Просто солги

13. "Говорят, наши сны — это наша судьба. Но я просто не верю"

Говорят, в снах отображаются все наши мысли и потайные желания, но в таком случае я не могу найти объяснения своим сновидениям.

Одна за другой, как в дешевых хоррорах, резко гаснут в длинном коридоре лампочки. Какие-то разрываются, мириадами осколков рассыпаясь в разные стороны и тут же исчезая в темноте, а какие-то просто гаснут, замолкают навсегда, как будто кто-то просто засунул им в глотку кляп, чтобы они замолчали.

Одна за другой гибнут мои надежды и глупые мечты. Одна за другой… Как пришедшие в движение костяшки домино.

Одна за другой… одна за другой…

Внезапно все стихает, и я понимаю, что последняя оставшаяся в живых лампочка — это я. Затаив дыхание, я смотрю на все это действо со стороны и мысленно заламываю пальцы. Хоть бы ничего не случилось…

Секунды превращаются в часы, и кровь в бешеном ритме стучит в моем застывшем теле.

Но неожиданно все заканчивается, и последняя лампочка разрывается, точно водородная бомба.

Говорят, наши сны — это наша судьба. Но я просто не верю.

…

У меня поджилки трясутся и во рту неприятная сухость. Ладони потеют, а уровень адреналина явно зашкаливает.

Мне хочется поскорее стянуть с себя эту узкую юбку-карандаш, стащить до отвращения белую блузку, пуговицы которой заканчиваются весьма не вовремя. От досады хочется скрипеть зубами или, на худой конец, спеть Джингл Беллс, но какой-то разумный голос внутри меня не позволяет мне этого сделать.

— Мисс Слоун? — Приятный невысокий мужчина с завидно блестящей лысиной склоняется передо мной и запечатлевает на тыльной стороне моей ладони свой липкий поцелуй.

Я не спрашиваю, откуда он знает мою настоящую фамилию, ведь по документам я теперь уже давно не Кесси Слоу. Мой новый псевдоним — не что иное, как глупая фантазия Джо.

У мужчины слащавая улыбка, но весь он сам, полноватый, без единой волосинки на яйцеобразной формы черепе, не отталкивает — скорее, наоборот, вызывает расположение. Он не смотрит на меня как на кусок мяса, не разглядывает мою неприлично торчащие из рано заканчивающейся блузки края черного кружевного лифчика, несмотря на то, что именно эта часть моего тела приходится ему на уровень глаз.

— Как вы думаете, у меня есть шансы? — с надеждой спрашиваю я, прикусывая нижнюю губу (помада на этот раз не алая — коралловая, но это, в сущности, не имеет никакого значения).

Мужчина — мистер Айрон — я вижу, хочет сказать мне какие-то слова утешения, но слова обнадеживающей лжи застывают прямо у него на губах. И он сочувственно улыбается.

— Это очень сложное дело, мисс. Сейчас трудно сказать — все теперь зависит от судьи.

Когда месяц назад, в начале марта, я получила повестку в суд, то фактически была уверена в собственной победе. Как же так: Жи же, безусловно, захочет остаться со мной, а остальное уже и не так важно. Но когда моя уверенность, наконец, достигла своего пика, я поняла, что слишком далеко забралась и падать, определенно, будет очень больно. И чем больше проходило времени, тем сильнее я отчаивалась. Не помогали даже регулярные вылазки с Джо — все действия я теперь делала фактически на автомате, да и чувствовала уже не так четко, как прежде.

Джо говорит, что, если Главный узнает о том, что в один прекрасный день я больше не смогу помогать им в их нелегком деле, то это будет далеко не самый лучший день в моей жизни. Джо говорит, и я ему по-прежнему верю.

— Когда начнется процесс? — спрашиваю я, опасаясь, что до моей импровизированной казни остается всего каких-то несколько мгновений.

Мистер Айрон бросает на опоясывающие его пухлое запястье дорогие швейцарские часы небрежный взгляд и поднимает на меня переполненные волнением глаза.

— Двадцать минут, мисс. Но только, прошу вас, не говорите мне сейчас ничего. Особенно про то, что, если мы выиграем этот процесс, я получу гораздо больший гонорар. Это отвлекает меня, — с задорной ухмылочкой пыхтит он, и я улыбаюсь, понимая, что он всеми силами пытается меня успокоить, развеселить. По мне все одно.

Я пытаюсь рассмеяться вместе с ним, правда пытаюсь, но мне не удается, и из горла вырывается только противное шипение.

Они все такие. "Выше голову, Кесси! Так держать!" Думают, что могут стать моими личными психотерапевтами. Разбежались. Мой психотерапевт сейчас где-то в Чикаго, потягивает в каком-нибудь пафосном клубе мохито и прикидывает, какой пиджак ему напялить на собственную свадьбу. Ким ведь всегда все продумывает до мелочей.

На небе ни облачка, а я стою перед зданием суда с пластмассовым стаканчиком быстрорастворимого кофе в руке (теперь уже никак не могу отвыкнуть от этого суррогата). В моей голове проносятся тысячи фантазий: толстая афроамериканка, судья Грэг поистине непредсказуемая женщина. Она сумасшедшая, и…

…и я боюсь, что просто проиграю.

А что я буду делать тогда? Позвоню Джо, и он вытащит меня на очередную "вылазку", чтобы развеяться? А потом? Снова соседка Леи, но только уже не в качестве "гиперчувствительной"?

В качестве обычной шлюхи.

…

Простите, я не могу — я выйду.

И каждый раз, сбегая от проблемы, мы пытаемся убежать от самих себя. Если бы душу и тело можно было разорвать, мы бы давно этим воспользовались и продали душу первому встречному. Уж я-то наверняка.

Я думаю, что, если не играешь, невозможно и проиграть. Не из-за чего беспокоиться, нечего опасаться. Ты живешь себе в своей уютной теплой норе, спишь на своей кровати-диване-кушетке, плюешь в потолок, проводишь все свое свободное время на отвесном карнизе и лишь временами выбираешься на "вылазки". Но эта схема не работает так слаженно, как раньше.

Теперь все свое свободное время я думаю о том, какая же дерьмовая жизнь мне досталась.

— Простите, я не могу, — шепчу я на ухо мистеру Айрону, но мужчина не дает мне встать, не дает со слезами на глазах выбежать из зала суда. Здесь воздух так и пропитан грязными деньгами, унижающими словами и смертными приговорами. Я чувствую.

И судья Грэг тоже пропитана. У нее усталый безразличный взгляд, она едва ли понимает, что делает или что собирается сделать. Она тоже живет на автомате. Почти как я.

— Мне нужно выйти. Попросите перерыв, — молю я, не в силах смотреть на опустившую в пол глаза Жи, сидящую через несколько ярдов от меня.

— Не говорите глупостей, мисс Слоун, — через силу улыбается мой адвокат, но я не верю его уверенности. Я вообще никому не верю.

…

Я смеюсь. Дико, истерично, с какой-то легкой примесью сумасшествия. И я прекращаю смеяться, только когда понимаю, что я — единственная, кто все еще смеется.

На меня уставлены две пары карих глаз. Непохожих: у Леи глаза узкие, а у Жи, наоборот, широкие.

И, кажется, они до сих пор не могу понять, почему я все еще не могу успокоиться. Они думают, наверняка, одинаково. Думают, что жизнь сломала Кесси пополам, предполагают, что у Кесси уже поехала крыша. Предполагают. И они почти уверены в этих своих предположениях.

Жи меня любит, искренне, по-настоящему, слепо. А вот Лея пытается меня понять, раскусить, разгадать. Я не мешаю ей — просто не хочу разочаровывать ее.

Они обе рядом, обе — моя единственная, настоящая семья. Обе — проститутка и малолетняя дочка наркомана, сбежавшая из дома своих опекунов. Они обе — рядом. И от этого мне становится легче.

Я прекращаю смеяться, и по телу пробегает легкий холодок, такой немного отрезвляющий.

В этом доме, в "не моей комнате" стены тонкие, слышно все. Но иногда я думаю, что это не стены картонные, а это я просто слышу все, что не надо. Все, что не положено.

— На, выпей. — Лея протягивает мне стакан с какой-то бурой жидкостью на дне. По одному запаху я определяю скотч, и вспоминаю, что Ким в тот день тоже пил именно этот ядовитый напиток.

Я недоверчиво разглядываю плещущуюся на дне стакана жидкость, то прищуриваясь, то прикрывая по очереди левый и правый глаз. Затем резким движением осушаю стакан и чувствую, как горькая жидкость начинает медленно стекать вниз по пищеводу.

На вкус скотч гораздо вкуснее, чем пиво, но я понимаю, что много этого огненного напитка мне не осилить.

Встретившись взглядом с двумя парами карих глаз, я не выдерживаю и вновь прыскаю. Но на этот раз быстрее снова становлюсь серьезной.

— Чувствуешь, Лея? — Даже в малом количестве алкоголь действует на меня крайне губительно — я чувствую это, но не могу ничего с этим поделать. — Чувствуешь весну? Джен выходит замуж весной.

Лея смотрит на меня с явным неодобрением, но мне все равно. Я немного пьяна, немного одурманена собственной победой и могу позволить себе быть развязной хотя бы в этот вечер.

— Джен — это твоя подруга? — после минутной паузы с трудом выдавливает из себя Лея. Она хочет промолчать — я знаю, но не может, потому что уверена, что мне нужна срочная психологическая помощь.

— Джен — это его подруга, — как бы между прочим поясняю я и поднимаю в воздух стакан, а затем пригубляю. Я забываю, что стакан уже пуст, но запах все равно чувствую.

— Когда вы переезжаете с Жи?

Сквозь легкую дымку перед глазами я бездумно гляжу на маленькую девочку, сидящую напротив меня и смотрящую на меня с огромной надеждой. Она верит в меня, верит, что Кесси — это ее билет в счастливое будущее. Безоблачное, беззаботное, без этих тонких стен, через которые все слышно. Каждое слово, каждый стон.

— Сегодня вечером, — сообщаю я и громко икаю. — Да, сегодня же вечером.

Впервые в жизни я чувствую себя по-настоящему пьяной. Впервые понимаю, что это единственный день, когда я могу поступать только так, как хочется мне, как хочется моему гребанному подсознанию. Но я пьяна не от алкоголя, нет, это весна заставляет меня чувствовать себя последней тварью на земле.

И, не говоря ни слова, я с грохотом опускаю стакан на прикроватную тумбочку и нетвердой походкой покидаю комнату.

В этот день мне хочется быть распутной, неправильной. Хочется мысленно показать Киму средний палец и громко рассмеяться ему в лицо. Хочется, чтобы он увидел, как я могу жить и без него.

Толкаю первую попавшуюся дверь, и я не совсем до конца понимаю, что пытаюсь этим сделать, что кому доказать.

Но, по сути, это уже не важно.

В комнате Джо. И еще какая-то полногрудая кукла. Одежда на полу, запах стоит омерзительный.

И никак не могу понять, почему мне стало плевать. На все. На всех. На Джо, на эту его куклу, которую я прежде уже, конечно, видела, только не спрашивала ее имени.

С ядовитой улыбкой отсалютовав Джо и его подружке, я покидаю комнату.

…

Каково это — быть Робин Гудом двадцать первого века? Убивать одних, чтобы жили другие.

Каково это — смотреть в глаза своему "напарнику" и знать, что он думает про тебя? Про таких, как я, говорят "надежная". Да-да, что бы ни случилось, я всегда прикрою ему спину.

Джо делает вид, что ничего не произошло. Что я не видела его с другой девкой в нелепой позе. А он не видел меня напившуюся в хлам. Если не обращать внимания на подробности, то, по сути, это честная сделка.

— Готова? — со всей серьезностью спрашивает он, а я только ехидно улыбаюсь.

— Когда-нибудь было иначе, напарник?

— С каких это пор ты зовешь меня напарником? — интересуется, что б его.

— С тех самых, как ты решил переиметь всех девок в борделе, — бросаю я. Но не сразу понимаю, что делаю ошибку.

Он щурится, и улыбка на его лице становится более опасной, чем когда-либо до этого. Опасней, чем Джо, — это надо постараться.

— Ревнуешь, детка?

— Слушай меня, засранец. — Шприц с ядом послушно ложится в нагрудный карман. Одеваю перчатки — это чтобы следов не оставалось. — Ты мне — никто. И я тебе — всего лишь оружие массового поражения. Давай не пересекать границу, а?

Он мне не верит — я чувствую. Не верит каждому моему слову, произнесенному в этот момент. Не верит, что я могу вот так просто говорить. Он-то думал, что я никогда не стану сильнее.

И, лишь подтверждая мои мысли, он звучно хмыкает.

— А ты начинаешь мне нравится, Кесси, — язвительно парирует он. — Я уже говорил?

— Говорил, — недовольно бурчу. Он бесит меня настолько, что мне кажется, еще чуть-чуть — и я всажу ему тот самый шприц между ребер.

Я разворачиваюсь к полутрафутовому забору (вполне невысокому, чтобы через него перелезть), и Джо напоследок оставляет мне недвусмысленный шлепок по заднице.

— Иди ты, — раздраженно шиплю я, едва удерживаясь, чтобы не вернуться и не дать ему в морду.

— Давай, детка, покажи класс!

Я с трудом заставляю себя промолчать в ответ и просто перепрыгнуть через шпиль забора на чужую территорию.

Здесь пусто, я бы сказала, запущенно. А в центре прежде когда-то ухоженно сада, точно в противоположность всей этой свалке, только начинает цвести вишня.

И я думаю, вот дерьмово: вишня посреди участка самого богатого наркомана Нью-Йорка.

…

Он умер во сне. Точнее, это я его убила, но сейчас это уже не имеет никакого значения.

И прежде чем перестать дышать, я знаю, этот человек с недельной щетиной и в белье такой же давности видел свой последний сон. Вероятней всего, ему снился кошмар. Возможно, ему снился его завтрашний день. Такой же серый, как и все остальные его дни, озаряемые только новой порцией героина. И почему-то от этого я только сильнее начинаю ненавидеть этого человека.

Говорят, в наших снах — вся наша жизнь. Но я просто не хочу в это верить.