Родина – за нами!

Глава девятнадцатая

'Разведчик, даже оставаясь в одиночку, обязан бороться до конца.

Любой противник должен бояться разведчика больше смерти'

('Подготовка личного состава войсковых РДГ,

Согласно требований БУ-49',

изд. НКО СССР, ред. Заруцкий Ф. Д, Тарас Ф. С.)

— Я, Саша, я. — Куминов прошёл в сторону «предбанника», где видел несколько лопат, аккуратно накрытых брезентом. Вышел, ещё раз посмотрев на неё. — Что не так? С собой нам тащить его нельзя, да и незачем. Нужно было отпустить? Эсэсовца, врага, человека, у которого на счёту точно не одна жизнь? Не стоит, Саша, не стоит. Это война, ты же знаешь, и мы воюем за свою Родину.

Сплюнул, неожиданно поняв, что разозлился на неё, пошёл назад. Учёная отвернулась, ссутулившись. Странно, как же оно всё странно, не ожидал такого от неё.

На улице повалил лёгкий снег, мягкими и большими снежинками. Капитан дошёл до успевшего остыть Римуса. Хлопья падали на его бледное лицо с широко раскрытыми глазами, падали и не таяли. Чертова война… чертовы люди, которым не живется спокойно дома. Обязательно надо полезть к соседям, найти этому объяснение, за уши затащить других. И удивляться собственной смерти, которая пришла так неожиданно. Действительно, как странно, когда те, которые должны поднять вверх лапки, испугаться и ждать своей участи — не делают этого. Интересно, что ожидал от своей жизни вот этот дурень с нашивками СС, когда вступал в ряды легиона? Обещания фюрера исполнятся обязательно, они быстро захватят страну Куминова, и сам Куминов будет терпеливо этого дожидаться? И эта тоже, хороша, ничего не скажешь.

Обалдеть просто… Коля? Нет, надо было оставить его здесь и с ним в качестве няньки кого-то из ребят? Да что такое с этой девушкой, которая так спокойно отнеслась к смерти тех, на заимке? Неужели теперь в её глазах капитан будет палачом, из-за чего? Тем более что он не выстрелил в затылок беспомощному фашисту, который всё-таки нашёл в себе силы и бросился в бой…

— Коля… — её шаги Куминов услышал до того, как девушка подошла близко. Но не стал отвлекаться от работы, уже успев накидать солидный сугроб. — Извини, пожалуйста.

— Всё хорошо. — Капитан кинул ещё несколько лопат и отправился в сторону сухого валежника, что заметил неподалёку.

— Он был такой, такой… — Саша замолчала, не найдя слов.

— Жалкий и беспомощный? — Куминов набросал на тело, погребённое под снегом несколько больших, разлапистых веток. — Стало не по себе? Бывает, товарищ профессор, и не такое бывает. Хочешь, чего расскажу?

— Да. — Она торопливо кивнула головой, не двигаясь с места. Куминов оглянулся. И понял, что карие и тёплые глаза Саши смотрят в ту сторону, где он только что накидал наломанного сухостоя. Смотрят, странно поблёскивая, очень странно и нехорошо.

— Я только прибыл в свою первую часть, пройдя ускоренные курсы краскомов[35]. Началось наступление, под Пермью, когда отбили первый кусок нашей земли. Тогда шли вперёд, мы с пехотой, бок о бок. Друг у меня был, Сашка, командовал взводом штурмовой пехоты. Взяли сельцо, рубеж обороны. Много своих положили, немцев тоже… порядочно. Одного не добили, пацан пацаном с виду, тоже из легиона был. Пожалел его Сашка, почему, зачем… не знаю. Дали уйти.

Куминов сел на поваленный ствол. Воткнул лопату, глубоко, надёжно. Саша стояла рядом, не садилась, смотрела на него. Капитана, за трое суток ставшего таким близким и знакомым.

— Немцы пошли в контрнаступление через неделю. Сашкин взвод стоял тогда на переднем крае, попал под самый каток. Там батальон полег почти сразу… Сашка остался жив. Тогда остался жив… — Куминов хрустнул костяшками, дернул щекой. — Недолго. Укрепиться им не дали, наша рота шла первой. Хорошо, что бинокль у меня тогда разбился, не хотел бы я его иметь при себе потом. Видеть, как твоего друга распинают, Саша, это больно, очень больно. Все эти молодцы из Ваффен СС всегда твердят одно, и тоже: не пытали, не мучали, убивали, если пленных, так сразу, одним выстрелом. Не знаю, может кто и такой из них. Я верю своим глазам. Сашку прибили гвоздями к забору, вырезали звезду на груди. Видел всё это в бинокль, недолго, совсем недолго. Винтовка у моего снайпера была хорошая, трофейная. Первым выстрелом его снял, Сашку, чтобы не мучился. Вторым этого щенка, который рядом стоял, с ножом, сучонок стоял. А он его тогда пожалел, дурак…

Саша подошла к нему ближе, села, наконец. Закурила, затянулась глубоко и сильно. Положила ладонь на колено капитану, сжала.

Они сидели и молчали, говорить не хотелось. Да и не о чем было говорить. Вокруг война, не стоит говорить, стоит делать дело. Все разговоры потом, когда они победят, когда от Берлина не останется камня на камне, когда тех, что заставил их быть здесь и сейчас — не останется. Ни одного, ни малейшего воспоминания. Без пощады, без жалости, нужно быть такими, потому что война ни где-то у соседа. Война здесь, на их родине, у них дома.

Птицы всё же что-то заметили, но не решились сесть, пока люди были здесь. Так и кружили в небе, изредка присаживаясь на высокие деревья, окружающие неглубокую котловину посреди леса. Небо, серое и низкое, смотрело вниз на двух людей, сидящих на поваленном и сухом дереве. Небу не было всё равно, но что оно могло сделать? Скрыть следы безумия этих глупых существ? Это оно могло.

И с неба, ставшего неуютным и холодным, вниз падали и падали тяжёлые хлопья, не собираясь прекращаться. Снег валил, начиная становиться уже настоящим снегопадом, не лёгкой позёмкой. Белое покрывало накрывало груду валежника, под которой остался глупый молодой Римус, решивший, что ему стоит бороться… за что-то, казавшееся важным. Небо понимало, что всё это от глупости, но люди сами выбирают свой путь, и получают награду за него тоже сами. Если человек решил, что две старые, давно забытые изломанные закорючки на петлицах делают его кем-то другим, стоящим над всеми остальными? Что тут можно сделать даже небу, высокому и мудрому? Людям свойственно делать ошибки, не учась на опыте других, и тот, что сейчас лежал в тысячах километрах от собственной родины, эту ошибку сделал. Мог остаться дома, спрятаться заплатить врачам, не идти мстить русским за какие-то там обиды? Мог, но не стал. Как баран пошёл за двуногими зверями, прикидывающимися волчьей стаей, не понимая, что на каждого волка всегда найдётся волкодав. На своё несчастье встретил своего, и умер смертью обычной подзаборной шавки. Как это было всегда со всеми, решившимися прийти на эту землю с оружием. Небо знало это всегда, оно видело и помнило многое. И понимало, что ему скоро предстоит накрывать белым лёгким саваном многих из тех, кто думал также как глупый эстонский эсесовец.

Потому что их красное знамя, на котором в белом кругу катится чёрное, испоганенное солнце, не сможет сравниться с алым цветом тех, кого они захотели сломить. И в этом была та правда, которую небо знало непреложно.

— Саша, капитан! — Юля, возникшая из белого вихря, начала кричать раньше, чем увидела их. — Быстрее, быстрее!

Куминов вскочил, понимая, что всё-таки что-то случилось. И побежал в сторону блиндажа. Саша успела первой.

Джанкоев тихо стонал сквозь зубы, не приходя в сознание. Мерять температуру обычным градусником было не нужно. Жар, безумный жар чувствовался сразу, стоило прикоснуться ко лбу разведчика. Остальные разведчики, разбуженные его стонами, стояли рядом, окружив его кольцом. Венцлав растолкала их, стараясь быстрее оказаться рядом с раненым. Радист, которого вчера успела зацепить хозяйка заимки, метался в бреду. Чистые, хоть и немного отсыревшие простыни, найденные в специальном закутке блиндажа, промокли насквозь. Запах пота от совсем ещё недавно полностью отмывшегося бойца она ощутила издалека. Хуже было другое. В и так не самом чистом воздухе блиндажа висел густой и сладковатый запах.

«Заражение, — поняла Саша, — необычное по времени, которое он получил после зубов той твари. Господи, что делать?»

— Выйдите все! — голос девушки хлестнул по бойцам, отвлекая их от мечущегося товарища. — Капитан, Юля, останьтесь.

Разведчики вышли, оставив с Камилем только их троих. Саша присела на край топчана, стараясь не задеть его. Попросила Куминова дать нож, понимая, что не стоит пытаться расстегнуть тугие пуговицы.

— Подержите его, вспорю рукав.

Капитан обхватил плечи радиста, не давая ему двинуться. Юля крепко прижала к топчану раненую руку.

Нож у капитана был наточен на совесть. Крепкая ткань рубахи расползлась сразу, выпустив ещё более усилившийся запах.

— Твою-то за ногу! — Вырвалось у Саши, когда показался бинт, которым около двух часов назад она сама сделала Джанкоеву перевязку.

Ткань бинта не была белой. Не была рыжей от проступившей крови. Не была алой от крови резко и неожиданно хлынувшей. Густо-коричневая корка, с вкраплениями чёрных и зелёных капель от вытекающего гноя. Тяжёлый и густой смрад начавшей разлагаться ткани. Тёмные толстые следы под кожей воскового цвета, протянулись от локтя на несколько сантиметров вверх. Венцлав только вздохнула, поняв, что такой реактивной по времени возникновения гангрены не было ни в одном справочнике полевых хирургов. Смерти от сепсиса следовало ожидать в ближайшие часы. Никаких препаратов, обернувших заражение вспять, у них с собой не было.

— Это что за хрень такая? — Юля изумленно посмотрела на неё. — Слышь, подруга, вы во что парня вляпать умудрились? Сколько он у вас с гангреной ходит?

— С прошлой ночи… — Куминов выдохнул воздух. — Камиль, Камиль, как же так…

— С прошлой ночи? — Юля посмотрела на них ещё удивлённее. — Ты, капитан ничего не путаешь? Этой дряни несколько дней минимум, без какого-либо лечения. Не мог же он пойти с вами с такой штукой, никак не мог.

— Коля говорит правду. — Венцлав покачала головой. — Но как же так? Заражение должно было начаться ещё там, на заимке. Я же сама осматривала его весь день, я же помню. Ничего похожего и близко не было, краснота спала к вечеру. Чёрт, чёрт…

— Что делать будем, Саша? — Куминов повернулся к ней, отпустив разведчика, так и не пришедшего в себя. — Умрёт ведь.

Девушка задумалась, ещё раз покачала головой.

— У нас нет с собой никаких действительно сильных лекарств-антибиотиков, да они тут и не помогут уже… Инвентарь, вот инвентарь есть… весь, и пила тоже. Стерилизовать только необходимо, вот что главное. Юля, спирт в блиндаже есть?

— Есть, — буркнула та, — сколько угодно для этой цели.

— Хорошо. Готовь спирт. Коля, нужна вода, горячая и открытый огонь. Стерилизовать будем с его помощью и спиртом, больше нечем. Жгуты у меня с собой есть, и бинты тоже.

— Этого добра здесь хватает, не стоит свои запасы тратить. — Юля встала. — Блиндаж готовили для партизан, это его основное назначение. У них раненые всегда есть, без медикаментов никуда. Вот ведь хрень, вот ведь.

Приготовления заняли некоторое время, пусть и недолгое. Во втором помещении блиндажа установили стол. Тот самый, за которым совсем недавно сидел довольный после бани Куминов. Горячую воду Воронков, которого капитан не отпустил, грел тут же, на второй из печей, садовой, с открытыми конфорками сверху. Несколько вёдер, предварительно начисто отмытых, парили в плохом свете от керосиновых ламп.

Саша, проверив заточку никелированной пилы, лежавшей в её памятной капитану укладке, нервно дымила в предбаннике. Куминов подошёл к ней, уставившейся в одну точку прямо перед собой.

— Переживаешь?

— Не то слово, Коля. Мне же не доводилось раньше такого делать. Да и условия… Господи ты боже, жалко-то его как, слышишь?

— Он выживет? — Капитан внимательно посмотрел на неё. Саша взгляда не отвела.

— Я не знаю. Характер заражения непонятный, понимаешь? Подозреваю, что твари те и в самом деле были… не живыми. Удивляться в этом случае трупному яду мне в голову не придёт. Если так, то умрёт. Если нет — то не знаю. Доволен таким ответом?

— Причём здесь доволен или нет? — Куминов сел рядом. — Ты волнуйся чуть меньше, Саша. Если оставить как есть, то ты сама говоришь, что Камиль умрёт. Значит только такой выход. И всё, больше никак. Тебе волноваться сейчас нужно меньше. Юля сможет тебе помочь, правильно понимаю?

— Сможет… — Саша затянулась, затушила сигарету. — У неё с медициной всё в порядке всегда было, особенно с хирургией. Специальность у неё совершенно другая, на твою похожая. Но на занятия ходила исправно, с интересом.

— Вы учились вместе? — Было не время, но капитан про задание не забывал. Как и про свои подозрения в сторону неожиданной попутчицы группы.

— Не совсем… — девушка встала. — В одном заведении, это верно. Но не вместе. Коля… Она тогда вас почуяла просто, в деревне. Этому их учили, хорошо учили.

— Что?

— Ей можно доверять, не напрягайся так. С ней нам проще будет, поверь. Мы и так в графике идём, а Юлька его сократит. Я очень рада, что она здесь оказалась. Хотя если бы предупредили, было бы лучше.

— Хорошо. — Куминов согласно кивнул. — Я попробую.

— Чудно. Знаешь, чего боюсь больше всего? Не знаешь, не знаешь. Сильного обезболивающего у меня с собой нет вообще никакого. Морфин… не знаю, поможет ли? Не говоря уже про наркоз. Ведь зачем его нужно было нести? Вот и я о том же, правильно ты киваешь. Держать придётся Камиля, сильно держать.

Куминов неожиданно почувствовал холодную каплю, электричеством пробежавшую вниз по спине. Про такой вариант мысли в голову не приходили.

Морфин не помог. Камиль пришёл в себя в тот момент, как Саша сделала первый надрез ланцетом, вскрывая мышечную ткань. Она не ожидала заражения намного выше такой заметной черноты. Густая, багровая жидкость с почти чёрными сгустками побежала на земляной пол, когда он открыл разом побелевшие глаза и закричал. Дико, безумно, жалобно.

Он умер через три часа после операции, так и не приходя в сознание. Камиль Джанкоев вновь провалился в тёмную бездонную мглу в тот момент, когда зубья пилы с хрустом врезались в кость повреждённой руки.

Старший сержант Воронков, накрыл ему лицо простынёй, что-то прошептав себе под нос. Куминов вышел на улицу, в уже надвинувшиеся сумерки. Сел на земляной бок блиндажа, занесённый снегом, не обращая никакого внимания на холод. Приобнял за плечи ревущую Сашу, у которой в пальцах нервно плясала сигарета. Прижал к себе, ткнувшись носом в тёплый, пахнущий земляничным мылом затылок. Гладил по спине, вздрагивавшей и ходившей ходуном под его ладонями. Шептал на ухо, беззащитно смотревшее из-под коротко остриженных тёмных волос что-то успокаивающее. Не замечал собственных слов, говорил-говорил-говорил. Ему было страшно оставлять её одну.