Приключения в приличном обществе

Глава 6

Довольно остро меня мучил вопрос, что надеть и как выглядеть. Одеться щегольски или светски? Как человек высоковоспитанный, я не мог появиться в благородном собрании, одет, абы как. Встречают-то по одежке, а уж провожают по поведению. Миша, этот продвинутый молодой человек, посоветовал взять фрак в местном прокате, где его по моей фигуре подгонят. Я его совету последовал.

Отправляться на вечеринку мне не очень хотелось. Ну что мне это сословье? К дворянству я, господа, не принадлежу и их белому делу не сочувствую. Но коль уж имеют они в городе вес, значит, к знакомству обязывают. Noblesse obliges, какое б там ни было. Потомки царских псарей и шутов, конюших, постельничих, кравчих, держателей ночных горшков с царственным содержимым. От них ведущие род. Уж лучше не иметь таких родственников или вовсе не знать о них. Между нами, богатыми: богами я их не считал. И польщенным себя их приглашеньем не чувствовал.

Еще минуточку, господа. Третье сословие просит слова. Спасибо.

Было дело белое - стало дело тухлое. Нынче белое дело делаем мы. На бывшие привилегии не рассчитывайте. В крепостные мы к вам не вернемся. И вишневые сады не возвратим. Сами выкручивайтесь как-нибудь.

В порыве негодования и неприязни я, перед тем, как отправиться, выложил все деньги и кредитные карточки дома на стол, чтобы не раскрутиться на какой-нибудь взнос. Оставил небольшую сумму на карманный расход.

В Клубе была мемориальная комната, где любил бывать в свое время поручик Ржевский, предаваясь воспоминаниям и размышлениям, да частенько за ними и засыпал. И спал, бывало что, подолгу, пока его не находил и будил денщик: 'Вас, барин, к барьеру'.

Этот поручик, выйдя в отставку с небольшим содержанием, ни в удовольствиях, ни в размышлениях себе не отказывал и жил по дворянским меркам безбедно, пользуясь любезностью своих крестьян. Вот только с Матвеем Мотыгиным была у него вражда.

Фасад выходил на берег пруда, довольно благоустроенного. Со стороны клуба вдоль берега этого озера был бетонный бордюр, а между бордюром и фасадом - бетонная же площадка, что-то наподобие набережной, во время больших съездов используемая под стоянку для блестящих белых 'Пежо'.

Небольшая аллея, начинавшаяся от берега, служила местом пеших прогулок. Деревья, густо отражаясь в воде, делали ее зеленой. На противоположном берегу любили купаться девушки, загорая в ясные дни, подставляя солнцу лакомые места. В этом гидролизном озере трудно бывало девушкам держаться своего берега. Словно анионы к аноду, их так и тянуло вплавь, чтобы гроздьями повиснуть на бордюре, откуда их, стеснительно голых, снимали дворяне и увозили в нумера.

Аллейку дворяне считали почему-то своей и никого туда не пускали. Стволы, упругие, как струны лиры, звенели только для них. Для ее охраны от случайных прохожих был нанят непьющий сторож и лохматый пес - за кормежку.

Стены фойе Дворянского Дома были увешаны групповыми и одиночными портретами людей, прославивших этот город. Преобладали боксеры различной степени тяжести. Родина мордоворотов не осталась в долгу, возведя их в дворянство и присвоив титулы. Под портретом каждого боксера был длинный список соперников, потерпевших поражение от уроженца этих мест.

Кроме того местной футбольной команде было присвоено групповое дворянство, дававшее право на ежегодный кутеж в стенах этого клуба.

Центральную часть фойе занимало генеалогическое древо поручика Ржевского, изготовленное из блестящего металла с большим художественным мастерством. Внимательно его рассмотреть мне удалось значительно позже, и тогда в его ветвях я обнаружил и мэра Старухина, и множество Поручиковых, а так же Кавалеристовых, Гусаровых и Гнедых. Последняя фамилия присваивалась по масти поручикова жеребца, когда авторство самого гусара было не вполне доказуемо. Но эти тоже считались хорошего происхождения.

Денщикова древа я не обнаружил, хотя слышал, что где-то и такое есть. Есть и Матвея Мотыгина в туземном музее у них. Краеведы окраин своими силами взрастили его.

Какие-то добры молодцы, дворянская дворня, по-видимому, прогуливались по фойе и вглубь без пригласительных карточек никого не пускали. Так, Машу, например, пустили, потому что со мной, а Мишу - нет. Видимо, не всякий Поручиков был сюда вхож. Но, приняв во внимание справку о его благородном происхождении, позволили находиться по эту сторону аллеи, а не по ту.

Этот Миша, будучи в Машу по уши, весь вечер бродил под окнами, заглядывая в щели меж штор, проклинал, наверное, разлучника, то есть меня. Мне его жалко не было. Никакого он права не имел так выпендриваться из-за женщины, бывшей замужем не за ним.

Я прошел в зал, читая на стенах таблички: Не курить, Не сорить, Не скулить. - Не стрелять - эта непосредственно на двери. В зале к этому времени было уже людно, и я с сожалением обнаружил, что кроме меня и дирижера оркестра Галицкого во фраках никого не было. Утешало лишь то, что многие были в карнавальных костюмах прошлых веков, в основном, в мундирах, как гражданских, так и различных родов войск, так что фрак мой в этот маскарадный ряд кое-как вписывался.

Для аттестации этого клуба я покажу несколько лиц, какими они мне с первого взгляда запомнились. Все эти светлости, князья мира сего, мне были Машей откомментированы. Кроме того, к нам была мэром подсажена сотрудница газеты 'Местная мысль', уездная звезда, работавшая под псевдонимом Иван Чиж и приглашенная на вечеринку для гласности. Я ее попросил, сгорая от любознательности, рассказать мне о Ржевском.

- Ах, - сказала эта злюка. - Преданья старины лукавой. Непроверенное поверье. Люди примитивней и проще, чем легенды о них. Наш простодырый народ им гордится - пусть.

Припоминаю ее личико, размером с воробьиное яичко и такое же крапчатое. По долгу службы и в жажде жареного она ко многим подсаживалась, но возвращалась к нам и вела себя запросто, как если бы мы с ней были большие приятели. Прежде всего, мне в ней импонировало это сочетание пернатого имени и пернатой профессии, мне понравилось, что это дважды пернатое существо оказалось бойкое и злое на язычок, вопреки впечатлению, производимому ее прилизанными репортажами.

- Вам бы усы пошли, - сказала она мне.

Усы - для усыпления бдительности - я удалил сразу же по прибытии, господа.

- Я не ношу усов, - сказал я.

- Вообще или только в обществе? - сказала она, взглянув на меня со значением. Я и без нее знал, что оставалась под носом светлая полоса.

- Как в обществе, так и вообще, - скупо отрезал я.

Усы и баки, букли и локоны; ментик, звезда, погон. Было много нестарых женщин, но головокружительных княжон - ни единственной. Как я ни приглядывался, не приглянулась ни одна. Все, как правило, известных фамилий - княжна Вавилонская, например, за темперамент и величавость прозванная двуспальной, с удобствами разместившаяся в широчайшем из кресел. Кажется, в течение вечера она с места так и не сдвинулась. Кот голубых кровей возлежал у лона ее.

Был князь Мышатов, лет сорока, с лицом хорошо пьющего мужчины. Являлся он, тем не менее, наиболее длинноруким изо всех князей, контролируя местный автомобильный рынок и две пимокатни. Он так же держал дворянскую кассу, так называемый общак, да метил в дворянские предводители: вакансия освободится вот-вот.

Стоит и князя Болконского упомянуть, сумевшего доказать свое происхождение от этой благородной, но вымышленной фамилии. 'Сиял, сияю и буду сиять!' - значилось на его гербе. Княжеский титул обеспечивал ему должное сияние.

Князь Серебряный (сплошь почему-то князья), в фамилии которого я не вполне уверен - после всего со мной происшедшего память удивительные фокусы выкидывает иногда. Кажется, о нем это было в одной из газет, что он за грехи был брошен в дворянский пруд, однако благополучно выпутался. Вот только начал с тех пор немного ржаветь. Так Стальной, стало быть, а не Серебряный.

Медлительный князь П-й, ведущий свой род от черепах, который, несмотря на сиятельность, не чинился, не чванился, не превозносил голубую кровь, искренне не понимая, чем эта кровь краше. Владел в наше время небольшой деревенькой - километров двенадцать на юго-восток. Своих крестьян, таких же обстоятельных и неторопливых, собственноручно порол. Да они и не возражали, понимая, что без порки нельзя. Нам сейчас крепостное право предложи, пусть даже с нерегулярной поркой - полстраны, не думавши, согласятся.

Был еще князь Левинзон, всеми почитаемый патриарх, существо неопределенной древности, как прадедушка заики. - Как жизнь? - А как же! - В рассеянности или от скуки жевал манжет, изумленно глядя на накрытый для него стол, как будто подали ему трапеции вместо устриц. Он так и не притронулся ни к одной. Устрицы к утру умерли, и их бросили псам. Изжеванное кружево манжет вымели вместе с мусором.

Отсутствием информации я не страдал. Едва меня заинтересовывал какой-либо персонаж, как Чиж из табакерки или Маша ex machina тут же выдавали исчерпывающие сведения.

И еще: я спросил, кто эта красивая женщина лет 27-и, беседующая с дирижером оркестра, высокая, элегантная, по внешнему виду вдова? Подчеркнуто печальна, грустна. Чиж рассказала мне ее историю. Дворянка, живущая - да, с вами же по соседству, в доме, в котором однажды погас свет. Наутро муж (интеллигент) ушел в магазин за пробками - и не вернулся. Не появился он и к вечеру, не было его день, два, три... Предчувствия накатывали на покинутую женщину. На пятые сутки оделась в траур, считая его погибшим, внушила это друзьям, родным, выслушала соболезнования. Но он вернулся на седьмые сутки, с пробками, но, вкручивая их в гнезда, случайно погиб, еще раз подтвердив известную истину, что с того света не возвращаются.

Позже она показала нам стриптиз, вызвав цепную эрекцию у дворян.

Вот я аукнул - память откликнулась, странным образом извлекла из глубин, выдала на поверхность тех, кто вряд ли еще появится на страницах этой истории. Ими, конечно же, парад паразитов далеко не исчерпывается. Наиболее пыльные титулы так и остались валяться в пыли. Они нам без надобности. Мелкое дворянство, набранное из Поручиковых, тоже вряд ли заинтересует кого. Будут еще появляться по ходу дела графы, бароны, виконты. Будет вам шевалье. Наберитесь терпения, господа.

Столы ломились от амброзий: устрицы, улитки, угри. Угодливая обслуга. Я же, глядя на это, испытывал приступ тоски по хорошей котлете. Вместо полноценного питания - одни понты.

Ели досыта, пили досуха, кто желал. Кому не хватало - прикупали у стойки, у которой дежурили несколько, ждущих востребования, одетых уланами кавалерист-девиц, да бродил некий виконт, контролировавший их поведение. 'Вы озабочены? Вам помочь?' - подходил он к некоторым из присутствующих.

Нежно-пьяный мужчина в современном штатском костюме, сидя в одиночестве невдалеке, безуспешно ловил вилкой скользкий соленый груздь. Глядя на гриб (нежно) и тыча вилкой (пьяно) он успевал наполнять левой рукой небольшие рюмашки. Рюмашки, презирая пищеварение, человек вливал себе в глаз. Я почему-то подумал, что он из милиции. Почувствовав на себе наше внимание, он поднял лицо.

- Капитан Строганов. Граф, а не беф, - громко отрекомендовался он, подчеркнув последнее обстоятельство взмахом вилки.

- Его предки основали Строгановское училище. Там учат кухарок готовить беф, - сказала Маша.

- Это наша милиция. Милая, правда? - сказала Чиж.

- Купидон, а не капитан, - подтвердил мэр Павел Иванович, к нам подошедший. - Ну что, осваиваетесь, господин купец? А ты, егоза газетная, всех уже охарактеризовала? - Машу он потрепал по талии, но ничего не сказал. - Надо вас с ним свести, - продолжал мэр, имея в виду капитана. - Вот поживете, освоитесь, с каким-нибудь майором познакомлю вас. Всему хорошему - свое время. А там и до полковника дело дойдет.

Однако капитан, минуту спустя, возник перед нами сам.

- Разрешите приветствовать!

- Приветствуйте, не препятствую, - сказал я.

- Добровольцем в нашу дыру-с? - бодро спросил капитан, окидывая взглядом стол, ища, чего бы выпить.

Я сказал, что, мол, предки и т.п.

- Выясним, - пообещал капитан. - Полномочия дозволяют. - И показал документ: мент, мол. - Вы дворянам-то кем доводитесь?

- Мы по купечеству, - сказал я. - А вы точно граф? Простите мой чисто сословный интерес. А то еще купцы были Строгановы.

- Князь Владимир - мой крестный отец, - сказал капитан. - Стал бы он купчишек крестить - нет, ты понял? - Там, где тире, должна быть пауза, но ее не было. А вопрос относился к Старухину. - Он думает, что я просто... Князь Владимир...

Тон его делался все более угрожающим. Он то и дело пытался привстать, очень сердясь. Сердиться ему я не мешал.

- Кипяток, а не капитан, - сказал мэр.

- Князя Владимира первой степени! Пусть подтвердит!

- Не принимайте к сердцу, - шепнул мэр. - Человек дрянной, но талантливый оперативник. Он всегда необычайно нервничает, если где-то в черте города затевается преступление.

- А нельзя ли узнать, где? - спросил я.

- Нет, к сожалению. Мелочь, какая-то бытовуха, судя по его поведению, но участковым велено быть начеку. Это сейчас пройдет, - громче сказал мэр. - Он уже теплее к вам относится.

Человек - это испорченное животное. И если начинает жиреть или звереть, то опускается куда ниже благородных свиней.

- Пусть эти фраера во фраках... - бормотал телепат. - А то нам и похолодать недолго. А эта, - он взглядом уткнулся в Машу, - дыра-с, доложу я вам. А муж - известный боксер.

- А я стрелок, - сказал я.

Вообще-то выдержка у меня отменная. В склоки нас приучили не ввязываться, за исключением случаев, предусмотренных своим сценарием. Может капитан и его поведение тоже входили в сценарий? Чей?

- Мы из таких отбивные делаем, - продолжал капитан, буравя воздух небольшим своим кулаком. - Начинаем часиков в шесть, и к завтраку обычно бывают готовы. Но я - нет, я - беф.

- А говорил - граф, - напомнил я.

Капитана отвел к его месту мэр, приобняв, что-то на ухо тихо журча. Уговаривал не принимать близко к сердцу? Человек, мол, дрянной, но - купец. Очень, бывает, нервничает, если где-то дешевеет залежалая бакалея.

Кстати, о бефах и отбивных. Их жарили и пожирали повара (кухаркины дети от графа Строганова), мое голодное обоняние улавливало сочившиеся из кухни мясные запахи. Кухня располагалась тут же, за кирпичной стеной, проломленной пьяным герцогом Курляндским. Брешь была наспех заделана фанерой, не изолировавшей от звуков и запахов, я прекрасно слышал, как один из пожирателей громко требовал себе две.

Гарсон, в животе которого бурлил коктейль из недопитого дворянами, расставил новые напитки взамен тех, что влил в себя капитан. Судя по золотому шнуру, свисавшему с его плеча, это был старший лакей, имевший право допивать за князьями.

Машу минуту назад увел у меня мэр: он готовился произнести речь, соответствующую случаю, и Маша, сидя за его столом, торопливо сортировала какие-то бумаги. Чиж брала интервью у персидской княжны, так что я на какое-то время остался один и, вертя сигару, которые не курил, глядел в оркестр - послушный своему капельмейстеру, он сделал вздох и заиграл в миноре. Дирижер, видимо, был нестрогих правил, потому что, задав музыкантам тему и темп, отошел. Строганов, с которым здесь мало общались и который, несмотря на количество выпитого, очень скучал, встал, с явным намерением вновь составить компанию мне. Для этого надо было преодолеть расстояние в десять шагов, если следовать по прямой, и за те пять-семь минут, что он провел в движении, я успел взвинтить себя до такой степени, что непременно бы лопнул, если бы не стравил часть своих чувств.

- Вон, - сквозь зубы процедил я, едва он встал около.

- Где? - завертел головой капитан, предположив, очевидно, что упустил интересное, и я по дружбе, на это хочу ему указать. Но не обнаружив ничего смешного или предосудительного, с обидой взглянул на меня.

- Вон! - более конкретно прорычал я.

- Куда? - перенося тяжесть тела на спинку стула и едва не валясь, спросил капитан, и обиды в его глазах стало больше.

- Проблемы?

Я обернулся. За моим левым плечом стоял Галицкий, постукивая по колену дирижерской палочкой. Капитан, собравшийся было присесть, мгновенно выпрямил стан.

- Этот Строганов чрезвычайно назойлив, - сказал я. Мне вдруг стало стыдно за проявленную по отношению к нему грубость.

- Вон! - бросил через плечо Галицкий, заимствовавший мою реплику, и капитан на удивление проворно исчез. - И никакой он не Строганов. Разрешите присесть?

- Сделайте одолжение, - сказал я. - Кто ж он, по-вашему?

- Самозванец, - сказал дирижер. - Как по-моему, так и по паспорту, он - Запашной.

- Однако запаха от него нет, - сказал я, вспомнив своего садовника.

- От него другого свойства вонь, - сказал дирижер.

- Но ведь это Дворянское Собрание, я полагаю. Как он вошел?

- Пришел заказать музыку. Заказчиков мы иногда пускаем по предварительной договоренности. Кстати, и вам - если нужно заказать музыку, наш оркестр к вашим услугам.

- Я не меломан, - сказал я.

- Не зарекайтесь.

- И не танцую.

- Да вам и не придется. И расценки у нас приемлемые. Вальсы - от тысячи баксов с выездом на места. Венгерские танцы - по семьсот, но это без выездов. Правда, полная симфония из семи нот подороже будет. Тысяч от двадцати. А вот оперу ставили в прошлом году в... Впрочем, неважно. Так они нам, сверх оговоренного, лучший отель отдали.

Он обернулся к музыкантам, взмахнул рукой, и оркестр по мановению маэстро взревел во всю медь своих труб и мощь своих легких. Но лишь на минуту, как бы демонстрируя свои возможности, вновь перейдя в largo. Музицировали довольно слаженно, и только скрипка, вместо того, чтобы следовать партитуре, играла посторонний мотив. Галицкий издали погрозил пальцем, и зарвавшаяся первая скрипка послушно вернулась в русло.

- Так что не манкируйте нашим оркестром. С музыкой у нас без проблем. Вы заказываете - мы закатываем. Не курите? - Он перехватил мою сигару. Кивнул официанту. Получив огонь, задымил. - Есть у меня один тромбонист. Принципиальный пацан. Мусоргского бесплатно работает. Скучает без дела. У него годовая подписка о невыезде, а здесь работы ему нет. Может сыграть для вас что-нибудь из 'Хованщины'. - При этом выразительный взгляд Галицкого на секунду остановился на Запашном.

Убийство есть сорт наивности. Инфантильный способ избавиться от проблем. Я свои задачи иначе решаю.

- Сами-то какими инструментами владеете? - спросил я, чтобы поддержать разговор.

- Да я только партитуры пишу, - сказал он. - Вот полюбуйтесь. - Он стянул с правой руки перчатку. - У кого-то, может, и руки в крови, а у меня только пальцы в чернилах.

Пальцы его действительно были испачканы.

Между тем, увертюра, которой со всей страстью предавался оркестр, перестала звучать, мэр уже что-то говорил, заглядывая в Машины бумажки, и, насколько я мог судить, деля внимание между ним и Галицким, речь его сводилась к уже известным мне тезисам: выборы, поборы, оппозиция, бюджет. Мелькали имена: Ржевский, Мотыгин - экскурсы в прошлое. Историческая преемственность - дураки и дороги, дураки и бюрократия, дураки и дураки.

- Ну так имейте меня в виду, - сказал Галицкий и, сунув мне визитку, откланялся.

Визитку я внимательно рассмотрел. Она была на глянцевой плотной бумаге, скорее похожей на пластик, где в обрамлении из кинжалов, тромбонов и вензелей значилась фамилия владельца с присущими ему званиями: князь, кавалер, лауреат, дипломант, маэстро, магистр... Магистр Мальтийского ордена, вот как.

- Наш блистательный Мальтийский орден сиял и будет сиять, - как раз в эту тему разглагольствовал первочиновник. - Нам сияния не занимать.

Я тут же припомнил, что обе наши речушки, Ура и Эхма, объединяются в Мальту, и вот, стало быть, откуда эти масоны позаимствовали имя свое. А то в первый момент я, было, подумал, что госпитальеры распространили свое влияние на святую Русь.

- Я, господа, перед вами генеалогически чист. Мы, Старухины, тоже поручиковы. И, подобно гусарам, носили венгерку, танцевали польку и любили француженок на чем свет стоит.

- На рояле, - подала реплику какая-то княжна.

- И заботиться о братьях меньших - наша с вами прямая обязанность. Наш ведь поручик - помните? - построил музыкальную школу для них, лично девок обучал... на этом...

- На рояле, - сказала та же княжонка.

- ... организовал из них самих же театр, издавал журнал 'Крепостная крестьянка'. А мы только пиво, стриптиз да фейерверки каждую ночь.

- Фейерверки неэффективны, - включились в дискуссию другие дворяне.

- Зато эффектны.

- Факт.

- Нет благодарности с их стороны.

- Таким уж их батогом воспитывали. Я сам, одевшись попроще, ходил в народ...

- У них в деревне дурной менталитет. Один участковый - и тот пьяница.

- Народ наш богат терпеньем и дурью, - продолжал мэр. - Это две стороны одной медали. Как только устают дурить, начинают терпеть, и наоборот. По моим данным, именно теперь терпение достигло критической точки. Я очень надеюсь, что с вашей помощью нам удастся локализовать назревший конфликт. Подавить очаг пугачевщины.

Я спросил подоспевшую Чиж:

- Вот, у вас всё о каком-то Мотыгине говорят. Не просветите меня на его счет?

- Был бароборец такой во ржевские времена. Боролся с барином за Матрену Мартынову, - сказала она. - И победил.

Мэр между тем перешел к выборам. Мелькали фразы: кандидат... Кандид... возделывать свой сад. И опять: бездари и бездорожье, раздолбаи, разбой...Очень рассчитывал на поддержку дворянства, дальнее феодальное прошлое приводил, уповая, как я и предполагал, на крепостное право, вишневые сады. Слава богу, у меня яблоневый.

Запашной из своего недалека делал мне знаки, призывающие к примирению. Я решил игнорировать, но подошедший официант, выставив передо мной бутылку бордо и тарелочку устриц, произнес:

- Вашему степенству от ихнего благородия.

Запашной часто закивал и зажестикулировал, давая понять, что он больше не будет. Что я могу быть спокоен на его счет. Как у мента за пазухой.

Вино цвета венозной крови. Устрицы. Я все-таки из вежливости проглотил нескольких. Устрицы ушли внутрь. Остальное употребила Чиж, в частности, бордо, хотя, по ее мнению, к устрицам надо бы белого.

- Ты нам, ваше превосходительство, четырнадцать процентов к январю обещал, - дискутировали дворяне. - И навесить на ментов колокольчики, чтоб тихо не подобрались. А что мы до сих пор что имеем? Одиннадцать? А колокольчиков? Ноль!

- Мы тебе самому ставку урежем. Будешь издавать указы за свой счет.

- Выдвинули тебя градоначальником, дали барона - блюди.

Упреки и даже угрозы сыпались по адресу мэра со всех сторон. И даже весьма престарелый Левинзон, который, будучи в почете и законе, состоял при сем мире не в последних князьях, прервал свои тихие тугие думы, чтобы сказать:

- Яйца отрежу. Боярства лишу. Век короны не видать.

- Что ж мне прикажете? - защищался мэр. - Прежде чем овечек стричь, надо обеспечить их пастбищем. А инвестиций нет. Обывателей убывает. Народ не родит. А тут еще третья сила смущает умы.

- Воображение, - сказал Стальной. - Нет никакой такой силы. Я лично дважды ходил в народ, проверял. Народ и не слыхивал. Ты нам в эту силу пальцем ткни. Фотографию дай. Покажи - а уж мы накажем.

- Пора этого брехуна-барона к ответу привлечь. Превратить со всей командой в простой народ. Нечего на шее сидеть. Пусть, как все, прибыль приносят.

- Mais, mon prince... Мы все рискуем местом, на котором сидим. Мое мнение... - начал мэр.

- Твое - наименьше из мнений, - грубо оборвал Стальной.

- Господа! - раздался вдруг чистый голос женщины в черном. - Давайте не забывать об интеллигенции! Вспомните, по какому случаю мы здесь собрались.

И, взяв поднос, вдова стала ходить меж столиками. Я не заметил, чтобы охотно и помногу выкладывали, однако же гомон стих. И пока она не добралась до меня, я вспомнил несколько веских мнений выдающихся людей об интеллигенции. - Интеллигенция - это говно (говорил Ленин), вязкая прослойка между пролетариатом и светлым будущим. - И опять: говно, которое вечно падает бутербродом вверх, а мордой в грязь. Я - как представитель иного сословия (вошедший в роль) - к интеллигенции тоже почтения не испытывал, полагая, что раз уж это слово родилось в России, то пусть здесь и умрет. Обходятся же другие страны без этой прослойки.

Я сказал, что пока что не перевел свои активы, но готов пожертвовать пару кило фамильного столового серебра. Пусть заедут или зайдут.

- Очень мало с вашей стороны, - упрекнула вдовица.

До того, как покинуть собрание, я предполагал познакомиться с этой вдовой поближе, но ее, взяв за талию, куда-то увели. Пришлось довольствоваться белокурой Машей. За этот вечер я успел привязаться к ней и решил уделить ей неделю внимания, хотя всю прошлую жизнь, назло златокудрым, брюнеток предпочитал.

Маша задержалась на набережной с каким-то мужчиной. Как я узнал минуту спустя, это был ее муж. Он двинулся в мою сторону, я думал, с намерением объясниться со мной, и - раз уж спортивной темы не избежать - приготовился дать этому боксеру надлежащий отпор, но он благополучно прошел мимо, едва коснувшись перстом своей шляпы. Он только что вернулся из Германии, полный германских восторгов, но поделиться ими с Машей в этот вечер ему не пришлось. Я бы, конечно, вернул ему его женщину, если б он заявил права. Но коль уж не заявил...

Миша, я видел, стоял, колеблясь, пуститься ль за нами или небрежно пересечь набережную и броситься в пруд. Очевидно, предпринял первое, потому что ночью в номере с треском лопнуло окно. Подозреваю, что виной этому был именно Миша, испытывавший сильные ощущения неразделенной любви.

Не плачьте, Миша, она корыстная. - Кто он тебе, Маша? - Так, сослуживчик.

Нет, время с Машей мы провели хорошо, перевернув всю постель, истрепав простыни, до синя искусав подушки. Из разбитого окна доносились звуки ночной улицы. То накрапывало, то вдруг появлялась луна и, не скрывая любопытства, заглядывала в щели штор. Можете, Миша, привлечь ее во свидетели. Если вам еще дорога ваша падшая Маша, на месте ее падения можете выплакать остатки слез.

Утром было какое-то колотье и тяжесть в желудке, словно наглотался свинцовых буковок. Их хватило бы, чтоб в подробностях описать эту ночь. Как и все мужчины, я подобному бахвальству не чужд. Но это классический триллер, а не эротический роман. Или, если хотите, психоделлический детектив. Жизнь в этом жанре по-своему сексуальна, но фабулу движет иной мотив. И эпизод в нумерах упомянут мной лишь потому, что оказался привязан к другому, более важному для меня событию.