Русский бунт. Опора трона

Глава 12

Задержанные за домогательство к прохожим, уличные девки под присмотром городского стражника подметали улицы по решению Комиссии целомудрия. Заметили приближающегося мужчину в темном плаще и усиленно заработали метлами, посылая в его сторону клубы пыли. Развлекались.

Стражник рявкнул на них и извинился перед прохожим. Спешивший на встречу с Андером Свенсоном Фарнезе был слишком погружен в свои мысли, чтобы как-то реагировать.

Вновь и вновь он перебирал в памяти детали разговора с генералом Ордена Иисуса, Лоренцо Риччи, которого часто называли Черным Папой. Невероятная встреча, и еще более невероятные вещи услышал Луиджи.

Генерал высоко оценил поездку своего подчиненного в Россию и достигнутые договоренности с русским императором. Именно они освободили Риччи из застенок замка Святого Ангела — верховный понтифик Климент XIV настолько впечатлился перспективой распространить свет католичества на Дальнем Востоке, что немедленно поменял судьбу Черного Папы.

— Скоро, сын мой, ты услышишь о моей скоропостижной смерти в римской темнице. Не волнуйся: умрет мой двойник, — поделился генерал тайной информацией, и Луиджи понял, что его позиции среди братьев очень серьезно укрепились. — Мы получили шанс — невероятную возможность возродить Орден. Упустить его мы не имеем право. В деле такой важности нельзя пренебрегать ни одной деталью. Вот почему ты воспользуешься своим каналом связи с русскими и договоришься о моем посещении Петербурга. Я желаю лично встретиться с новым царем московитов.

Чтобы русские агенты поспешили связаться со своим начальством, было решено бросить им кость пожирнее. Генерал передал Фарнезе ответы графа фон Лимбург-Штирума, проливающие некоторый свет над тайной личности княжны Таракановой. Следы вели в Богемию, в Прагу. Продолжить поиски нужных доказательств придется теперь Свенсону — чехи люто ненавидели иезуитов. Там, где Луиджи грозила смерть от руки местного антиклерикала, швед мог преуспеть.

— Я немедленно туда отправлюсь, у меня есть зацепки в тамошних краях. И я обязательно сообщу в Москву о вашей просьбе о встречи вашего хозяина с моим, — пообещал Андер, когда встретился с Фарнезе и получил от него все добытые сведения.

Свенсон выехал в Прагу. Первым делом отправился в таверну «Мальвазия» на Градчанах, в которой не так давно стал свидетелем сборища моравских заговорщиков.

— Мне нужно встретиться с гернгутерами. Я привез им привет из России, — обратился швед к кабатчику.

Тот долго отговаривался незнанием, но упоминание Свенсоном нескольких имен — Зайделя из Теплицы и Жегака из Слатина — решило исход дела.

— Я пошлю весточку нужным людям, — решился кабатчик. — Зайдите ко мне через пару-тройку дней.

Андер отправился на свою старую квартиру, и ее хозяйка, фрау Марта смогла-таки осуществить задуманное — затащить в койку красавчика-скандинава. Время до назначенного срока швед провел в полном своем удовольствии.

Через три дня он встретился в «Мальвазии» с Зайделем, Жегаком и Антонином Нивлтом из Ртыне — все теми же заговорщиками, жизнь которых он спас, хотя они об этом не подозревали.

— Привет вам, уважаемые, от вашего собрата кузнеца Карела. Он благополучно добрался до Москвы и скоро вернется обратно с хорошими новостями. Прочтите это письмо.

Недоверчивые моравские братья тут же растаяли, как только ознакомились с документом. На лицах расцвели улыбки, а на столе тут же появилось разные закуски, вепрево колено в обрамлении доброй стопки кнедликов, свежее пиво и домашний сливовый самогон. Когда с едой было покончено, Антонин огладил свои усы и поинтересовался у шведа с тем добродушием, которое бывает у чеха только тогда, когда он от души поел и закусил:

— Драгоценный Андер, можем ли мы быть вам чем-нибудь полезны?

Оказалось, что могли. Свенсону требовалась их помощь в сборе сведений об одном лице. О молодой девушке, которая умеет играть на арфе, много путешествует по Европе, знает несколько языков. О невысокой красавице с большими глазами и веснушками, которая исчезла из Богемии несколько лет назад.

— Мы наведем справки, — серьезно кивнул Нивлт. — Чехия страна маленькая, что-нибудь да всплывет.

Через неделю встретились снова. Собранные вождями гернгутеров сведения оказались настолько же невероятными, насколько драматичными. Андеру удалось подкрепить их рядом документов. Посчитав свою миссию выполненной, он — к огромной печали фрау Марты — немедленно выехал в Вену, чтобы обрадовать Фарнезе.

Начался октябрь, и я, следуя данному обещанию, получил возможность лично ознакомиться с состоянием главной дороги Российской империи. А заодно понять трудности со снабжением Питера. Народная армия со мной во главе выдвинулась на северо-запад. Мое путешествие из Москвы в Петербург приятным назвать язык не повернется. Несмотря на усилия Никитина, который готовил поездку, ни места для ночевок, ни почтовые станции, где меняли лошадей, не говоря уж о дорожном покрытии, нельзя было признать удовлетворительными. Рваная скорость движения поражала: то разгонимся, то еле плетемся, преодолевая такие грязи, что экипажи, засевшие по днище, приходилась вытаскивать быками. И это в начале осени, когда дожди только зарядили и распутицы еще нет. Я очень жалел Подурова. Что у него сейчас творится с пушками… представить сложно. Чаще мы двигались верхами, но обоз не бросишь — в Петербург отправился не просто полки, но еще и правительство почти в полном составе, которое даже в пути продолжало работать.

До Вышнего Волочка добирались три дня, что считалось очень быстро. Там я уделил немного времени для осмотра водной пуповины, связывающей Петербург со всей страной. Состояние Вышневолоцкого водного пути оказалось вовсе не блестящим. До 1774 года он находился в частных руках, у семейства Сердюковых. Даже подумал: не предки ли это «мебельного» министра обороны из будущего? Последний отпрыск нынешних Сердюковых, Михаил, серьезно запустил гидротехнические сооружения, участились аварии, гибель судов и грузов. Екатерининские вельможи планировали в этом году выкупить Вышневолоцкую систему в казну, но не успели. Теперь всем этим безобразием предстояло заниматься мне. Выкупать я, конечно, ничего не собирался, конфискация, особенно у воров — наше все! Но где взять толкового администратора, способного потянуть этот груз? Это вопрос, который можно было задать в отношении всей России…

Ради интереса решил на себе испытать прелести водного сплава. В Вышнем Волочке нашлись несколько судов, которые спешно строились для запланированного еще до моего появления в Москве большого путешествия императрицы для осмотра водной системы (1). Погрузились. Прошли несколько шлюзов. Добрались до Мстинских порогов. Далее начался рафтинг, причем не на надувных лодках, а на длинных деревянных барках. Уровень Мсты искусственно подняли, спустив воду из озер. Она кипела, как в котле, барки мчались с бешеной скоростью, преодолев за час 35 верст. Не дай бог перевернешься… Глубина местами не превышала аршина, но сверхмалая осадка судов — 14 вершков — и искусство лоцманов позволили избежать несчастья.

Добрались водным путем до Боровищей, остановились в доме купца Гуттуева, чтобы перевести дух. Сперва хотел дождаться правительства и провести совещание с министрами, но потом передумал. Что я им скажу? Какие планы двигать в первую очередь? Тут бы от грязи отмыться в баньке и выспаться.

Умом понимал: Вышневолоцкую водную систему бросать никак нельзя. За исключением зимнего периода, когда наладится санный путь, она являлась главным связующим звеном со всем северо-западом и балтийскими портами и играла, помимо всего прочего, градообразующую роль. Считай, стратегическая «артерия» страны. По Руси-матушке я проехал изрядно и не мог не отметить относительно цветущий вид городков и сел вдоль каналов. Можно решить проблему Мстинских порогов, одеть в гранит шлюзы и проложить бечевники по Тверце, Мсте и Волхову — это все вполне выполнимая задача по нынешнему времени (2). Благо нужный специалист неожиданно нашелся. Серьезный гидроулик, то есть специалист по гидротехнике, ожидал меня в Боровищах. Им оказался приглашенный в прошлом году Иоганн Конрад Герард. Он согласился составить вместе со смотрителями участков водной системы и шлюзовыми мастерами смету ближайших работ и их же возглавить. Технический персонал, включая чиновников всех рангов, мне благополучно присягнул. А куда им деться?

С другой стороны, правильнее было бы развивать сухопутные дороги. Шоссейные требовалось одеть в «каменные одежды», т.е. построить насыпи и отсыпать щебнем, настелить поверху плиты — безумно дорогой проект по состоянию моих финансов. Железные? Когда еще будут! Кулибин наткнулся на неожиданную проблему, касающуюся даже конок. Как заставить крутиться железные колеса под большой нагрузкой? Пришлось нарисовать ему эскиз примитивного подшипника скольжения. Мой гениальный изобретатель возбудился, принялся рассуждать о прототипе самобеглого экипажа…

— Петрович! — пришлось мне немного вправить ему ума перед отъездом из Москвы. — Очень ты увлекающаяся личность. Разбрасываешься. То часы удивительные, то подъемную кабину мне хочешь в Теремок провести, то в Нижнем канатную дорогу, движимую силой воды, устроить, чтобы ярмарку в Кремль с берега поднять… Вникни, прошу, в главное. Коммуникации для нас важнее всего.

— Уж больно мудрено Ваше величество изволит выражаться, — тяжело вздохнул Кулибин

— Коммуникации — сиречь разные пути. Водные, дорожные…

— Теперь понял.

— Желаешь и другие проекты? Творчество твое ограничивать не имею права. Но и ты меня пойми. Держава сама себя не устроит. Создавай изобретательские конторы по направлениям и следи за их работой. Перфильев тебе финансы выделит — золото с Урала пришло.

— Что самое важное?

— Довести водоход до ума. Ну, чертеж железной дороги изволь мне представить через месяц. С указанием всех размеров. Хорошо бы бюджет.

В общем, дороги, дороги, дороги… Сколько раз я еще вернусь к вам в своих думах? Засыпал я в купеческом доме с тяжелым сердцем. Меня ждали не менее трудные вопросы государственного управления. Питер со всеми его коллегиями, их архивами и сотрудниками. А еще война…

Град Петра встретил меня настороженно. Нет, полки Ожешко и Зарубина бурно приветствовали своего царя, не скупясь на эмоции. Но их не хватило даже на весь Невский. А обыватели попрятались. Лишь редкие кучки горожан пялились с перекрестков улиц на мой кортеж да толпились за плотными шеренгами легионеров, построенных на Дворцовой площади для торжественной встречи и награждения.

Я спешился с Победителя под громкое «Ура!» от казаков. Прошелся вдоль их рядов, раздавая медали «За взятие Петербурга» особо отличившимся. Эти награды были изготовлены на Московском монетном дворе специально для этой церемонии.

У входа в Зимний меня с моими товарищами встречала многочисленная прислуга — лакеи в ливреях, не уступавшим фельмаршальским мундирам, истопники, полотеры, прачки, кухарки в накрахмаленных фартуках и чепцах, гоф-фурьеры, мундшенки-виночерпии, кофешенки, тафельдекери и прочие официанты с мундкохами, камердинеры, горничные… Несколько тысяч — целый полк дворцовой челяди, поголовно обладающей классным чином и не имевшей права переходить на гражданскую службу. И ведь никто не сбежал! Хотя многие тут мягко сказать не бедные. На меня смотрели с нескрываемой тревогой за будущее и со страхом за собственную жизнь. Куда их девать, я придумать пока не мог.

Не только обслуга, но и сам дворец, его интерьеры поразили воображение казаков, бывших мелких дворян и разночинцев, составлявших мою свиту. Им достаточно было очутиться у подножия Парадной лестницы, ведущей на второй этаж к сердцу зимнего Дворца — к Тронному залу. Я поднялся по мраморным ступеням до первого поворота, оглянулся — стоят застывшие, глаза выпучили и не дышат. Словно пришельцы, словно не в Россию попали.

Все иное. Запах другой. Не пыли веков и ладана, как в Кремле, ни печного духа, как дома. А чего-то нового, блестящего, почти бездушного или неживого. Свежие краски, лак, блеск и сияние люстр, мрамор, резьба. Оттого, может, и ощущение было такое — будто вступаешь в театральную декорацию, а не в прежнюю бысть верховной власти. Кремль — он свой, хоть и запущенный, почти порушенный. Дышит стариной, кровью, молитвами. Там чувствуешь себя хозяином земли русской. А тут…

— Чего застыли, как неродные? Айда за мной!

Двинулись по лестнице, по которой обычно поднимались важные послы и знатные гости из стран заморских. Мои орлы — Перфильев, Чумаков, Зарубин и прочие — все эти мужики, что не раз в лицо смерти смотрели, что Кремль брали да Смоленск, что Румянцева под Серпуховом остановили и Каменского под Белевым разгромили, вдруг стушевались. Глаза округлились. Идут, словно по стеклу, боятся наступить лишний раз на мраморную ступеньку.

С грехом пополам добрались до верхней площадки. Глянули сквозь длиннющую анфиладу залов, и снова ступор. Словно увидели бесконечный лабиринт, созданный для того, чтобы потерять простого смертного. Зеркала, огромные, от пола до потолка, множили пространство, теряешься в их блеске, не понимая, где стена, где отражение. Потолки, кажется, уходят в небо, расписанные так, что голова кружится, если долго смотреть. Золото. Везде. Неприкрытое, кричащее. Не только на стенах, в лепнине, на мебели, на дверных ручках, на рамах картин. Оно даже на полу! Наборный паркет, узорчатый, словно тканый ковер, но сделанный из разных пород дерева, инкрустированный, сияющий под сотнями свечей в хрустальных люстрах. Резьба. Дорогущая. Не только по позолоченному липовому дереву, но даже по кости, по перламутру. Инкрустация на мебели, на стенах. Столики, кресла, стулья — каждый предмет, кажется, произведение искусства, на которое потрачено столько труда и умения, что уму непостижимо.

Картины… На стенах лица незнакомые, важные, в париках, в шелках, в драгоценностях. Смотрят свысока. Чужие. Интересно, а Катька уже успела купить полотна Рембранта и Рафаэля? Увижу ли я тут «Данаю» и «Святое семейство»? Слава богу, что Зимний не разграбили. Ожешко догадался сразу при входе в город поставить караулы. Которые я прикажу еще больше усилить. Ведь тут такое богатство хранится!

Что у моих людей в голове? Какие мысли бродят? Восторга что-то не видать. И осуждения. Лишь оторопь.

А ведь могли подумать: «это же сколько всего за энтакие деньжищи можно было бы в стране сотворить?» Или по-другому: «сколько же крови из простого люда выпито, чтоб такое устроить?» Неужели не одному из них не могла в голову прийти мысль, что вся эта красота тоже нужна? Что может, может она послужить народу! Пусть приходит, любуется. Смотрит на все это без страха, без унижения. Пусть видит, куда уходили их труды, их кровь, их пот. А может, кто-то из простых людей, из талантливых, вдохновится? Увидит эту красоту, эту резьбу, эти картины. Захочет стать архитектором? Или художником? Или скульптором? От этого большая польза государству выйдет.

Наверное, не готовы они еще к таким откровениям. Об этом мы поговорим завтра. А пока…

Стараясь аккуратнее топать сапожищами по штучному паркету — войлочных тапочек-то для уличной обуви еще не завели, — я повел ближников сквозь анфиладу залов второго этажа. За окнами плескалась Нева, а суровые бастионы Петропавловки хмурились на роскоши противоположного берега. Вдоль стен скользили лакеи, показывая дорогу, пытаясь изображать из себя тени.

Добрался до Большого тронного зала. Семь ступенек эскедры с кариатидами и с высоченными столбами, поддерживающими резной балдахин над троном в нише, преодолел не заметив. Уселся на седалище императорской власти. Развалился. Даже слегка попрыгал, словно пытался выбить пыль из насиженного романовскими задами места. Мягко.

Мне стало смешно — еле удержался, чтобы не хихикнуть. Столько пафоса, мишуры — и что в итоге? И вообще… Как здесь можно жить-то, помещенным в такое гигантское пространство, под этими расписными плафонами, теряющимися в вышине? В чем тут величие, когда чувствуешь себя букашкой в безразмерной золотой расписной клетке? Зимний хорош как музей, таковым его и сделаю, но здесь обитать… Бррр. Мне эта вопрос всегда приходил на ум, когда посещал в прошлой жизни шедевр Растрелли.

Отныне Зимний застынет в вечности. Не доберется теперь гениальный Кваренги до здешних интерьеров. Вряд ли. Жалко? Как бы не так! У меня дороги в таком состоянии, что впору удавиться. Люди живут в землянках, кутаясь в завшивленные шкуры. В скоромные дни радуются пустым щам, а то и корочке хлеба. Вот когда последний мой подданный получит свою булку с маслом и крепкую крышу над головой, вот тогда и подумаем о красоте, лепнине и прочей позолоте. Конечно, найдутся морализаторы в будущем, которые меня осудят и назовут скопидомом. Их бы сюда, на самое дно народной жизни, на котором копошится подавляющая часть населения империи!

— Человек, — кликнул я ливрейного, почтительно замершего в сторонке. — Кто тут у вас за банкеты ответственный?

— Гоф-фурьеры и старший мундкох. Изволите позвать, Ваше императорское величество?

О как отчеканил без запинки! Прогиб засчитан.

— Валяй!

К трону быстро приблизился немолодой, но крепкий мужчина с угодливой улыбкой на лице. Она тут же стерлась, когда он услышал мои слова:

— Мне совещание нужно устроить. Здесь слишком просторно. В одном из залов анфилады, через которую мы прошли, большой стол накройте по числу моих спутников. И что-нибудь на него метните. Свежего хлеба, окорока, рыбки копченой, сыров… Икры не нужно, надоела. И всяких паштетов-рулетов тоже ни к чему. Попроще, без деликатесов.

— Когда Ваше Величество изволили проживать во Дворце, очень уважали биточки по-кенигсбергски. Подать?

Эко он ловко меня лизнул. Мол, помним, любим, не забыли. Всегда, что надо подскажем, где нужно поддержим.

— Можно и биточки. А еще пиво. Пиво есть?

Думал встретить отказ, смешанный с укоризной, и прикрикнуть в ответ «царь я или не царь? Царь пива желает!». Но не тут-то было.

— Всенепременно! — прижал к груди руки гоф-фурьер, склоняясь в поклоне. — Варим на кухне Русский Имперский стаут. Англичанин на то выписан из заграницы.

— Стаут сгодится, — успокоился я. А внутри порадовался. Темное пиво!

Челядь забегала. Как по мановению волшебной палочки, в соседнем зале, называвшимся антикамерой, появились столы. Лебедями вспорхнули белоснежные скатерти, из ниоткуда посыпалось на столешницы столовое серебро, хрустальные бокалы заняли свое место, стройные и высокие, как лейб-гренадеры. Сложные многоэтажные конструкции, заполенные разнообразным закусоном, плоские блюда с нарезкой, графины с пивом так и замелькали в руках официантов в ливреях.

При виде стаута отмер наконец Чика, в остолбенении наблюдавший, как и все прочие, халдейскую суету сквозь отрытые проемы Невской анфилады. Моим ближникам, сиротливо столившимся у самого входа в Тронный зал, было нетрудно разглядеть в подробностях, что происходит.

— Вот это по-нашему! А то в Москве, царь-батюшка, у тебя на столе все квас да морс…

— Особо не увлекайся. Всем говорю. Будем думу великую думать, как будем дальше действовать. Проходите, гости дорогие, за столы.

Все расселись. Выпили-закусили чем Бог послал. Официантов, замерших вдоль стены, выгнали, чтобы уши не грели. Перешли к насущным вопроса.

В первую очередь, Сенат, включая Тайную экспедицию, здание Двенадцати коллегий на Васильевском острове, Тайная канцелярия в Петропавловке, казначейские экспедиции, Ассигнационный банк и Монетный двор, таможня. Каждому прибывшему со мной министру в составе московского десанта — госструктура по его профилю.

— Ждите, что на вас будут смотреть как на заезжих варягов. Непременно столкнетесь с саботажем. Берите с собой людей Ожешко, и сразу прикладами, прикладами… Без церемоний. Архивы опечатать. Людям из Счетной палаты Немчинова приступить к ревизиям. Сперва по верхам, потом к расширенным. Желающим служить дальше чиновникам — присягу под нос, а кто заартачится, тех сразу под домашний арест. После ревизии освободим.

— Московский гость хуже татарина, — хохотнул Чика.

На него зашикали. Нарезанные мной задачи были слишком ответственными, чтобы веселиться. Один Шешковский, отправившийся со мной в Петербург и расставшийся с начальником Соколовым, оставленным на Москве, тихо чему-то улыбался. Не иначе как лелеял будущие расправы над давними недругами.

— Ты особо, Степан Иванович, не лютуй, — предупредил его, чтобы не увлекался. — Петербург скоро совсем обезлюдит. А город-то для нас крайне важный. Окно в Европу как-никак.

— Скорее ложа для благородных господ, из которой они в бинокли театральные разглядывали европейское благолепие, чтобы потом его бездумно копировать.

— И это тоже, согласен. Но как центр культуры, как торговый порт и стоянка флота Петербург для нас все также бесценен. Что у нас с Кронштадтом?

— Заперлись морячки и молчат. Парламентеров отсылают, не давая к берегу подойти. Ждут. Не иначе как средиземноморскую эскадру. О ней сведений нет, — тут же добавил мой начальник военной разведки.

— Плохо. Ну да пусть пока сидят — выделите несколько батальонов их блокировать. Зима придет, хлебушка попросят. Что у нас еще по военным делам?

Прибывший со мной Крылов тут же отрапортовал.

— Шведы малыми силами осаждают выборгский замок. Армия Густава где-то по финским лесам скитается. Поскольку его флот контролирует балтийскую лужу, сведений поступает очень скудно и медленно. Прибалтика нас встретит в штыки. Остзейские бароны настроены на решительное сопротивление. Рассчитывают на поддержку русского корпуса, оставшегося в Польше. С целью их устрашения командующий Подуров ведет армию из Москвы в направлении Новогород-Псков.

— Полагаю, вся эта прибалтийская шушера сразу подожмет хвосты, как только подойдут наши войска.

— Я такого мнения, Ваше Величество.

— В таком случае у нас есть немного времени, чтобы обустроить наши дела в Петербурге. Лично я намерен заняться Иностранной коллегией. Мало того, что была она фактически обезглавлена с отставкой Панина, так еще важнейшие государственные бумаги оказались без присмотра.

Новиков закашлялся и судорожно глотнул пенного стаута.

— Что с тобой, Николай Иванович?

— Не знаю, как сказать…

— Говори прямо, как про меж нас принято.

— Архив коллегии иностранных дел хранится в Москве, в особняке на Потешном переулке. Там же и все важнейшие бумаги, до державы имеющие касательство. В прошлом году там работал. Духовные грамоты русских князей изучал.

— Так что же сразу не сказали! — вспылил я, отпил пива. — Там же важнейшие документы, договоры с иностранными державами! Понимать надо!

— Архив под нашей охраной и плотной опекой, — тут же вмешался Перфильев.

— Ладно. А что ж у нас в Петербурге?

— Секретная и публичная экспедиции в здании на Исаакиевской набережной, — тут же доложил Безбородко. — Политическими делами ведает первая, а всякого рода объявлениями, почтой и прочим — вторая.

— Вот завтра мы с тобой туда и наведаемся. Непорядок, что такая важнейшая для государства работа осталась без контроля.

— Что с Выборгом будем делать, Государь? — решил уточнить Крылов. — Непорядок, что у нас под боком враги промышляют.

— Твоя правда, генерал. Отправим-ка мы туда Чику с его легионом. Пусть как следует шуганет супостата. А потом подумаем, как Густаву по шапке надавать.

Чика подскочил на стуле:

— Разреши, царь-батюшка, выступить поутру!

— Не терпится тебе? Что ж с тобой поделать. Отправляйся!

Не ведал, не гадал я, что своим решением послал на смерть многих дорогих мне людей.

(1) В реальной истории это путешествие состоялось в 1785 г. Флотилия из более чем 30 судов была полностью подготовлена к 1775-му. Суда строились в Вышнем Волочке и в Боровищах (старое название Боровичей). Остается только диву даваться, чем 10 лет (!) занимались полностью снаряженные экипажи.

(2) Бечевник — дорога вдоль канала, по которой двигались лошади бечевой тяги грузовых барок.