Родина – за нами!

На войне, как… — 13

Атлантический океан, 195…

Флаэрти не любил свои ирландские корни. Он даже «О» убрал из фамилии и нисколько не горевал. Жаль, рыжие волосы никуда не уберешь, а рыжина ему досталась — прикуривать можно, если зажигалка не горит.

Сам Флаэрти привык прикуривать от спичек, зажигая те о собственный ноготь. Такие серные продавались нечасто, но он знал, где найти. Дед всегда говорил — спички штука нужная, держи в сухости и те не подведут. Флаэрти вообще ценил деда по матери, хотя сейчас о нем говорить не стоило. Дед был из немцев, поколении в третьем, живших в Бостоне уже давно. Шмидтов не осталось, и хорошо, после сорок девятого, когда стало ясно — война кончится не скоро, за потомков переселенцев из Эльзаса взялись всерьез. Как и за остальных, из Саксонии, Баварии, Гессена и прочих немецких штатов, давно не существовавших.

Сейчас ему уже стало все равно. Какая-то лохань, приведенная в Бостон как обычная баржа с Юга, взорвалась, похоронив вместе с собой порт и все трущобы вокруг, включая домишко с семьей Флаэрти. Переживать за друзей деда, коротавших век там же, не пришлось. Ни за кого не пришлось, мертвые все равно не слышат слова живых.

Флаэрти читал в Пост, что взрыв оказался делом рук каких-то латиносов, бодающихся с Южной армии от Техаса и до Чили. Только ему не верилось, больно уж все встреченные смугляки оказывались яростны, злы и туповаты, не более. Умных среди них ему ни разу не попадалось.

Флаэрти, водивший тогда морской буксир, стоял во Фриско. Эхо Бостона дотянулось быстро, и он занял себя работой, уйдя в нее с головой. Война стала длинной, как свечки на День мертвых, выставляемые мексикашками по кладбищам. У нее даже появился привкус, мерзкий привкус плохого топлива, порой откачиваемого отовсюду даже через небольшие шланги. Мерзкий привкус мешался с надоевшими консервами, год от года становящимися все хуже и перебить его мог только бурбон. Кукуруза, хвала святому Брендану, пока не переводилась, как и умельцы, гнавшие из нее пойло.

Глоток из толстостенной фляги выходя из порта, глоток с каждой пройденной милей, глоток, добравшись к сухогрузу, севшему на мель, к лайнеру, ставшему госпиталем, застрявшему между камней, к миноносцу, идущему на ремонт. К концу вахты шкипер Флаэрти был готов воевать еще пару-тройку десятков лет, но когда впереди разгорались бакены и огни Фриско, ему хотелось выйти назад в море и искать, искать и искать подлодки узкоглазых.

О, этих добрый католик Флаэрти ненавидел даже больше немчуры, застрявшей где-то у большевиков. Смугло-желтые обезьяны, попадаясь порой на своих спасательных ботах у Суматры, Гвинеи и прочей сраной Океании, где буксир бывал регулярно, при встрече с ним всегда видели лишь две вещи. Вырастающий над ним скалой нос корабля или брызжущее раскаленным металлом рыло кормового «браунинга», куда качающийся Флаэрти добирался быстрее, чем на нос. Для них шкипер всегда держал пару-другую лент с настоящими подарочками, зарядами, прячущими внутри фосфорную начинку.

Япошки, оставшиеся после попаданий, горели и тонули, полыхая изнутри варившимися кишками. Флаэрти иногда таскали к комиссару района, где буксир оказывал помощь флоту. Его всегда сдавали дурные сердобольные души, писали доносы и требовали снять ублюдка с корабля, отправить на электрический стул или поместить в психушку.

Флаэрти, косясь в сторону и пыхтя обжеванным огрызком сигары, молчал и сверлил глазами портрет Эйзенхауэра, ставшего почти вечным президентом. Снимков нескольких случаев, когда за борт сливалась бочка, порой две, отработанного масла, потом лихо полыхавшего, никто не снимал, а верить словам…

Многие верили, особенно глядя на краснорожего громилу с лицом идиота, тупо смотрящего стеклянными глазами в никуда. Но война списывала все, а хороших капитанов, готовых в любой момент выходить с мирного Вест-Кост куда угодно — поди поищи ко второму десятку военных лет. Так что Флаэрти совершенно спокойно возвращался на «Хутча», закупался выпивкой и уходил в море. Команда у него подобралась та еще, такое количество дерьмоедов, ублюдков и отморозков редко когда оказывалось на флотских гауптвахтах одновременно.

— Флаэрти!

Флаэрти оглянулся, попыхивая своим вековечным любимым огрызком. Комендант порта, Салливан, смотрел на него с совершенно обычным выражением — как смотрят на дерьмо, прилипшее к подошве.

— Да?

— Ты открыл пакет, отправленный с вестовым?

Вестового, как и пакета, Флаэрти не видел. Он вообще, с самого утра, видел только потолок и стены «Морского», дешевого кабака для гражданских, где пил три дня подряд.

— Так и думал, — Салливан сплюнул, дернув идеально выбритой щекой, — тебе выходить через два часа, все уже загружено. Задание, карта и остальное, держи!

Отвертеться не вышло и ладонь Флаэрти цапнула настоящий, не ту писульку, что на «Хутче», конверт. Желтый, из толстой вощеной бумаги, вскрывающийся только с сильным хрустом.

Шкипер пожевал табачный огрызок и хрустнул бумагой, вскрывая.

«Хутч», принайтованный тросами к эсминцу, шел не своим ходом, его волокли сильные японские машины. От команды осталась половина, сам Флаэрти, кося оставшимся глазом на желтомордых, стоял на носу, связанный до деревянного спокойствия бревна.

Офицер, прохаживающийся рядом, довольно скалился и что-то верещал на своем обезьяньем. Флаэрти ни хрена не понимал слова, но радовался их нескончаемому, как Ниагара, потоку. Когда япошка затыкался и начинал гавкать, башка одного из парней, срубленная ударом длинного меча-тесака, скакала по палубе как мяч, пятная ее красным.

Флаэрти не обманывался, японцы радовались, взяв «Хутч» на абордаж, изрешетив борта с надстройкой и все же добравшись до команды, не дав ей потонуть. Дженкинс, тощая сволочь, не открыл кингстоны и теперь им предстояло умирать страшно, уж Флаэрти точно. Слава всегда идет впереди героев, а славы Флаэрти хватит на нескольких ирландцев-алкоголиков, и ему давно стало страшно.

Найденный ими австралийский сторожевик показал лишь свой нос, уходя под воду. Вместо него, разодрав утренний туман, на «Хутча» выскочила злобная тройка японских миноносцев, узких и хищных. Уйти от них даже казалось дуростью, и, само собой, не вышло. Не тягаться крепкому, сильному, но медленному буксиру-бульдогу с верткими и скоростными стальными легавыми, ощетинившимися стволами с торпедными аппаратами. Как они тут оказались? Флаэрти было наплевать, куда больше занимало предстоящее свидание со строгим привратником Петром, что вряд ли пустит его даже на порог Рая. Ну и, да, сам способ транспортировки. Не зря же все япошки, оказавшиеся на борту, прошлись по Флаэрти коваными бутсами и прикладами. Глаз, правда, вышибло при стрельбе, осколком.

А вот остальное… Флаэрти снова откашлял сгусток крови, где опять блеснул белым кусок какого-то зуба. Скоро уже…

Бухта оказалась громадной, спрятанной от ветров и со всех сторон закрытой скалами. Япошек тут виднелось видимо-невидимо, и на самых настоящих пирсах сейчас торчало не меньше пяти-шести экипажей. Да не каких-то там миноносцев или крейсеров, а двух, не меньше, авианосцев. Флаэрти плохо разбирался в силуэтах и прочей мути, нужной военным, зато узнал главное судно, нависавшее над остальным дополнительной скалой, рукотворной и стальной.

«Ямато», линкор, колотивший судна Союза каждый раз, как выбирался из своего логова. Его искали с самолетами, подлодками и допрашивая всех пленных. А он, оказывается, прятался тут, где-то у Явы.

Флаэрти косился на длинный острый корабль, когда услышал странный звук. Почему странный? Да просто он шел с его корабля, с его «Хутча», который, в обход шкипера, вдруг обзавелся неизвестным люком под ватерлинией. Флаэрти пил много, но главного не пропил, остался капитаном и моряком, знавшим судно назубок. И сейчас, в гомоне, плеске прибоя и птичьем гвалте, крохотный неизвестный скрип и едва заметный толчок, случившийся из-за открытого корпуса и второй, когда люк стал на место, он не пропустил.

Флаэрти мог пропить что угодно, но никогда не пропивал собственных мозгов. Времени, чтобы выбраться из корабля, хватило бы на трех человек, даже если у них новейшие аппараты для подводного плавания. Вот только вопросов это лишь прибавляло.

Какой идиот решится на диверсию, после которой ты никуда не исчезнешь с островка, после которой никто тебя не подберет, а искать будут, а кислород закончится и все, на берегу тебя возьмут и дальше не пожелаешь и врагу такой участи, а?

Странно, но Флаэрти знал ответ. Он же мог пропить даже собственную шкиперскую фуражку, но корабль был его, его «Хутчем». И «погруженное», большие ящики, такие вроде нужные для экипажа вроде как севшего на мель сторожевика, Флаэрти распознал. Пусть и видел крохотное клеймо один раз. Чертовых бриташек всегда подводит педантичность, а маркировку морского отдела УСС, Управления Специальных Сил, Флаэрти уже видел. И даже слышал странные байки о некоторых его вояках, воевавших под водой как на суше. Ну и…

Ну и Флаэрти мог упиться любимым бурбоном, но глаза его не подводили, даже оставаясь в одиночку, а подбивали правый или левый ему частенько. И Флаэрти мог поклясться в простой вещи: там, под водой, прозрачно-чистейшей, к «Ямато» скользнули вовсе не аквалангисты. Сраные военные…

Флаэрти, глядя на ребят и корабль, брошенных узкоглазым как приманка акуле, только оскалился, понимая, что единственное, что по-настоящему хочется сейчас, так это глупость.

Дождаться, когда «Ямато» распустится огненным цветком, разлетаясь к чертям.