14. "Люди боятся себе в этом признаться, но они хотят, чтобы прилетел астероид и превратил их в лепешку. Я тоже хочу"

Когда я еще могла видеть, я видела сотни фильмов про конец света. Про то, как на Землю упадет метеорит или как нас захватят инопланетяне. Я видела, как нас засасывают черные дыры и как нас сжигает разбушевавшееся Солнце. Я видела, как выныривает из глубин Лохнесское чудовище и начинает сжирать всех подряд. Видела, как мы умрем от глобального похолодания.


Люди боятся себе в этом признаться, но они хотят, чтобы все это случилось. Хотят, чтобы прилетел огромный астероид и превратил их в лепешку. Хотят, чтобы их захватили зеленые человечки и подчистую стерли им всю память.


А все потому, что в жизни слишком много дерьма. Надоело расхлебывать?..



Когда ты сидишь в пустой комнате — "по-настоящему твоей комнате" — и смотришь, как ветер, врываясь в твое сердце, ненавязчиво колышет занавески, то твоя жизнь тоже становится такой: чистой, незаполненной. И ты можешь сделать с ней все, что угодно: поставить новую мебель, притащить с собой старую; ты можешь сделать из этой комнаты наркопритон, а можешь жить здесь с малознакомой девочкой, которая внезапно стала для тебя всем. Ты можешь сказать: "Вот она. Моя новая жизнь".


Я сижу на старой расшатанной табуретке на трех ножках и думаю о том, что все, что случилось со мной за последние полгода, все это вело меня к тому, чему я в итоге пришла. И, как ни странно, теперь не жалею.


В какой-то момент я даже понимаю, что это все — это нормально, естесственно, прийти вот так к такому вот финалу. Это лучшее, что могло бы со мной произойти.


Стены в комнате голые, вызывающие жалость. Только обои остались от старой хозяйки — аквамариновые с продольными белыми полосами. Я думаю о том, что нужно повесить тут зеркало.


Жи появляется неожиданно, как будто из-под земли.


— Кесси, мне тут страшно, — шепчет она мне, и я чувствую, что как бы она ни пыталась держать себя в руках, голос у нее дрожит.


Я тоже замечаю, что ощущаю нечто подобное, но, в конце концов, здесь же даже лампочки нет. Конечно, кому угодно станет страшно.


Я притягиваю девочку к себе и медленно и самозабвенно вдыхаю жасминовый запах ее волос. Вдыхаю этот детский неповторимый запах.


— Ты разве не чувствуешь, Кесси? — спрашивает Жи одними губами и, оторвавшись от нее, я, наконец, замечаю в ее больших карих глазах сомнения.


— Что я должна чувствовать, милая?


Жи шумно втягивает носом, а затем, задумавшись, закрывает глаза.


— Чувствуешь, как здесь пусто? Как скучают эти стены, как они дрожат, будто кто пытается выдрать их из бетона? Ты чувствуешь, Кесси? — Девочка открывает глаза и смотрит на меня в ожидании. — Но это все чушь, ведь так? — добавляет тихо, чтобы я не услышала. Но я слышу.


— Это не чушь, Жи. Все это на самом деле происходит. Все, что ты видишь, что чувствуешь — это реальность.


— Моя собственная реальность?


— Твоя собственная. — И мы вместе принимаемся смеяться.


Мы вместе, находясь в своей собственной реальности.


Внезапно Жи прекращает смеяться, и на ее детском личике отображается небывалая серьезности. Она спрашивает тихо, как будто просит меня рассказать ей самую страшную тайну своей жизни:


— Кесси, а что чувствуешь ты?


Еще никогда прежде никто не задавал мне подобного вопроса, не интересовался, насколько сильно я воспринимаю каждую мелочь этой вселенной. Когда танцую и слышу каждую ноту суетящегося за окном мира. Когда слышу последние удары человеческого сердца, прежде чем оно замолкнет навсегда. Когда слышу, как тяжело и громко дышит Ким. Все мое тело в такие моменты наполняется теплотой и жизнью. Да, именно жизнью, потому что моя жизнь — это то, что я слышу, что ощущаю. Не то, что представляю, а то, что реально существует. Глаза могут обманывать, сердце — никогда.


Пробуешь открыть глаза и увидеть то, что так ожидаешь найти вокруг себя. Пытаешься отыскать в этом мире что-то свое. Пытаешься чувствовать.


И, кажется, теперь я чувствую себя спокойно.



"Добрый день! Вы позвонили Киму Уайту. Сейчас меня нет дома. Если у вас что-то срочное для меня, оставьте голосовое сообщение…"


Снова не выдержав напряжения, я от отчаянья бросаю трубку. Снова пытаюсь заставить себя перестать звонить ему и слушать заезженную запись на автоответчике. Снова пытаюсь убедить себя, что все это бесполезно. Звонить, теребить едва зажившие раны. Снова не оставляю ему сообщение, потому что у меня нет к нему ничего срочного.


Да и как бы это выглядело?


"Привет, Ким. Это Кесси. Ты не подумай, со мной все в порядке. Знаешь, эти люди, они не такие уж и плохие, как ты думал. Джо, он вполне нормальный, когда не бывает занозой в заднице. А еще я жутко скучаю, Ким".


Это звучит глупо даже в моей голове. Это еще если не упоминать про дом, полный девушек легкого поведения, постоянные убийства на благо отечества и то, что этот самый Джо умудрился совратить не только всех проституток, но и мой несчастный мозг. Ах, да. Еще нужно не забыть про то, что у меня теперь есть десятилетняя подопечная. Киму, во всяком случае, это понравится. Он всегда говорил, что я безответственная.


Я накручиваю телефонный провод на палец до предела, а затем отпускаю, и провод приятно хлещет по пальцам. Легкая боль. Я бы сказала, отрезвляющая.


Телефон стоит около зеркала, и от этого зеркала пахнет отчаянием и развратом. Я не знаю, какой черт управлял моим разумом, когда Лея предложила мне отвезти это зеркало в мою новую квартиру. От стеклянной поверхности пахнет дешевыми духами и смешавшейся в один единый аромат некачественной декоративной косметики. И левым глазом я бездумно слежу за краем своего отражения, собирающим на указательный палец телефонный провод.


Эта девушка, я определенно с ней знакома, но никак не могу вспомнить, где я могла видеть ее раньше. Где могла наблюдать эти мутные синие глаза, рыжеватые тусклые волосы и обтянутые бледной кожей острые скулы. Каким-то шестым чувством я понимаю, что с этой Кесси нужно вести себя осторожно и лишний раз не выводить ее из себя. Понимаю, но все равно не удерживаюсь от того, чтобы состроить своему отражению забавную гримасу.


Словно вспомнив что-то очень важное, я свободной рукой тянусь к заднему карману низко сидящих джинсов и достаю оттуда дешевую алую помаду, которую полгода назад подарила мне Лея. Лейбл на флакончике стерся, но сама помада по-прежнему выглядит сносно. Ведомая каким-то странным инстинктом, я открываю помаду и начинаю медленно, с чувством вырисовывать на своих бледных щеках алые неровные круги. Чувствую, как что-то жирное намертво врезается мне в кожу.


Я не задаю себе вопроса, зачем я это делаю. Зачем я вообще что-либо делаю.


Это как интуиция: тебя спрашивают "почему?", а ты лишь пожимаешь плечами и отвечаешь — "Я просто это делаю".


Я похожа на клоуна. На клоуна с нарисованной фальшивой, даже страшной ухмылкой. У меня в запасе куча трюков, "сто один способ удивить этот мир". В заплаканных глазах стоит мутная пелена, а под глазами — въевшиеся черные круги от недосыпания.


Я думаю, что все это просто временное помешательство. Круги, помада на щеках, постоянные бессмысленные звонки — все это временное. Думаю, что все это не повторится завтра. Но слишком поздно осознаю: в этом вся я, вся моя сущность.


Быть, чувствовать, слышать.


И в случае если я захочу как-то поменять себя, мне остается только наведаться в крематорий и выбрать себе новое тело. Сказать: "Вот, заверните мне, пожалуйста, эту длинноногую брюнетку, которая не чувствует, не может чувствовать".


В моей голове постоянно крутится одна и та же мелодия.


Мелодия, которую мы вместе с ним сочинили.



— Позволь мне, — уже не предлагает, а рычит он, перехватывая в воздухе мою руку. Гребанный джентльмен, как всегда.


— Иди ты, Джо! — пытаюсь кричать я, но из-за дождя не слышно. Для таких упрямых, как Джо, не слышно.


Я пытаюсь увернуться, но он с упорством горного барана хватает меня за запястье и сжимает до тех пор, пока я не перестаю сопротивляться. Зубы сжаты, тела напряжены — мы просто играем в игру, кто круче, Кесс или Джо. И, конечно же, Джо выигрывает. Впрочем, как и всегда.


— У тебя рука до мяса изодрана, — настаивает он, пытаясь меня загипнотизировать. На этот раз его штучки не проходят: вообще-то, у меня теперь свой цирк.


— А тебе какое дело?! — пытаюсь докричаться до него сквозь сумасшедший ливень. Прижимая меня к земле, тяжелые капли со скоростью света барабанят по и без того мокрому асфальту, параллельно пропитывая все мое тело ядовитым запахом. Я уже говорила, что обожаю кислотные дожди?


— Кесси, не дури!


Я в последний раз дергаю окровавленной рукой и закрываю глаза в бездейственных попытках успокоить свои разбушевавшиеся высокомерные замашки. Мне нужно позволить ему хотя бы перевязать мне руку, нужно, но это какая-то слабость для меня — позволить ему это сделать.


На нем черный недлинный плащ на крупных вызывающих пуговицах (так и хочется все их ему поотрывать) и неизменная опасная усмешка. И мне все время кажется, что он смеется надо мной.


— Джо?


— Что? — Он даже не поднимает на меня глаза — просто наспех перевязывает мне руку.


— Джо! — уже громче зову я. В этот момент мне очень важно видеть его глаза, чтобы понять, что я не ошибаюсь.


Он нехотя поднимает голову и ждет, пока я, наконец, соберусь с силами.


Я открываю и закрываю рот, но оттуда так и не вырывается ни звука. Я пытаюсь оправдать себя, что это дождь мешает, но на самом деле я просто не знаю, что сказать.


— Джо, я завязываю со всей этой дребеденью, — на одном дыхании выпаливаю я и жду. Просто жду, что он скажет.


А он. Он как будто бы и не слышал.


— Давай в машину, — бросает он и убирает остатки бинта в карман плаща.


Я знаю, что в такие моменты с ним бесполезно спорить, бесполезно говорить, что я уже не маленькая девочка и что могу сама решить, куда, когда, с кем и в какой машине. Но он такой серьезный, что я просто не решаюсь.


Его джип в нескольких кварталах. Мы никогда не останавливаемся вблизи места "преступления", потому в таком случае нас потом очень быстро вычислят. А я не отнюдь не грежу о пожизненном сроке в одноместной камере.


Здоровой рукой я тащу за собой многострадальческий темно-синий пиджак с мысленно оторванными пуговицами. В другой же руке жуткая, саднящая боль, как будто кто-то решил показать мне, как это все-таки приятно — воткнуть в себя добрую сотню иголок.


Нью-Йорк, я люблю его за то, что он никогда не лезет тебе в душу. Он просто не спрашивает, кто же тебя так разодрал, обезумевший наркоман или соседская собака. Он не спрашивает, почему я так много плачу по ночам и почему не смотрю под ноги, наступая во все лужи подряд. Хотя сейчас Нью-Йорк — одна сплошная лужа. Наверное, именно за это я люблю этот город.


Нью-Йорк не заставляет тебя играть по своим правилам — он предоставляет тебе выбор, предоставляет возможность определиться, в каком же Нью-Йорке ты хочешь жить: грязном, пропитанном сексом, наркотиками и легкими деньгами с Джексоном, у которого прострелена башка, или в чистом, красивом городе с ухоженными парками, большими широкими улицами с модными рядами и добрыми соседями. Вся прелесть в том, что ты сам решаешь.


Если бы я выросла в Нью-Йорке, я бы, наверное, даже не догадалась бы об этой его особенности, ибо все познается в сравнении. И теперь я даже в чем-то благодарна Киму, за то, что он отправил меня в этот город, а не в какой другой. Я срослась с ним и теперь даже танцую под ритм нью-йоркского дождя, танцую медленно.


И в этом танце едва ли можно разобрать, кто из нас ведущий, а кто — ведомый, кто — огромный мегаполис Нью-Йорк, а кто просто маленькая рыжеволосая лгунья.


Из глаз начинают катиться слезы, но я уже не до конца понимаю, плачу ли я или это плачет Нью-Йорк, оплакивает свою грязную, никчемную жизнь.


Мне хочется послать весь этот мир к черту и просто забиться в своей — уже по-настоящему своей — комнате, никогда больше оттуда не вылезая. Хочется обнять Жи и вот так, глядя на бешеный вальс Нью-Йорка за окном прожить всю оставшуюся жизнь. Мне больше не хочется приключений и, возможно, мне уже даже больше не хочется увидеть Кима, вновь услышать его мерное глубокое дыхание и посмотреть, настолько ли его глаза на самом деле так похожи на мои.


Мне хочется спросить: "Нью-Йорк, что же ты со мной, черт побери, сделал?!"


Хочется больше никогда-никогда не оборачиваться и не смотреть полное какого-то дикого человеческого разочарования лицо Джо.


— Ты можешь больше не заниматься этим, Кесси. Мы справимся и без тебя.


Хочется никогда этого не слышать… Просто хочется умереть.

Загрузка...