Просто солги

30. "Мне тоже хочется, чтобы меня кто-нибудь поймал"

Тонкая ниточка сиротливо покачивается под легким невесомым телом канатоходца. Я чувствую, как под самым куполом колышется воздух, вибрирует, точно потревоженный отчаянным смельчаком, бросившим ему вызов.

Я чувствую, как с каждым удачным прыжком, с каждым ловким шагом, нить раскачивается все сильнее. Из стороны в сторону, из стороны в сторону.

На мгновение лицо гимнаста озаряет удивление, но он толком не успевает понять, что же на самом деле происходит. Потеряв равновесие, он стремглав летит вниз, подальше от купола, но его вовремя ловит заранее прикрепленная к спине страховка.

Вот и мне тоже так хочется. Хочется, чтобы меня кто-нибудь поймал.

…

Зал взрывается аплодисментами. И этот дикий, отчасти первобытный звук на мгновение оглушает, лишает всякой чувствительности. А затем — тишина; вновь гаснет свет, и зрители с замиранием сердца вновь ждут нового чуда. Фокусника, который достанет из своего рукава несколько упитанных похрюкивающих кроликов, или Кесси, которая выйдет на середину арены, отвесит несколько неловких поклонов и начнет показывать свое шоу.

Мне кажется, что спертый воздух так и пронзают подобного рода мысли. "Кесси на сцену!" — скандирует переполненный зал, и я едва сдерживаюсь, чтобы не зажать уши и не закрыть глаза (или не послать всех куда подальше). Жи ведь рядом. А я не хочу ее расстраивать.

Я думаю о том, что и моя жизнь могла бы сложиться под прозрачным почти невесомым куполом. Я могла бы ходить по канату, непринужденно жонглировать маленькими мячиками, перебрасывая их с пятки на нос и обратно. Могла бы не танцевать, не чувствовать… Но все дело в том, что все это в прошедшем времени, и изменить уже ничего не возможно.

Вероятно, даже если бы в моей жизни не было Кима, все равно все пошло бы таким же чередом. Как там говорится? Это не мы выбираем себе судьбу — это судьба выбирает нас.

Ноги порядком затекли, и я не чувствую ровным счетом никакого восторга, наблюдая за происходящим на арене. Скорее, наоборот, чувствую страх, перемешанный с чужими, неконтролируемыми эмоциями. Мысли тысячи человек одновременно пытаются пробить мой разум, взять его приступом, но не выходит. Пока мне удается держать оборону.

Это походит на комнату ужасов. Кривые зеркала, чей-то тихий голос. Голос, который ты не знаешь, кому принадлежит. Грустные клоуны с нарисованной алой помадой (совсем как той, что мне подарила Лея когда-то) ухмылкой. Люди, которым хотелось плакать, а их заставили смеяться. Не хватало только нитками пришить уголки губ к мочкам ушей. Действительно, и как они до сих пор не додумались?

Габаритные огни, яркие, почти изумрудные, освещают сцену, отбрасывая странные длинные тени на человеческие лица. Люди смеются. Снова и снова. Им весело.

Но я чувствую кое-что другое. Чувствую только, как несколькими рядами выше меня находится пара внимательных глаз. Кто-то наблюдает за мной, изучает. Интересуется, но держится на расстоянии.

Неосознанно я что есть дури впиваюсь кончиками пальцев в деревянные подлокотники, и несколько ногтей от напора тут же с треском ломается. Но я не обращаю внимания. Паника, вновь эта паника охватывает все мое взбудораженное чувствительное тело. Но мне бы хотелось не чувствовать. Хотелось бы просто не знать.

Голова наливается кровью, а дышать становится тяжело, как будто в грудную клетку попадает свинцовая пуля. Возможно, прямо в сердце. И в этот момент я ощущаю дикую нехватку Джо и его сигарет. Вероятней всего, только сигарет. Или только Джо. Я уже не знаю. Честное слово, не знаю.

Чтобы хоть как-то успокоить себя, я закрываю глаза и мысленно начинаю считать до тысячи. Но на девятьсот девяносто девяти я останавливаюсь. Открываю глаза и понимаю, что что-то не так. Подкупольный идеально круглой формы зал отличается от того, каким он был в тот момент, когда я тогда, девятьсот девяносто девять мгновений назад, закрывала глаза.

Лишь затем понимаю — представление закончилось, зал опустел. Где-то на нижних рядах шуршит веником престарелый уборщик. В воздухе стоит пряный запах веселья, чем-то похожий на легкое опьянение.

Но самое странное не это. Меня настораживает лишь то, что рядом никого нет. И Жи тоже нет.

Непогашенный вовремя прожектор светит мне прямо в глаза.

Еще не успевши толком прийти в себя, я рефлекторно начинаю выискивать Жи подле себя: заглядываю под кресла, пытаюсь нащупать нить ее жизни, почувствовать, где она может быть. И отчаяние, которое я ощущаю сейчас, оно другое, совершенно не похожее на ту панику, что я ощущала совсем недавно.

Я ее потеряла. Ее… потеряла… я…

Слова в голове с трудом складываются в мысли, и я уже не могу рассуждать как здравая американка. Все получается немного по-другому: мои чувства решают все за меня. Говорят, куда идти, что делать, с кем разговаривать. И именно чувства говорят мне о том, что Жи уже нет в этом зале — я слышу только редкое сердцебиение и смешанные отрывчатые мысли престарелого уборщика. И ни звука более. Как же мне не хватает Кима с его вечными подсказками. С пейджером, сообщающим те самые сигналы, что нужны именно мне. Но сейчас Кима рядом нет, и я должна все делать без его помощи. Сама, Кесси, ты теперь сама.

По щекам бегут первые слезы. Эти слезы уже поздно останавливать, но у меня нет к этому ни сил, ни желания. Зачем? Все это лишнее, пустое. Все это чувства, показывающиеся наружу.

Я в бессчетный раз опускаюсь на колени и, протирая и без того грязный пол коленками и без того протертых джинсов, заглядываю в крохотную узкую расщелину между рядами кресел. Я уже не рассчитываю ничего там обнаружить, но внезапно я осознаю, что вижу в проеме чьи-то… ноги.

Тощие, оголенные, с иссушенной обвисшей кожей лодыжки и старомодные туфли на небольшом каблуке с пряжкой, чем-то напоминающей искусственные бриллианты. Мне хватает мгновения, чтобы понять, кому принадлежат эти ноги.

Но не успеваю я что-либо предпринять, как ноги исчезают из поля моего зрения.

Цок-цок. Дьяволица прыг-да-скок…

Ну, поймай меня, дружок…

В этот момент мне кажется, что я умираю. Что слезы медленно, сами собой высыхают, тело перестает шевелиться, и разум постепенно отстраняется от оболочки. Наступает странная необъяснимая апатия.

Я лежу на полу, зажатая между грязными доисторическими креслами, а надо мной, где-то высоко, под самым потолком, канатоходец упражняется в очередном трюке.

…

— Как ты могла ее потерять?!

Он зол. В отличие от меня он воспламеняется с точностью до миллисекунды.

— Я не знаю! — что было силы ору я, как будто если я буду говорить тише, то он меня не услышит. — Сколько еще раз тебе говорить? Не знаю-не знаю-не знаю!

Я действительно точно ребенок. Пытаюсь убедить его громким голосом, топнув ногой или еще чем-нибудь не менее глупым. Забываю только о том, что он меня не слышит. Все равно не слышит.

— Ты же знала, что там может быть опасно! Какого черта ты, Кассандра Слоу, понесла свою задницу в цирк именно сейчас?!

Я уже открываю рот для очередного колкого ответа, но из меня вылетают только несколько прозрачных пузырьков воздуха. До меня внезапно доходит смысл его слов. Смысл того, что Джо прав. Захлопнув рот обратно, я униженно опускаю глаза и хочу только одного. Не видеть. Чтобы он меня не видел, и я его. Чтобы никто, никого и никогда.

И почему-то то, что сейчас на его лице не вечная ухмылка, а обычное раздражение, угнетает еще больше. Лучше бы он смеялся. Смеялся и тыкал в меня пальцем. Сказал бы просто: "Ну, Кесси, ты и растяпа". Но — каким-то неведомым мне образом — его действительно волнует то, что произошло.

— Ты мне не мамочка, Джо! Засунь свои дурацкие советы к себе в зад! Понятно?

Я не знаю, почему я так говорю. Почему на его опеку отвечаю раздражением? Почему на его заботу отвечаю нападением? Я не знаю — это слишком сложно для меня сейчас. Сейчас, когда мой мозг медленно расслаивается на мелкие, крошащиеся в пальцах пластины.

Он тоже замолкает, и ему тоже — больше нечего сказать. Лишь облизывает пересохшие губы и смотрит на меня, как будто с презрением. Словно говоря: "Ну и пусть, Кесси. Твои проблемы. Ты сама их натворила — теперь сама и расхлебывай".

И я поднимаю подбородок повыше, чтобы показать, что я действительно принимаю его вызов, что я действительно такая, какой он считал меня когда-то. Сильная. Независимая. Я могу почувствовать в нем все — редкое отсутствие сигаретного запаха, резко приглушенные его волнением мысли. Могу почувствовать, что сейчас ему душно, когда мне наоборот — слишком холодно. Он мысленно прикидывает, в какой момент ему лучше уйти из комнаты, какой момент будет наиболее эффектен.

— Можешь уйти сейчас, — твердо говорю я. Он не ожидает: не привык, что я так открыто демонстрирую свою чувствительность. Ну и пусть. Сейчас — мне откровенно плевать. И ничто уже не имеет значения, за исключением того, что мне нужно немедленно найти Жи, и каждая секунда сейчас на счету.

Он поворачивается в мою сторону, отнимает руки от подбородка и смотрит прямо на меня. Снова. Ужасное чувство. Он смотрит слишком пристально, слишком изучающе, как будто тоже хочет почувствовать меня, определить, что у меня внутри.

— Сейчас, — повторяю. — Или уйду я.

— Вали отсюда, Кесси, — неопределенно огрызается он, но я не двигаюсь с места.

Мне кажется, что он и не ожидал от меня другой реакции. Джо поворачивается ко мне спиной, и я слышу, как плещется о стенки чашки какая-то жидкость. По запаху более всего похоже на…

— Хочешь кофе? — как ни в чем не бывало интересуется он.

Я сглатываю слюну. Конечно, хочу, но ему об этом знать совершенно не обязательно.

Чувствую резкую боль в ладонях — это поломанные ногти пронзают кожу, и на поверхности тут же выступают крохотные капельки крови. Я как можно незаметней встряхиваю руки в надежде, что маленькие ранки исчезнут сами собой. Я жду чуда. Точно те зрители на цирковом представлении.

Он снова поворачивается ко мне — на этот раз, уже с двумя чашками кофе в руках. Резко, испуганно я прячу руки за спину, вероятно, опасаясь, что он увидит (или — вдруг — почувствует).

Но он, кажется, ни о чем и не подозревает. Стоит себе в нескольких шагах от меня. Все такой же Джо, каким я его всегда знала. Такой же неприступный, как гранитная скала, со своей вечной ухмылкой. В его руках — две чашки кофе — по чашке в каждой. Невозмутимый, с широким лицом и короткой стрижкой. Единственное в чем мы с ним абсолютно похожи — оба не уверены в будущем. Или даже не в будущем — в следующих тридцати секундах.

Джо не решается сделать один-единственный шаг в мою сторону, я в его — тоже. Совсем как тогда, когда мы встретились в парке, когда мы сидели в кафе. Снова и снова мы ничего не предпринимаем; в тысячный раз наступаем на одни и те же грабли.

Наконец, решившись, я резко, всем телом подаюсь вперед и выхватываю предназначенную чашку. Одну из двух. Немного жидкости выплескивается через края и обжигает руки. Про себя я выругиваюсь, а лишь затем поднимаю на него глаза.

Он по-прежнему не может отвести от меня взгляд. Сосредоточенно, как-то излишне серьезно он рассматривает меня, и мне становится неловко.

В этот момент мне кажется, что этот Джо — обыкновенный. Не тот, кто таскает меня от наркомана к наркомана, от притона к притону. Не тот, кто совал мне под нос пакетик с героином, натаскивая, как собаку-ищейку. Не тот, кто дал мне пощечину. Не тот, кто столько времени преследовал меня, пытаясь даже однажды прострелить мне голову. Этот Джо — другой. В моем подсознании он чем-то похож на Кима. Того Кима, которого я знала, а не того, кому поручили держать меня на коротком поводке. Не удержали — поводок порвался.

Я вспоминаю, как Джо шутил насчет того, что нас можно назвать семейной парочкой. Все бы так, но у нас кое-что иное. У нас "симбиоз", как он сам говорил.

— Бред. Все это бред. — Он первый отводит глаза и ставит нетронутый кофе обратно на стол. — Все, что со мной происходит после того, как ты появилась. Ты как магнит для всякого хлама, Кесси. Притягиваешь все без разбора. Когда мне поручили тебя найти, я подумал: "Плевое дело. Через 24 часа она будет моей". Но все оказалось не так просто. Тебя снабдили каким-то парнем, который таскался за тобой, как приклеенный. Потом еще один парень. Вся операция катилась в тартарары, пока ты сама не открыла мне дверь. Я позвонил — ты открыла. Не видя меня, а только слыша и чувствуя. Открыла дверь совершенно незнакомому человеку, который, помимо того, мог оказаться потенциальным убийцей. С тобой все не так как надо. Ты неправильная, Кесси, и все, что с тобой происходит — это неправильно.

Я молчу — мне совершенно нечего сказать, кроме избитого:

— …прости.

Его ухмылка становится шире.

— Тебе не за что извиняться, Кесси. Это я должен просить прощенья за то, что ты теперь стала такой. С обостренным восприятием. Живешь в публичном доме, подобрала на улице дочь наркомана. Я не знаю, кого ты из себя строишь, Кесси, но я верю, понимаешь, просто верю, что ты не такая. Настоящая Кесси, та, что внутри тебя, она терпеть не может меня, обитателей этого дома, "работу", которую тебе приходится выполнять. Ты не такая, Кесси. Не грязная.

— Нет, — я с трудом заставляю себя выдерживать взгляд, потому что понимаю — сейчас я не должна ломаться, — я именно такая. Намагниченная на всякую дрянь и…

…и на тебя тоже.

Но последние слова я не произношу вслух — заглатываю их обратно, приберегаю для какого-то другого случая.

— Я просто хочу, чтобы ты знала, Кесси. — Он слегка касается своей широкой ладонью моей — поцарапанной. Щекотно. Но приятно. — Я всегда тебя поймаю. Когда ты будешь падать.