Просто солги

10. "Иногда людям дают второй шанс. Хочется спросить: "За что?"

Иногда людям дают второй шанс. Я не знаю, по какому принципу кто-то наверху распределяет между смертными эти самые шансы. Хочется спросить: "За что?".

Но я молчу, боясь спугнуть севшего мне на плечо воробья. Маленький храбрый воробей.

И я почти уверена, что люди не получают второй шанс за что-то — они получают его для чего-то.

Кто-то наверху очень сильно хочет надо мной посмеяться.

…

Такое ощущение, что кто-то вылил мне в глаза добрую порцию кислоты, разъедающей все живое. Чтобы хоть как-то побороть невыносимую боль, я начинаю резко и часто моргать, надеясь, что это хоть как-то смягчит зуд и жжение.

Еще чуть-чуть — и я не выдержу и, повалившись прямиком на асфальт, начну собственноручно выцарапывать себе глаза.

Наверное, если бы Джо меня не окликнул, я бы так и сделала.

— Эй, Кесси, с тобой все в порядке? — с сомнением спрашивает он, заранее не доверяя каждому слову, произнесенному из моих уст.

— Нет, черт возьми, — шиплю в ответ.

Внутри меня все стягивается в тугой узел, тянущий меня вниз, к земле. И вся боль тянет.

И глаза так жжет, что мне кажется, что у меня нет никаких шансов когда-нибудь их открыть.

На заднем плане играет музыка. Я не знаю точно — у кого-то плеер на полную мощность, или же все происходит у меня в голове, но эта музыка — мое единственное спасение, та соломинка, за которую я хватаюсь, чтобы остаться собой. Я нахожу песню знакомой и понимаю, что это тот самый мотив, который мы с Кимом напевали по пути в Детройт. Та самая мелодия, связывающая меня с реальным миром.

Мне тяжело держаться, тяжело дышать. Хочется лечь прямо тут, на холодный асфальт и спокойно умереть.

Все происходящее мало напоминает реальность, и я мало напоминаю себя прежнюю. Стараюсь, чтобы мое лицо не выражало эту боль внутри меня (Ким говорил, что у меня все эмоции на лице написаны). Стараюсь нащупать то самое реальное время, за которое стоит схватиться, но я уже даже не могу определить, где я, где Джо.

Он держит меня за руку, и мне кажется, что я уже и вправду лежу. Он держит и шепчет что-то похожее на "просто держись".

И я вспоминаю, что мне Ким говорил. "Я не прошу тебя жить — просто держись".

Вспоминаю, как он вот так держал меня за руку. Наверное, и тогда, пять лет назад, тоже держал. Но я не помню — тогда я была в отключке.

У Джо рука теплая, и его тепло медленно перетекает в меня, заставляет вновь мыслить, вновь… чувствовать.

А затем все проходит. Я открываю глаза, и на какой-то момент мне кажется, что я вижу его лицо.

Затем вновь закрываю… открываю…

Пусто.

…

Все происходит оттого, что я этого просто хочу. Хочу выкарабкаться, хочу попробовать жить нормально, хочу…

В воздухе пахнет лимонадом и нашатырным спиртом. А музыка исчезла — остались только помехи, как в плохо настроенном радио. И я вспоминаю, что, почему-то, не умерла — осталась у Джо послушной собачонкой.

Джо говорит, что в этих вылазках нет ничего страшного. Говорит, что когда-нибудь мне даже понравится.

Разгоряченное от мороза, мое тело не реагирует на его дешевые уловки. Весь Джо — умелый фокусник до мозга костей.

Я пытаюсь вспомнить, чье лицо мне совсем недавно удалось разглядеть в темноте. Его — не его?.. И вообще, не было ли это всего лишь очередным капризом моего ненасытного воображения?

Начинает кружиться голова, и что-то внутри подсказывает мне, что идти дальше нельзя. Я дергаю Джо за рукав, но он как будто и вовсе не обращает внимания. Не считает нужным обращать.

— Там… там что-то есть, — выдавливаю я и понимаю, что он ухмыляется.

У моего спутника классический голос плохих парней. Своим тоном он всегда делает мне одолжение, будто я все еще жива только из-за его непосредственной прихоти.

— Давай уйдем отсюда!.. — Мой голос срывается в хриплый крик, и я уже не могу с точностью идентифицировать, с чем, все-таки, связана эта волна необъяснимого страха.

Джо не слышит. Деликатно не обращает на мою истерию внимание — только продолжает уперто и ненавязчиво тянуть меня в неизвестном направлении.

Но я уже не та Кесси, что была два месяца назад, не та Кесси, что по одному Кимову щелчку пальцев покинула родной город. Та Кесси притворялась сильной, а эта Кесси уже другая: расчетливая, повзрослевшая. У этой Кесси не осталось больше причин быть слабой.

— Послушай меня! — ору я, и мой голос звучит уже на пределе возможного. Я останавливаюсь и, как он ни тянет меня, не двигаюсь с места. Жду, пока он выслушает, даже если для этого потребуется несколько лет.

Джо тоже ждет, пока пройдет моя истерия.

Но я упертая, да и он тоже.

— Я сказала, я туда не пойду! Ты слышишь, нет?! НЕ ПОЙДУ. — Еще никогда прежде я не была столь уверена в правильности собственных решений.

У меня в запасе три минуты, чтобы не оборвать собственную жизнь. Я чувствую как, противно капая, время больно падает мне на ботинки. Ноги замерзают.

Джо явно смягчается. Берет меня за руку — осторожно — и слегка тянет за собой.

— Пойдем, Кесси. Это совсем не больно.

Наверное, он владеет гипнозом.

…

Вновь и вновь мы ходим по кругу. Огибаем земной шар, делаем вид, что с легкостью можем преодолеть еще одну кругосветку. Мы ищем что-то, что сами называем свободой, мы слушаем чужие советы, чужие голоса. Мы чувствуем, когда слишком поздно и чувствуем, когда уже ничего нельзя сделать.

Если прямо сейчас настанет конец света, я ни капельки не удивлюсь.

И это простое "держись" оставляет меня в жизни, позволяет мне осознавать, что мне нужно жить ради того, чтобы когда-нибудь нечаянно столкнуться на улице с Кимом, услышать его тяжелое дыхание и просто так, совершенно искренне спросить: "И как ты?". Мне кажется, он поймет. Он не станет придумывать себе всякую фигню, а просто улыбнется и скажет: "Кесс, а ты постарела". А я не смогу сказать ему, изменился ли он. Не могу, потому что не вижу.

И тогда это будет совершенно нормально, когда за чашечкой кофе я расскажу ему, как мне было без него тяжело. Как я думала, что его дыхание прячется где-то в ветре, как ждала, пока он даст мне пощечину и заорет: "Да ты что, Кесс?! Совсем с катушек съехала?!"

Я расскажу ему о своей жизни, расскажу о том, что теперь я могу приносить пользу. Пожалуюсь, что если бы в досье не поставили приписку "гиперчувствительная", за мной бы никто и не начал охоту. Поделюсь с ним моментами своих уже постоянных вылазок. Расскажу, как потом трясет после каждого рейда.

И все, о чем я мечтаю, это когда-нибудь увидеть его лицо, потрепать его по щеке и сказать:

— Эй, Ким, да ты что, не кисни! Все путем.

И когда-нибудь я уже привыкну к тому, что у этих людей — истощенных, умирающих — сердце почти не бьется. Привыкну к тому, что перед смертью они не молят меня о пощаде, а лишь спрашивают, как там, в нормальном мире. Я не могу сказать им правду — я просто не вижу. Но я могу сказать лишь — "холодно" — и им этого будет достаточно.

Со временем начинаешь жить быстрее, танцевать стремительнее. Со временем начинаешь убивать, не задумываясь.

Вводишь раствор, на ощупь выискивая вену. Спасаешь людей от их вечного земного ада.

Спасаешь и думаешь: "Когда же, черт возьми, кто-нибудь спасет тебя?"

Я оправдываю себя тем, что делаю этому миру добро, но тут же в голове всплывает мысль, что добро — это самое дерьмовое слово в мире. От него вообще одни неприятности.

Я делаю глубокий вдох и на ощупь выискиваю в кармане жакета телефон. Не знаю, куда нажимать, — всегда угадываю.

— Джо, я закончила — забери меня, — быстро бросаю я в трубку и отключаюсь.

Из квартиры выход всегда нахожу быстро: там, где меньше всего пахнет этой дрянью, — там и свобода.

Мои чувства окончательно притупляются, а в голове не остается ни единой эмоции. Мне кажется, что я стала сильнее. Но от этого ни холодно, ни жарко. И мне кажется, я втягиваюсь в эту жизнь, как втягиваются эти недоумки всяким дерьмом. Но приходит Кесси и всех спасает. В добрых традициях хорошего кино.

Я уже ничего не чувствую. Не слышу, не вижу. В организме только спасительное успокоительное, и я благодарна тому из психов, у кого на столе я обнаружила знакомые граненые таблетки.

За окном заканчивается зима, но я уже не чувствую холода. Вообще ничего не чувствую.

Сижу на уже неустойчивом карнизе перед окном и гадаю, как же он еще меня держит. Пытаюсь нащупать тот момент, когда снег начнет таять, и я услышу спасительную капель. Я жду весны, потому что знаю: Джен выходит замуж весной.

Меня, конечно же, не пригласят. Они просто не знают, кого приглашать. Потому что Кесси в Нью-Йорке больше нет — по документам я теперь уже не просто Кассандра Слоу, хотя об этом, наверное, тоже мало кто знает.

Я не слышу противных монотонных звуков за стенкой, но теперь меня уже скорее раздражает их нехватка, нежели их наличие. Мерзость, я знаю.

Лея сидит на моей кровати-диване-кушетке и снова безостановочно звякает. Она кричит мне что-то про "холодно" и про "открытое окно", но я ее не слушаю. Или не слышу. Оба варианта подходят.

Иногда мне кажется, что я могу видеть. Не картинки из моей головы — мои старые воспоминания, — а могу видеть по-настоящему. Но в такие моменты дико болит голова, и я прекращаю всякие попытки — просто закрываю глаза.

Иногда мне кажется, что жизнь ползет слишком медленно, но вот уже кончается зима, и я ничего не могу с собой поделать. Не могу уже обойтись с тем, что прошлое действительно начинает притупляться. Я уже не так часто думаю о Киме, и мне кажется, что я — наконец — забыла, как он дышит.

В руках шелковая лента: края еще сильнее распушились, и нитки осыпаются прямо вниз, на заспанных прохожих.

— Лея, сейчас утро? — спрашиваю я отстраненно. На самом деле мне все равно: утро или день, — по мне так все одно.

— Почти полночь, — хрипло откликается она, и я приглушенно фыркаю. Раньше я всегда умела точно определять время.

По коже идет волна знакомого холода, и я прижимаю левую ладонь к губам, чтобы хоть как-то согреться. На губах помада — та самая, которую мне Лея когда-то подарила, — и она оставляет на ладони жирные алые следы. Жирные — чувствую, алые — знаю.

Но я все равно никогда не пойму всех этих девушек, которые торгуют своим телом. Не пойму и Лею, с его абсолютным равнодушием к этой своей стороне жизни. Я никогда не пойму, и все же не решаюсь произносить слово "проститутка" в их присутствии. Это как-то неправильно, что ли.

И это какая-то ирония судьбы, в которую я никогда не верила. Когда я становлюсь чище и одновременно по уши погружаю себя в разное дерьмо. И теперь мне хочется ругаться. Уже вслух.

На моей щеке сильно саднящая царапина. Я не помню, где я зацепилась, — помню только, что этот парень сильно орал. Не хотел умирать.

Становится еще холоднее, и я начинаю усиленно дуть на ладони, хоть как-то пытаясь согреться. Мне не хватает ума залезть обратно в комнату — хватает только сил на осознание того, что внутри меня все замерзло.

На небе ни облачка — я не вижу, просто в такую погоду ближе к полуночи небо всегда такое. Джо говорит. И я ему верю на слово почему-то.

В комнате внезапно прекращается звяканье, и одновременно в моем организме прекращается действие успокоительного. Я слышу, как Лея поднимается с моей постели и начинает настраивать приемник. Тот шипит, плюется, и я издаю ехидный смешок: в чем-то мы с ним очень похожи.

Затем Лее все же удается поймать нужную волну, и она крутит динамик на максимальную громкость. Знает, что мне тоже хочется послушать.

"…а теперь перейдем к главным новостям прошедшей зимы. За последние два месяца в Нью-Йорке участилась смертность среди наркозависимых людей. Их всех находят в собственных квартирах. Причиной все врачи единогласно объявляют остановку сердца. Следов насильственной смерти на телах обнаружено не было. Существует предположение, что в Нью-Йорке распространяется очередной очень сильный вид наркотических веществ. Также местные СМИ уже…"

Но дальше я не слушаю — заранее знаю все эти их предположения и догадки. Мне плевать. Я просто делаю свою работу.

Как это клево звучит, не правда ли?..

Лея резко вырубает звук, и я тоже понимаю, что ее тоже все это уже достало.

Затем она, не говоря ни слова, резко перелезает через окно и садится рядом со мной на карниз. На моей памяти мне еще никогда не удавалось ее разболтать, но тут она начала разговор сама:

— Меня Главный на уик-энд отпускает домой, — разом выплевывает она, и я слышу, как резко бьется ее сердце. Такое чувство, будто она только и ждет моего одобрения.

Я чувствую, как мои губы расползаются в глупой улыбке, чувствую, что просто должна сейчас обнять эту девушку, которая, как и я, только кажется сильной.

Лея плачет. И я, чувствую, что, наверное, тоже.