Просто солги

3. "Он говорил, что убьет меня, если я сделаю хотя бы один шаг. Я не поверила. Он выстрелил"

Он говорил мне, чтобы я стояла на месте, не дергалась. Просто не шевелилась.

Он говорил мне, чтобы я не пыталась его обмануть.

Говорил, что убьет меня, если я сделаю хотя бы один шаг. Я не поверила. Он выстрелил.

И его ужасное морщинистое лицо, покрытое омерзительными оспами, было последнее, что я увидела в своей жизни.

Ким тоже говорит, что мне не надо лезть не в свое дело. И я снова не верю.

…

Теперь я понимаю, почему слепым так тяжело в больших городах. Слишком много шума.

И самое страшное, что я слышу все: слышу, как еще только начавшие свой день клубы сотрясаются от грубой музыки как при сильнейшем землетрясении; слышу каждое слово, произнесенное в пределах моей слышимости; слышу бесконечные клаксоны автомобилей… Единственное, что успокаивает: среди всей этой какофонии я по-прежнему слышу его тяжелое дыхание.

— Ким?.. — окликаю. Но он не отвечает. — Ким?

Снова молчание. Чувствую, что машина начинает тормозить. Мне решительно плевать, куда он завез меня, сейчас это не имеет значение.

— Ким? Чертов ублюдок, ты слышишь меня?!

Я медленно начинаю вскипать. В таких случаях меня бесит в нем все, все — от ковбойских сапог до вечной ухмылки. Со злости ударяю кулаком по приборной панели, но понимаю, что только отбила себе руку.

— Мне нравится, когда ты злишься. — Я слышу его заносчивый шепот прямо над моим ухом. Где-то рядом. Он дышит мне в ухо и снова улыбается — знаю эту его особенность наизусть.

— Ким?.. — уже более мягко спрашиваю я, но слышу только, как хлопнула водительская дверца. А уже через мгновение все мое тело обдает свежим осенним ветерком. Особенным чикагским ветерком.

Он помогает мне выбраться.

Наступив в лужу, я снова чертыхаюсь.

— Ты такая предсказуемая, Кесс, — смеется он.

Уже не "Кесси", а "Кесс". И мне кажется, что Ким слишком много себе позволяет.

…

— Вы верите в Бога, мисс? — спрашивает голос. Незнакомый. Потусторонний. В смысле, по другую сторону от меня.

Когда-то мне уже задавали подобный вопрос, и я ответила "нет". Ответ был неверный ответ, заведомо ложный. Эта крохотная ошибка почти стоила мне жизни.

Еще никогда мне не удавалось отвечать на подобные вопросы верно. Это как коробка с сюрпризом: никогда не знаешь, окажется ли там озлобленный геккон или же на тебя брызнет кислотой. В любом случае, ты остаешься в проигрыше. Вот и вопросы с изюмом я ненавижу в этой жизни больше всего.

Так что как бы я не ответила, ответ будет неверным. Нечестная игра.

Прикусываю нижнюю губу и думаю над ответом. Затем стараюсь вежливо улыбнуться.

— Только если Бог верит в меня.

Я слышу забавный смех — это Ким стоит совсем рядом. Ни на секунду я не забываю о его присутствии, так тяжело он дышит.

Обладатель незнакомого голоса тоже смеется. Задиристо, хрипло. Как смеются полные жизни старики.

— Конечно, он верит в тебя, дитя мое, — говорит незнакомец. У него приятный голос, такой… располагающий. Такому голосу обязательно хочется довериться и моментально выложить все свои самые сокровенные мысли. Чем-то сродни психиатру, только с такими людьми разговаривать на самом деле приятно.

Я не стала спорить с незнакомцем, говорить, что он не может знать наверняка, поэтому лишь слегка улыбаюсь, чтобы, как минимум, не показаться невежливой.

Незнакомец определенно очень стар. Потому что дышит слишком часто (даже намного чаще, чем Ким), а еще потому что от него по-особенному пахнет. Я бы сказала, преждевременным разложением.

Ким слегка подталкивает меня, чтобы я шла вперед, но какой-то глубоко заложенный инстинкт заставляет меня остановиться, схватиться за дверной косяк. На мгновение мне кажется, что я иду в само логово дьявола.

Не помню, что тогда шепнул мне на ухо Ким, но я тут же расслабляюсь.

У старика типичная чикагская квартира: сильно накурено — только вот запах не как от обычных сигарет — скорее, от сигар. Она маленькая, и я чувствую это, потому что могу спокойно дотянуться правой рукой до одной стены, одновременно касаясь левой рукой противоположной. Но Ким говорит, что это только прихожая.

Меня усаживают за стол, на твердый, но невероятно гладкий стул, будто полированный. И ставят передо мной тарелку с аппетитно пахнущим бифштексом. Ей-богу, этот запах узнаю среди тысячи!

Мне плевать, даже если мясо отравлено. Плевать, даже если этот милый старичок вовсе не такой милый, каким кажется. Плевать, даже если Ким имеет на мой счет какие-то свои планы. Плевать. Я не ела уже целую вечность.

Незнакомец уже не такой незнакомый, и у меня такое чувство, что я разговаривала с ним всю свою жизнь, вот так, ртом, под завязку набитым бифштексом.

Даже не успеваю заметить, что уже не слышу тяжелого дыхания Кима. Не успеваю уследить, когда именно он уходит.

— И давно вы путаетесь с мафией? — неожиданно ровно спрашивает старик. Такое чувство, что он спрашивает так, между делом, от простого любопытства. Если бы я видела выражения его лица — наверняка, равнодушно-пренебрежительное, то наверняка бы поверила, — но я учусь слышать. И я слышу слишком большой смысл в этом, на первый взгляд, несерьезном вопросе.

— Меня списали несколько лет назад, — так же неопределенно, как и он спрашивает, отвечаю я и пожимаю плечами. Для верности. — И это не мафия, мистер. Я бы не употребляла такое слово.

Старик испускает весьма дерзкий смешок и касается своей ладонью моей. У него кожа шершавая, высушенная, а у меня гладкая, юная. И мне почему-то хочется, чтобы все было наоборот, чтобы я была старше, чтобы могла смотреть на этот мир своими глазами. Не чужими.

— У вас руки холодные, — шепчу. Старик не реагирует. Он хочет что-то сказать: я чувствую, как он издает непонятные булькающие звуки и снова закрывает рот. Он думает, что я очень упрямая. Ищет слова.

— Вы знаете, Кесси, — я вздрагиваю, когда он называет мое имя. Почему-то все все обо мне знают, каждый может посмотреть на меня со стороны и сделать выводы. Каждый — свои. — Сколько вам лет? Двадцать? Двадцать пять? В таком возрасте, Кесси, все еще можно поменять. Еще можно забыть свое прошлое и начать все с чистого листа. Как будто ничего и не было. Просто поймите, потом будет уже поздно. Вы можете остаться здесь, в Чикаго, смените имя, перекрасите волосы. Вы можете начать новую жизнь. Все зависит только от вашего желания, Кесси.

В моей голове проносится мысль, что я, возможно, не в себе, а этот человек — вероятно — моя совесть. И в этот момент он говорит мне то, о чем я так боялась даже подумать все эти годы. Мне всегда казалось, что иметь вот такое прошлое, как у меня, равносильно тому, чтобы провести все это время за решеткой. И когда ты оказываешься на свободе, то первоначально кажется, что невозможно забыть, невозможно выкинуть из памяти. Думаешь, что это будет с тобой вечность, что это стало частью тебя, невидимой меткой, которую невозможно будет отодрать от себя ни при каких обстоятельствах.

И, тем не менее, старик прав: все еще правда можно забыть, пока действительно не стало поздно. Пока еще есть время.

Но — невовремя — вспоминаю, что я уже влипла по самое "не хочу". Вспоминаю, что за мной уже гонится шайка головорезов. Вспоминаю, что с этим странным словом "прошлое" связан Ким. А я не могу без всего этого. Иначе это уже не я — это какая-то другая Кесси, с которой я определенно не знакома.

Сменить имя, покрасить волосы…

С таким же успехом он мог предложить мне сходить в крематорий и выбрать себе новое тело. Можно даже новую память.

Вспоминаю того ублюдка, чье лицо я увидела в своей жизни последним. Вновь и вновь вспоминаю, как он спрашивает меня, верю ли я в Бога. Это похоже на кошмар. Бесконечно прокручиваемый в моей голове кошмар, который невозможно забыть, просто приняв снотворное.

Это часть меня. Часть того, что Ким зовет "Кесси". Едва ли не самая главная часть.

Я качаю головой.

— Простите, но мне кажется, что уже. Уже слишком поздно.

Внезапно бифштекс резко становится безвкусным и уже больше не лезет в горло, останавливается где-то посередине пищевода. Омерзительное чувство. И мне самой как-то гадко-тошно от того, что, возможно, я только что разрушила последнюю надежду этого старца, к которому я успела проникнуться такой симпатией.

Неожиданно для самой себя я понимаю, что уже подсознательно ищу руку старика. Чтобы согреть.

Мне почти что стыдно. И за своими эмоциями я не успеваю проследить, что старик едва заметно смеется, — я слышу только мощные колебания его груди. Возможно, это и вправду смех.

— Я так и думал, — гремит он, по-прежнему сотрясаясь от неслышимого смеха. — Вы сильная, Кесси, вы знаете? Любой другой на вашем месте бы сломался. Но не обольщайтесь, дитя мое, предстоит вам претерпеть еще слишком много. Знаете, я даже уверен, что нам с вами больше уже и не встретиться. У меня такое чувство, что просто не суждено. Вы верите в судьбу, Кесси?

Я качаю головой. Слишком быстро, чтобы успеть подумать. Но я где-то слышала, что первая реакция — она самая верная. Буду надеяться, что так оно и есть.

— А Бог — это судьба. Моя. Ваша. Вашего друга. — Голос старика становится необычайно серьезен. — Значит, вы и в Бога не верите.

Я молчу.

Они все хотят, чтобы я говорила только то, что угодно им. Каждый жаждет этого, обращая мои же слова против меня. Людям нравится унижать меня, думать, что раз слепая, значит, все прощает. Но я не такая. По крайней мере, мне не хочется, чтобы меня считали такой.

И, говоря, что я не верю, этот старик как бы подталкивает меня к аналогичному решению. Не верю — не верю — не верю…

Он внушает мне вещи, которые с первого раза кажутся верными, простыми и такими понятными. Пытается заставить меня осознать собственную ничтожность, хочет убедить меня, что в этих бусах я не бриллиант — всего лишь рядовая бусинка.

И я почти верю. Почти.

…

Из своих воспоминаний я помню, что у каждого человека есть тень. Его собственное вполне материальное альтер эго.

Ким снова рядом, и я ясно, практически физически чувствую, как его тень прикасается ко мне. Теплыми, бархатными щупальцами. И от этих прикосновений становится тепло.

Ким говорит что-то про Нью-Йорк, но я не слушаю — предпочитаю просто стоять и наслаждаться невидимыми прикосновениями.

Не проходит и нескольких часов, как мы на полной скорости выезжаем за границу города.

Мне кажется, что я уже привыкла ко всему. К Киму, который вечно рядом, к тому, что он ездит слишком быстро, к его необычным знакомым и к тому, как громко он дышит. Я прогоняю из головы последние отголоски сомнений по поводу того, что Ким может сдать меня. Нужно просто верить.

И еще я теперь понимаю: вера — это не убеждение, вера — это состояние души.

В машине тихо. Думать мешает только мотор и Ким. Но Ким не особенно мешает. Он больше не включает классическую музыку — надоело, наверное. Потому что Ким, которого я знала, не мог долго выносить то, что было не в его вкусе.

Мы создаем свой мир сами. Свою жизнь. Лепим сами себя.

Мы верим в то, во что сами пожелаем, и смеемся только над собственными шутками. Мы боимся только за свою шкуру. И в этом отношении Ким почему-то отличается ото всех: он трясется и за меня тоже. Это противоречит любой логике, ставит тупик в любых умозаключениях.

Единственное оправдание: ему что-то надо от меня. Деньги, компания, секс, острые ощущения… Я не знаю, и у меня такое чувство, что это та правда, которую мне никогда не захочется знать.

Щелкает переключатель — это Ким включает фары. Значит, уже темно.

От скуки начинаю напевать — я понятия не имею, что это за мелодия, — просто привязалась. Мне все равно, что я могу мешать Киму вести машину — сегодня я буду его личным радиоприемником.

В такт моей выдуманной мелодии он начинает барабанить пальцем по рулю, и мне нравится этот звук, нравится слушать, как Ким подыгрывает мне на своем импровизированном ударнике.

Я сбиваюсь с ритма и начинаю смеяться. Громко, откровенно, как давно уже не смеялась.

— Ким, расскажи о себе, — прошу я, все еще смеясь. Не до конца понимаю, что собираюсь делать. Просто прошу — "расскажи о себе". Вот так просто без всяких отступлений.

— Меня зовут Ким, — шутливо замечает он, — по крайней мере, меня так зовет девушка, которую я в свою очередь называю Кесси, так что все по-честному.

Мне кажется, что разговор дружеский, несерьезный. Я сильно ошибаюсь, но еще не осознаю этого.

— А раньше тебя так не звали? — спрашиваю, интересуюсь, несерьезно, ненавязчиво.

— Конечно, нет. Но это неинтересная история, — отмахивается он. — Ведь у каждого есть шанс начать все с чистого листа, сменить имя, прописку, прическу? У каждого, Кесси, ведь так?

И мне кажется, что я где-то уже слышала только подобное.

— Останови машину, Ким, — требую я. Тихо, настойчиво, но требую.

Ким не слышит. Или притворяется, что не слышит. И Ким все еще смеется, мне кажется.