Русский бунт. Опора трона

Глава 1

Уважаемые читатели! Это 5-й том серии Русский бунт. Он пишется в соавторстве с Greko. 4-й том разбит на две части, частично переписан. Пожалуйста, перечитайте!

Душный, спертый воздух последних августовских дней едва колыхался в обитой выцветшим шелком утробе кареты. Екатерина откинулась на подушки, силясь унять дрожь в руках. За окном плыл унылый пейзаж — чахлые перелески, пыльная дорога, редкие, испуганно жавшиеся к обочине деревушки. Уже третий день пути из проклятого, охваченного паникой Петербурга, а легче не становилось. Наоборот, с каждой верстой, удалявшей ее от столицы, ледяное кольцо отчаяния сжималось все туже.

«Все, все посыпалось… Как карточный домик… В одночасье!»

Мысль эта, назойливая, как осенняя муха, билась в голове, не давая ни минуты покоя. Она закрыла глаза, но перед внутренним взором тут же вставали картины последних дней, одна страшнее другой. Курьер, бледный, с безумными глазами, доложивший о поражении войск под Вышнем Волочком. О тотальном разгроме! Ключ к столице, переправы через Волхов некем оборонять — наспех слепленная армия Севера исчезла, будто не было, и удержать самозванца, не дать ему двинуться на Петербург нет никакой возможности. Теперь все в руках Емельки, и его огромные полчища движутся на столицу.

Проклятый мужик, откуда в нем столько дьявольской удачи и… мыслей? Нет, не мужицкого это ума дело, тут кто-то иной за ним стоит, кто-то страшный, неведомый.

А армия его… Разделилась, донесли верные люди. Одна часть под предводительством этого выскочки Крылова, новоявленного генерала, идет к столице. А защищать ее некому! Гарнизон — смех один, остатки не переметнувшихся к бунтовщику батальонов. Гвардия… О, гвардия! Ее верная гвардия, опора трона! Где она теперь? Полегла под Москвой, часть, самая подлая, самая низкая, присягнула этому… Петру Федоровичу. Имя-то какое выбрал, Ирод! Будто издевается над ее прошлым, над ее несчастным супругом, которого она… Да, она — и нечего тут лицемерить перед самой собой — обрекла на смерть. Думала — во благо империи. А вышло…

Екатерина с трудом сглотнула. Горло перехватило спазмом. Ополчение! Она пыталась собрать ополчение из высшего сословия. Из всех этих любителей театров, маскарадов, балов и тех, кто повыходил в отставку и разбежался по своим поместьям, в великом множестве жалованных ею, раздаваемых направо и налево. Дворянство! Ее верное дворянство, облагодетельствованное ею, получившее вольности невиданные! И что же? Понеслись, как крысы с тонущего корабля. Кто с поля боя, кто за границу, прихватив богатства, кто по дальним имениям отсиживаться в ожидании, когда за ними придет собственная дворня с топорами. А часть… часть тоже предала! Переметнулась к самозванцу! Князья, графы, те, кто еще вчера клялся ей в верности, теперь лижут сапоги этому мужицкому царю. Или скоро будут лизать…

Оставаться в столице было уже не просто опасно — самоубийственно. Паника могла вот-вот охватить Петербург, когда широко разнесется весть о «шлюзовом кровопуске», как прозвали разгром. что учинили люди «маркиза» в Вышнем Волочке. «Если не поспешить, непременно завязнем в веренице колясок и карет, которые, подобно клопам на пожаре, устремятся из столицы». Так объяснил ей Захар Григорич, непрерывно отирая свой высоченный лоб, не прикрытый париком. Он, военный министр, ждал разноса за поражение, а услышал лишь слабый стон: «Спаси!»

Петербург разбегаться начал еще в середине лета. Цены на хлеб, и так безумно высокие, взлетели до небес, начались грабежи. Иностранцы первыми почуяли неладное, потянулись к портам. А шведы! Густав, этот паяц, этот… мужеложец, и тот ударил в спину! Фридрихсгам, Вильманстранд… Фридрих, ее друг Фридрих, коему она доверяла свои секреты, молчал, как в рот воды набрал…

Решение бежать далось нелегко. Это был позор, крушение всего, чему она посвятила жизнь. Но инстинкт самосохранения, звериное чутье, не раз спасавшее ее в прошлом, кричало: беги! Беги, пока не поздно! Через Ригу, в Польшу, к Стасеку…

Поможет ли Понятовский? Или тоже предаст, как многие? Неизвестно.

Но сейчас главное — вырваться, спастись, выиграть время. Южная армия, замершая на Оке, наконец проснется, и тогда…. А там, быть может, удастся собрать еще силы, найти союзников и вернуть себе столицу. Европа не может допустить, чтобы на русском троне сидел этот… этот…

Карету сильно тряхнуло, и Екатерина едва не стукнулась головой о стенку. Она раздраженно поправила сбившийся набок чепец. Прижала руки к разболевшемуся животу. Кортеж остановился.

— Что еще за напасть? — пробормотала Екатерина Алексеевна, выглядывая в запыленное оконце.

Узкий деревянный мост через мутную, лениво текущую Лугу. А на нем — затор. Какая-то телега, груженная доверху скарбом, видимо, сломалась, перегородив проезд. Вереница карет, повозок, всадников сгрудилась перед мостом. Крики, ругань, лошадиное ржание. Хаос.

«Даже здесь, даже в бегстве, этот проклятый русский беспорядок!»

Охрана, немногочисленная и нервная, суетилась, пытаясь расчистить путь. Впереди послышались хлесткие удары плеток и возмущенные вопли.

Рядом, на соседнем сиденье, Чернышев. Военный министр, один из немногих, кто не оставил ее, кто решился разделить с ней эту горькую участь. Хотя, кто знает, что у него на уме? Быть может, поедом себя ест за полный провал обороны Петербурга!

Он тяжело вздохнул, выглянул в окно. Подозвал начальника охраны, какого-то безусого прапорщика, спешно произведенного из унтеров.

— Что за жестокость, милостивый государь? — голос Чернышева был нарочито спокоен, но в нем слышались стальные нотки. — Вы полагаете, битьем и руганью вы добьетесь порядка? После того, как ваши люди плетками охаживают мещан и крестьян, те потом валом идут в армию самозванца! Уж не этому ли вы способствуете?

Прапорщик что-то залепетал в ответ, покраснел, но Чернышев его уже не слушал — кортеж, включая тащившуюся следом за императорской карету с братьями Паниными, решившими разделить судьбу с Екатериной, сдвинулся и медленно выехал на мост. Министр снова отвернулся к окну, и лицо его было мрачно.

Екатерина прислушивалась к этому разговору с тяжелым сердцем. Чернышев прав. Жестокость порождает жестокость. И ненависть. Эту простую истину она, казалось, забыла в последние годы, ослепленная властью и лестью. А Емелька… Емелька этим пользуется. Он ведь не только кнутом действует. Он и пряником манит. Свободой, землей, отменой податей… И народ идет за ним. Не только чернь, но и…

В этот самый момент, когда она пыталась уловить ускользающую мысль, мир взорвался.

Оглушительный грохот ударил по ушам, земля под каретой содрогнулась и вздыбилась. Мост, казалось, подпрыгнул в нескольких местах одновременно, словно гигантское чудовище вырвалось из речных глубин. Крики ужаса потонули в реве пламени и треске ломающегося дерева. Карету подбросило, швырнуло в сторону. Екатерина почувствовала, как ее тело отрывается от сиденья, ударяется обо что-то твердое. Мир перевернулся. Вода… Холодная, мутная вода Луги сомкнулась над головой.

Последняя мысль, вспыхнувшая в угасающем сознании, была до смешного обыденной, почти спокойной на фоне этого ада:

«Как все глупо…»

И потом — темнота.

— Государыня императрица повелела всем, кому дороги вольности дворянские, позабыть об оставлении воинской службы и немедленно собраться под знамена Империи. Очнитесь от недействия своего, от пребывания в праздности! Доколе прельщаться одной суетой и уповать на армию? Пришло время, на службу поворотясь, Отечеству и своему сословию послужить!

Весь июль по Петербургу шастали глашатаи и собирали дворянское ополчение. Не конное, не волонтерское, что плетется позади воинских колонн и на поле боя годится разве что на преследование бегущего врага. Пехотное ополчение — вот на что был расчет. На тысячи отставников с реальным боевым опытом, но, поддавшись искусу «Манифеста о вольности дворянства», бросивших службу и разбежавшихся по своим имениям. Отчего ж их не поставить в строй, когда тяжелая година наступила?

Так рассуждал Захар Григорьевич Чернышев, задерганный до крайности необходимостью решить одновременно две задачи: и заслон в Финляндии супротив шведа учредить, и подготовить ударный кулак для похода на Москву. Оружия в Арсенале хранилось с избытком, но попытки собрать боеспособные части с северо-запада Российской империи с помощью рекрутчины дали исключительно слабый результат. Полки появились — но что то были за полки⁈ Видимость одна, их учить и учить. И тогда в голову графа пришла нетривиальная мысль А что если собрать те же полки, но из отставных офицеров, число которых росло в столице не по дням, а по часам⁈ Сбежали от мужицких погромов? Пора им и ответить, как положено настоящим мужчинам, а не прятаться за женину юбку!

Двадцать тысяч помещиков-отставников и просто волонтеров, проживавших в Петербурге и его окрестностях, удалось поставить под ружье. Полковники превратились в командиров батальонов и рот, премьер- и секунд-майоры — взводов, а чины поменьше, капитаны да поручики, составили костяк войска, выбрав себе должности сержантов, фурьеров, капралов и ефрейторов. А то и, наряду с подпоручиками и прапорщиками и бесчисленной толпой дворянских недорослей, просто встали в строй рядовыми.

Недоросли… Вот же напасть! Кто их готовили к ратной службе?

— Прельщались мы одной суетою, — сетовали их отцы, успевшие потянуть лямку службы. — Старые бароны ост-зейздские обнимут свои гербы и зарыдают: все пропало! А мы-то сами, русаки природные, лучше? Довольствуясь праздной и бедственной жизнью, разве готовили мы отпрысков своих к храбрости?

Оказалось, что готовили. Тысячи юношей самых лучших фамилий расхватали в цейхгаузах ружья и ранцы и заняли место рядом со старшими братьями и отцами, доставших из сундуков свои старые армейские мундиры. То, что эти мальчишки не умели ни заряжать толком фузеи и мушкеты, держать равнение в строю и понимать команды и такты, отбиваемые барабанщиком, искупалось их энтузиазмом. За пару недель ежедневной муштры в лагерях у Волхова из этой оравы удалось слепить подобие воинской команды. Корпус последней надежды. Так его прозвали в гигантском обозе, битком набитым оставшейся верной челядью, любовницами, парикмахерами, актрисульками, «мамзельками» легкого поведения и женщинами строгих правил, возжелавшими разделять тяготы войны со своими любовниками или родными, превращенными в солдат.

От этой дикой обузы — многоверстной вереницы экипажей — удалось избавиться, переправив корпус через Волхов. Помогли морячки генерал-майора Назимова. Целая флотилия малых гребных и парусных судов, занятая ранее патрулированием студеных вод широкой северной реки, доставила корпус на другой берег.

— В нашем распоряжении семь полков полного штата. Легкой кавалерии три тысячи, составленной большей частью из добровольцев со своими лошадьми. С ней не все гладко — кони-то большей частью попривыкшие к охоте, а не к действию в эскадронном строю. Как они поведут себя при звуках выстрелов? — делился наболевшим начальник штаба на военном совете.

Это собрание высших офицеров было раздуто втрое супротив нужного. От сбежавшихся на него генералов весьма почтенного возраста не протолкнуться. Важничали, кряхтели, попердывали, чинились и хвастали былыми заслугами. Кто свою службу при Минихе вспоминал. Кто хвастал прогулкой по улицам взятого когда-то на штык Берлина.

— Какой штык⁈ Вам ключи вынесли на подушке! А вот мы одной дикой спаржей и молодым степным чесноком от голода бежали, когда шли на Крым…

— И как? Взяли тот Крым? Или вернулися обратно несолоно хлебавши?

— Да я тебя…

— Тихо, господа офицеры! Давайте говорить по делу!

— Да что там говорить! У мятежников двух полков не наберется. Местность им у Вышнего Волочка помогает, но численное преимущество за нас. Навалимся дружно, и магазины наши!

Слухи об огромный запасах зерна, о скопившихся в районе шлюзов барках, доверху заваленных провиантом, оказались той сладкой морковкой, за которой были готовы потянутся все питерцы от мало до велика, а корпусные квартирьеры — особенно. Если с амуницией и боеприпасами не было никаких проблем, то кормить многотысячную воинскую силу скоро будет нечем. А столицу — уже нечем. Генерал-фельдмаршал граф Чернышев топал ногами и требовал на совещаниях немедленного удара в юго-восточном направлении, который откроет путь на Москву.

— Румянцев уже на подходе к Оке. Все силы злодеев и возмутителей должны туда направиться. Разговоры о том, что Пугачев вот-вот выступит на Петербург не более чем враки. Он же не сумасшедший?

И граф, и командир корпуса, генерал-аншеф Петр Панин, сохранивший свое положение при дворе, несмотря на опалу старшего брата, не были уверены в истинности этих слов. Напротив, отчего-то с каждым днем они все больше и больше склонялись к мысли, что удар на Петербург и отрыв от войск Румянцева — это именно то, что предпримет самозванец. Это было настолько очевидно… Но время шло. «Маркиз» продолжал сидеть в Москве. Пришла пора атаки, согласованной по времени с южанами, и Чернышев буквально выпихнул Панина на другой берег.

Не успел корпус добраться до Новгорода, из Москвы пришла ошеломляющая весть. Разведка доложила: накануне своей незаконной коронации Пугач отправил армию на Петербург.

— Ты вот что, Петр Иванович, сделай, — решился на крайние меры Чернышев. — Беспристрастен я во мнении, что тебе с Емелькой не совладать. Опереди его. Ударь по Волочку, захвати магазины и быстро-быстро поспешай обратно за Волхов. Бог даст, продержимся за рекой до подхода Румянцева. А не то придется нам конину в котлы артельные пихать. Сожрем свою кавалерию.

Панину не требовалось объяснять прописные истины. Для того, чтобы батальоны смогли обеспечить на поле боя катящийся огневой вал, требовались месяцы подготовки. Про стрельбу нидерфален, когда первые пять шеренг 6-ти шереножного строя вставали на колено и первый залп выдавала задняя шеренга, а потом все остальные по порядку, можно смело забыть. Стрельба плутонгами, когда взвод за взводом поочередно вели огонь, также требовал немалого слаживания. Оставался лишь вариант залпового огня, который сразу превратится в беспорядочную стрельбу, толку от которой как от козла молока. Так что штык примкнуть, и ать-два на противника, выставив стальную щетину.

Полки корпуса заторопились, понукаемые старшим начальством. Им предстояло взобраться на валдайскую возвышенность. А в это время им навстречу, сначала по Волге, а потом по Тверце величаво и неторопливо следовала армада барок с Зарубинским егерским легионом.

Имея под боком озера, каналы, шлюзовую систему и великую русскую реку Волгу, организовать переброску шеститысячного легиона — не бог весть какая сложная задача. Но и не такая простая, как кажется на первый взгляд. Генерал Крылов лично руководил погрузкой полков, конского состава и артиллерии. Особое внимание было уделено телегам с многострельными артиллерийскими системами на телегах — продуктом самородного гения Чекалина, так хорошо зарекомендовавшие себя под Оренбургом.

Ефрейтор Сенька Пименов и его закадычный приятель Васятка только успевали хлопать разинутыми от удивления ртами. Думали, придется грязь по дорогам месить, а оно вона как повернулось. Расселись по лавочкам со всем удобством да и поплыли мимо заливных лугов да дремучих еловых и сосновых боров, густо облепивших берега с редкими вкраплениями деревенек. Харчевались во время коротких остановок — полевые кухни заранее доставили в нужные пункты, а потому задержек не случилось. Ложками поворочали в мисках, в кусты до ветру смотались — и поплыли дальше по прямому, как прошпект, каналу 17-ти саженные барки-плоскодонки, влекомые бечевой аль парусом, набитые егерями в неприметных зеленых куртках-мундирах.

Вышний Волочок встретил легион лесом мачт и гигантским затором у шлюза разномастных речных посудин. В год этот важнейший узел вышневолоцкой водной системы пропускал не менее пяти тысяч барок, и за лето скопилось их великое число. Настоящий затор, который еще разгребать и разгребать, когда будет восстановлено движение по каналам в сторону Петербурга.

Сенькин полк, не задерживаясь, выдвинулся к укрепленному лагерю, раскинувшемуся перед многорядными ратаншементами и окопами. Шанцов было выкопано столько, что без поводырей впору заплутать. Славно потрудились «арапчата»-фортификаторы!

Зарубина встретил лично Ожешко в сопровождении небольшой свиты. За месяцы стояния в Вышнем Волочке поляк заметно утратил офицерский лоск. Загорелый до черноты, со спутанной гривой волос, он смахивал на цыгана — только серебряного кольца в ухе не хватало. С видом опытного барышника он разглядывал выгружаемых на берег казачьих лошадей.

— Кавалерия — это то, чего нам так не хватало. Вся моя ушла вперед, чтобы гонять неприятельские разъезды.

— Панинцы далеко? — уточнил Чика. Его сразу ввели в курс дела, как только он ступил на берег: он уже знал и численность наступающего корпуса, и кто у них командир.

— Сутки марша.

— Готов к встрече?

— Кровью умоются, — пообещал поляк с кривой улыбкой.

Умылись — не то слово. Захлебнулись в красной юшке! Со смертельным исходом!

Панинский план битвы был прост и определялся особенностями местности. Узкое дефиле в полтораста саженей между рекой и каналом не позволяло совершить обходных маневров. Сложную сеть вражеских окопов, оседлавшую дорогу на Москву и опирающуюся одним флангом в каменные стены шлюза, с одной стороны, и в крутой берег Цны, с другой, удалось изучить весьма поверхностно. Оставалось уповать лишь на подавляющее численное преимущество. Выбор невелик — или путать противниками ложными атаками, имитирующими глубокий фланговый обход по другому болотистому берегу реки, и бить одновременно издали всей артиллерией, или строить войска одним большим каре в виде прямоугольника, спрятав внутри конницу, и продавить оборону, не считаясь с потерями. Опыт подсказывал: количество убитых и раненых составить под полтысячи человек. Некритично! Атакуем в лоб! Время не ждет!

Выставили вперед артиллерию и все утро закидывали ядрами и бомбами позиции мятежников. Без особого результата, ибо пугачевцы хорошо зарылись в землю. Несколько раз удалось поразить пороховые погреба. Каждый взрыв вызывал у маявшихся от безделья пехотинцев крики восторга. Но опытные офицеры, включая тех, кто временно превратился в рядовых, хорошо видели, что от артиллерии толку маловато.

Неожиданно из вымахавших за лето колючих репейников, густо усеявших невспаханное поле, во множестве раздались одиночные выстрелы. Подкравшиеся егеря Зарубина скосили многие расчеты полковых орудий. Больше ждать было опасно.

— Прострите на сих злодеев ваше человеколюбивое мщение! — этими патетическими словами Панин отправил полки в атаку на редуты.

Шеренги двинулись ровными рядами под грохот барабанов — дробь, палки, дробь с палками, потом «полный поход», а следом фельдмарш. Лица наступавших преисполнены не человеколюбия, а зверской жестокости. Офицеры и знаменосцы — впереди.

— Хорошо идут! Вот она голубая кровь! — умилился генерал-аншеф.

— Я боялся, что будет гораздо хуже, — согласился с ним его начальник штаба.

Он оглянулся за задние линии, состоящие из собранных в авральном порядке рекрутов из Новгородской, Псковской и Петербургской губерний. Там порядку обнаружилось намного меньше. Новобранцы равнение держали плохо. Криком заходились капралы. Палки офицеров загуляли по плечам.

Навстречу наступавшим полкам выдвинулся рассеянный строй егерей в странных нарядах и дурацких картузах. Они тут же открыли огонь — удивительно точный для такой большой дистанции. По заведенной Румянцевым традиции из плотных шеренг наступавших полков выбегали самые опытные стрелки, чтобы первыми нанести врагу булавочные, но болезненные уколы. Все вышло с точностью наоборот: они стали первыми жертвами пехотного каре. Их быстро повыбили. Потом пришел черед прапорщиков, несших знамена. Следом — их помощников, подпрапорщиков. Замена находилась быстро. Кого-кого, а офицеров в шеренгах хватало. Они заранее договорились о старшинстве и действовали на удивление четко. Батальонный флаг с изображением креста с расходящимися концами мгновенно подхватывался, стоило знаменосцу рухнуть или опуститься на одно колено, получив ранение.

Барабаны быстрее застучали «полный поход», и шаг ускорился.

— Ступай! Держать интервал между взводов! — нестройно надрывались офицеры, так же, как и знаменосцы, падая один за другим. — На шестидесяти шагах заходи в линию.

Шестьдесят шагов считались «верной чертой» пуль. (1) Шеренги приготовились к залпу, но не тут-то было. Егеря противника побежали назад, разрывая дистанцию. Снова град пуль от стоявшей на колени второй линии егерей. И та отступает, стоит к ней приблизиться, в то время как первая «перекатившаяся» цепь уже перезарядилась и готова продолжать стрельбу.

— Куда бежите, трусы! В штыки, атакуй в штыки! — закричали обескураженные панинцы. Противник показывает спину, но из боя не выходит — есть отчего удивиться.

— Кавалерией надо б прижать, мерзавцев! Ни стыда ни совести! — ворчали марширующие ветераны.

— У противника на флангах казачьи эскадроны прикрытия. Ублюдки, они все предусмотрели.

Все да не все: мятежным казакам на правом фланге доставалось от полевых единорогов, батарею которых Панин распорядился скрытно поместить на лесистом берегу Цны.

— Отчего молчит вражеская артиллерия? Мы же уже в восьмидесяти саженей от ложементов! Когда с шага не бег переходить?

— Они расставили ее за окопами. Нас встретят одновременные залпы…

— Буэээ! — вырвало безусого юнца с мушкетом в правой руке наперевес.

На его глазах пуля раскроила череп идущему впереди офицеру. Тот сделал еще несколько шагов, нелепо взмахнул шпагой и повалился набок. Шеренги, одна за другой, через него перешагнули, ломая строй и тут же его восстанавливая.

В ста шагах от первой линии шанцев, которых с этого расстояния можно было насчитать не меньше девяти, вражеские егеря неожиданно развернулись и, разбившись на несколько команд, как будто растворились, добежав до невысоких земляных валов.

Стоило зарубинцами соскочить в окопы и рассердоточиться между людьми Ожешко, линию мятежников заволокло белым дымом. К ружейной трескотне добавились ухающие звуки полковых пушек. О «цельной» стрельбе егеря и люди Ожешко тут же позабыли, даром что попасть в плотные шеренги каре труда не составляло, если сильно не задирать ствол фузеи и мушкета. Потери наступавших выросли кратно. Бывалые вояки не могли припомнить, когда их встречал столь плотный огонь.

— Бегом! Бегом! — вырвался приказ из глоток не только командиров, но и старых служак-офицеров, заменивших «дядек» в полках.– Кареи, строить колонны!

Строй сломался. Для грамотного развертывания в штурмовые группы не хватило выучки и слаживания в наспех слепленных полках. Скорее толпой, чем организованными группами панинцы ворвались в первую линию окопов. В пустую!

— Где противник⁈

Быстро обнаружили перпендикулярные шанцам траншеи. Сунулись. С дальнего конца этого тайного прохода жеребьем плюнули фальконеты, отбросив смельчаков обратно. Вопли и крики усилились. Чертыхаясь и костеря во всю Ивановскую хитрожопых выродков самозванца, взводы полезли наверх, собирая подобие строя. До следующей линии было меньше пятидесяти шагов.

Очередной стройный залп из окопов. Первые шеренги —как корова языком слизнула. Но мощный вал из озверевших людей в считанные минуты захлестнул свободное пространство между первой и второй линией. Сзади уже подпирала кавалерия. Только вперед!

В окопах снова пусто! Воспользовались паузой, чтобы сформировать ровный строй.

— Через взвод! Спуститься в ложемент, поднять ружья на плечи и сделать мостики для перехода!

Не успели сообразить, кому прыгать в окоп, как на фланги выехали запряженные тройками пугачевские телеги с поворотными кругами вместо станины под орудия.

Выстрел! Выстрел! Выстрел! Выстрел!

Четыре пушки, закрепленные на круге, поочередно разрядили картечные заряды, пробивая до самой середины только-только сформированного шестишеренжного строя. Он пошатнулся. Ручьи крови залили земляные брустверы.

Кавалерия Панина бросилась на скорострельные телеги. Ей навстречу вынеслась казачья лава. Все смешалось в кучу-малу между двумя линиями окопов. Лошади падали, ломали ноги. Звенели сабли, Мелькали пики, выбивавшие из седел гусар и драгунов. Те огрызались пистолетным огнем. На помощь спешили пехотинцы, готовые штыками бить в лошадиную морду, грудь и даже в ноги.

— Стрелки, стреляй в ранжире! (2) Барабан — краткий сбор!

Телеги счастливо выбрались из свалки. Казаков крепко потрепали.

— Колонны! Ступай! Ступай! Атакуй! В штыки!

Бесполезно! Вторая линия. Третья. Четвертая. Все повторялось по шаблону. Потери росли. Противник постоянно избегал схватки холодным оружием. Счет убитым и раненым давно перевалил за тысячу. Особо большую груду тел навалило у каменных стенок шлюза. Это ужасно — видеть, как рядом гибнут товарищи и не иметь возможности ответить врагу.

На пятой линии вышла заминка. Атакующие колонны натолкнулись на рогатки. Пока их растаскивали, заговорила полевая артиллерия мятежников. 12- ти фунтовки! Каречь! Столь плотны были порядки наступающих, что чугунные градины разили без промаха, выкашивая целые просеки. Бедные духом начали прятаться в захваченных окопах, на удивление крепко устроенных. Шеренги сломались, плутонги перемешались, о правильных эволюциях позабыли.

— Батальонного огня!

Где те батальоны?

— Бери в полон!

Кого брать? Противника не видно.

— Не сметь никто пятиться! Ни четверти шага! Вздваивай плутонги в полудивизионы!

Тщетно. Противник усилил ружейный огонь. Солдаты валились снопами. Командиры повыбиты или растерялись.

— Отступ! Отступ!

— Задали нам кровопуск!

(1) Споры историков о дальности залповой стрельбы во второй половине XVIII века не дали однозначного ответа. Мы опираемся на указания А. В. Суворова из его книги «Наука побеждать». 60 шагов — «верная черта пуль», 60 саженей — картечная черта полковой артиллерии, 80 саженей — для артилерии полевой.Оттуды же взяты непривычные нам команды и названия барабанной дроби. Как говорится, практика — критерий истины, а в практическом опыте великого генералиссимуса мы не сомневаемся ни на секунду.

(2) Стрелять в ранжире — стрелять не сходя с места.