что-то в темноте?

— Нужно помочь Почиталину прорваться. Собираем отряд и бьем в направлении реки. Ищи, Ваня, Подурова. Он, уверен, там, где лесной бой идет.

Общей верховой группой выметнулись в направлении деревенских бань, усеявших пологий берег у речки, две из которых уже подожгли. И сразу столкнулись нос к носу со смешанной группой драгунов и пикинеров.

Завертелась сабельная карусель. В меня метнул пику какой-то ухарь со смешной причесочкой под кивером с султаном, выдававшей в нем малоросса. Уклонился. Поднял Победителя на дыбы. Он взмыл свечей и передними ногами вышиб пикинера из седла. Когда приземлился на ноги, я от души рубанул удачно подвернувшегося под саблю драгуна. Прямо по голове. Звякнуло. Сабля отскочила. Драгун, живой и невредимый, замотал головой, пытаясь справиться с контузией. Затряслась его косица, перевязанная черной лентой.

Что за чудеса? У него под треуголкой шлем что ли? (1)

На!

Острием сабли ткнул ему под подбородок. Брызнула кровь. Всадник выронил из руки карабин и схватился за горло.

По соседству рубились мои бодиграды, разряжали пистолеты прямо в раззявленные в крике вражьи рты. Дым, грохот, конское ржание. И ни черта толком не видно. Как я разглядел косицу драгуна?

Враг поддавался. Его и было-то не так много — меньше полуэскадрона. И больше половины мы положили в первом лихом натиске. Кое-кто уже разворачивал лошадей в сторону реки. Туда же уже прорвался Почиталин. Улепетывавшие в том же направлении днепровские казаки из Донецого пикинерного полка, растеряв свои пики, с испугом оглядывались на, как они думали, группу преследователей (2). Через секунду все скрылись в темноте.

Завертел головой, чтобы найти, с кем еще схлестнуться.

Эти-то куда прут?

Увидел, что зарубинцы из почетного караула прибежали на своих двоих за нами и, расстреляв, похоже, патроны, крепили на фузеях штыки.

Поздно! Им наперерез устремился всадник, наводя острие своей пики прямо в бок Сеньке Пименову. Еще полминуты-минута, и пришпилить как букашку геройского парня.

Я бросил Победителя вдогонку. Выхватил из перевязи пистолет, навел на вражескую спину и нажал на спусковой крючок. В пустую. Замок щелкнул, искры не вышло. То ли кремень отвалился, то ли поврежден.

— Берегись! — закричал что есть силы.

Сенька в последнюю секунду оглянулся. Увидел несущегося на него всадника. От пики увернулся, но полетел на землю, сбитый конем на мягкую траву. Один из его товарищей успел чиркнуть острием штыка по ноге пролетавшего мимо пикинера. Тот покачнулся в седле, а потом и вовсе завалился набок — разошедшийся Победитель догнал вражеского коня и зубами вцепился в его круп. Казак чудом не вылетел из седла. Через мгновение смерть от моей руки все ж таки нашла его — разрядил ему в голову второй пистолет.

— Тпруу… — осадил я своего зверюгу. Конь встал как вкопанный. Оглянулся. — Все живы? Этот, который до чужих знамен охотник, цел?

— Да что со мной сдеется, царь-батюшка? — тут же откликнулся встающий на ноги и отряхивающийся Пименов. Нравился мне этот парень, шустрый не по годам.

— Вы чаво под ногами вертитесь? — заорал подлетевший Никитин, весь залитый кровью. Не только вражьей, но и своей. Из разреза на предплечье торчала нижняя рубашка и сочилась кровь.

— Не вопи! Геройские ребята! Жалую всех за храбрость старшим унтер-офицерским чином! Хотя за дурь вашу — вне каре на конников бросаться — следовало бы вас отправить нужники чистить.

— Слушаюсь, Ваше Императорское Величество! — тут же отозвалась хором вся пятерка.

— Отставить нужники! Кто мне драгунов выбивать будет?

— Слушаемся выбивать драгунов! — егеря тут же принялись заряжать свои фузеи.

— Что у нас, Никитин? Ты б перевязался.

— А…– отмахнулся бледный Афанасий и почесал старый шрам на лице. — На руке — так, царапина. Я потом на кафтане кожаную полоску нашью. Как у черкесов. Мол, смотрите все: я кормлю своей плотью холодную сталь.

Он хохотнул. Я лишь покачал головой. Ордена Красного Знамени ему мало. Полоски кожаные подавай, да побольше.

К нам подетели тяжело дышавшие бодиграды. Все целые, лишь у Коробицына голова перевязана тряпицей, а другой с трудом держался в седле, зажимая ладонью простреленный бок. Немногочисленные уцелевшие враги исчезли в ночи.

— Здесь мы закончили, — констатировал я. — Что на юге?

На южной окраине села дела обстояли хреново. Муромцев здорово проредили, выживших прижали. Драгуны, подлетев на расстояние ружейного выстрела, спешились, отогнали лошадей в безопасное место, залегли, выцеливая остроконечные шлемы. Люди Никитина отстреливались из-за изб, из самих домов через узкие окна. Неприятель подбирался все ближе и ближе, норовя поджечь укрытия стрелков. Нам бы их атаковать в конном строю, но драгунов прикрывали гусары, нарезающие круги в двухстах шагах от линии боевого столкновения. На случайные пули они внимания не обращали.

— Ну что, егеря, вот и пришло ваше время? Покажите, чему научились.

— Это мы могем! — тут же отозвался бывший младший сержант, а с этого момента подпрапорщик, и дернул Пименова за рукав. — Ты эта… Арсений Петрович! Коль мы ныне в званиях равны, бери на время боя наше малое капральство под свою команду. Люди сказывали, под Волочком-то у тебе справно вышло.

«Гляди-ка какой командир растет. Того глядишь в офицеры выйдет», — подумал я без капли усмешки. Добрый боец из мальца получился.

Сенька зарделся как рак, но справился с волнением.

— Капральство, слушай мой приказ! Растягиваемся цепью, как в обороне. Нарезаем себе ложементы — 250 шагов от драгунов. И цельный огонь по супостату! Патрон беречь, впустую не палить!

Я с удивлением наблюдал, как группа егерей, будто заправские снайперы, разбежались в пределах видимости друг друга, определили для себя сектора обстрела, сняли с фузей штыки и споро накопали себе позиции для стрельбы с колена.

«Выходит, неправ я был насчет штык-ножа? Он у егерей вместо саперной лопатки. И ветки им можно нарубить, устраивая позицию на дереве. Вот так вот, попаданец: век живи — век учись. И про лопатку бы не забыть. Очень важная штука — солдатская лопатка».

Драгуны уже почти праздновали победу, гусары готовились к последнему броску на Турово и пленению самозванца, как вмешательство пятерки егерей резко переломило ситуацию. Как позже скажет Никитин, «загремели под фанфары». Под ловким огнем Сенькиного малого капральства нападающие долго не продержались. Потеряв пяток товарищей и еще троих легкоранеными, они отбежали на безопасное расстояние и разобрали лошадей, плохо различимые в темноте. Возникла патовая ситуация. Им не хватало сил нас опрокинуть. Как и нам.

— Что будем делать, Петр Федорович?

— Ждать. Что нам еще остается?

Ждать нам пришлось долго. До самого рассвета. Драгуны вяло перестреливались с нами. Гусары попытались обойти село с востока, попали под беспокоящий огонь наших снайперов и вернулись на место. А потом и вовсе вдруг резко снялись и ушли на юг в сторону Оки вместе с драгунами и остатками пикинеров. Причина их ретирады открылась довольно быстро. К Турово примчался отряд конных егерей вместе с Почиталиным. Не вышло у Румянцева стереть меня с лица земли, как у белоказаков — Чапаева.

— Что у Оки, Ваня? Как там дела у Подурова?

Почиталин быстро ввел меня в курс дела. И про наши большие потери среди казаков. И про захваченных пленных, с которыми не все было ладно. Подуров, опасаясь еще нескольких прорывов, умчался в сторону Серпухова, оставив за старшего Жолкевского. Вот тут-то бригадир показал себя с новой, неожиданной стороны. С пленными его люди обращались жестоко. Никто раненых не перевязывал. Охаживали плетьми. Нескольких показательно зарубили.

— Выходит, поляку плевать на русские жизни? — задумчиво пробормотал я себе под нос, наливаясь гневом.

Оглядел своих утомленных до крайности бойцов.

— Никитин! Бери тех, кто может в седле держаться и айда со мной к Оке. У меня появилось срочное дело.

(1) На тулье драгунской треуголки крепился так называемый каскет из железа для защиты головы от сабельных ударов. Иногда каскет носился и под треуголкой.

(2) Донецкий пикинерный полк не имел ничего общего с донцами. Свое название получил от реки Северный Донец. Комплектовался из днепровских казаков и пандуров Славяносербии, сербов-переселенцев.

ПОНРАВИЛОСЬ НАЧАЛО 5-ГО ТОМА? ПРОДА УЖЕ СКОРО! СТАВЬТЕ РОМАН В БИБЛИОТЕКИ.