Приключения в приличном обществе

Глава 28

Было время, поэты отождествляли любовь с движеньем воды. Прозрачный источник, половое половодье, море любви. Воспользуюсь этой вечно юной метафорой.

Море от берега двинулось вспять, и хотя накатывали еще приливы с присущей им регулярностью, но далеко не достигали крайней кромки своей. И я все чаще недоумевал, глядя на себя со стороны: что я делаю здесь взаперти? Хочу чего-нибудь? Не затянулось ли моё пленение вавилонское этой блудницей? Что за узел, узы, узда держат меня при ней? Дождаться окончательного отлива, чтобы сняться с якоря и пуститься прочь? Увести за собой свое море, бросив этот бесплодный берег, сухую гальку, соленый песок. И местных жителей, что будут долго еще бродить по голому пляжу, подбирая цветные камешки, пустые раковины, наблюдая тени акул.

Эти тени еще черны и бывают опасны. Кружат с деланным равнодушием, гонятся за мелкой тварью, но вдруг набрасываются стремительно и внезапно, провоцируя литпроцесс.

Море, однако, еще накатывало. Захлестывало щиколотки, редко достигая колен. Инициатива всегда исходила от графини. Видимо, схлынуло и ее половодье, и она не прочь была вернуться в русло упорядоченных отношений, особенно после того, как клубные завсегдатаи высекли ее виолончельным смычком. - 'Эти глаза ...' - напевала она, прихотливо порхая над моими бумагами, предлагая разделить с ней эту песню, и я отрывался от стола и тоже порхал, чувствуя себя, словно Адам, отдавший бессмертие за ничтожный пистон.

- Вам что-то со мной не спится, - угадывала она мою холодность.

Я и сам за собой эту холодность замечал - вплоть до окончательного окоченения, и чувствам вполне отдаться не мог. Разлюбилось, расхотелось пускаться в водевили с этой вдовой. Я что-то стал неохоч до графинь, и уже не вызывала ответных движений их вечная женственность и стервозность.

A propos о пропорциях.

У нее что-то стала сохнуть нога - сглазил кто-нибудь? - но она, неравнобокая, продолжала мужественно стриптизировать каждый четверг.

Что ж, век бабий короток. Если иметь в виду исключительно блядство. Однако все продолжали восхищаться ею, да и сама, глядясь подолгу в зеркало, по-прежнему находила себя прекрасной. Я ее прекрасной уже не находил. На ее порывы не отвечал, не ценил ее поцелуев.

Анатомия в том, что эта нога все более приобретала какой-то фольклорный вид. Мало того, что усыхала, но и пальцы на ней срослись перепонками, так что ступня стала напоминать ласту, а колено - гнуться назад. Сама она, похоже, не замечала этой нелепости, ну а я, кладя руку на ее бедро, все чаще ощущал под ладонью скользкую рыбью чешую.

- Как продвигается дело с портретом? - рискнул я однажды спросить.

Мы с ней только что отужинали голубем, пойманным графиней врасплох.

- Ах, я его еле отговорила. Очень уж хотел вас рисовать. И фото мне ваше вернул.

Она показала мне фотографию, одну из моих наилучших. Да она б и оставалась такой, если б не контрольный выстрел в лицо.

- Пришлось, знаете, с ним переспать. Да и задаток назад как-то совестно требовать. Ну да Бог с ним.

Я же голубя ел. Почему же меня вороной вырвало?

Возвращаясь распаленная после сеансов, напевая, порхая, демонстрируя упрощенный домашний стриптиз, эта рыбина склонялась у моего кресла, шепча:

- Ах, владейте, повелевайте мной.

И, пятясь вместе с креслом прочь, ужас испытывая перед суженой, да ну вас, думал я про себя, пусть вами бесы владеют. Нет, довольно с меня. Сет ассе. Я подумывал об окончательном отступлении, столкнувшись с такой любовью лоб в лоб. И спихнуть ее некому. Дождусь, пока высохнет в лягушачью лапку ее нога, чтобы был повод уйти.

Я порой посыпался в ее кровати средь ночи - оттого, что твердое что-то толкало в бок, словно грань гроба. А однажды, оттолкнув ее на минуту, чтоб отдохнуть, мне почудилась вместо стареющего, но человеческого лица, человеческий, но - череп. Смерть, да и только.

Музыкальные вечера при сложившихся обстоятельствах пришлось, конечно же, отменить. Шувалов к нам заглядывать совсем перестал, и дом без его присмотра приходил в запустение, я уже не говорю про сад. Я еще как-то пытался бороться с упадком, и мне удавалось поддерживать сравнительную чистоту у себя в кабинете, но графиню кроме ее нарядов и беспрерывного порхания, похоже, не занимало ничто. Акустический зал заволокло пылью, засыпало шелухой, затянуло паутиной углы. Портреты загадили мухи, да так убористо, что не было никакой возможности определить композитора. Только еще у Чайковского тускло поблескивал укоризненный глаз.

Я однажды собрался навести чистоту, и только спустился с веником вниз, как раздался уверенный стук в дверь, настойчивый и бесцеремонный, явно рассчитанный на то, что тут же будет открыто. Звонком долгое время никто не пользовался, гостей у нас не бывало, и он за ненадобностью свое существование прекратил.

Я этим стуком был застигнут врасплох. На мне был толстый командоров свитер, чистенький, но с дырой у локтя; брюки, с пузырями на коленях; да еще веник в руках. Я сделал попытку убежать по лестнице в свой кабинет и запереться там, но не успел. Дверь оказалась незапертой, я почувствовал спиной, как она распахнулась, и развернулся грудью к гостям. Двое уже вошли и встали у косяка, но прежде чем обратить внимание на женщину, переступавшую порог, я успел разглядеть сквозь дверной проем припаркованный к нашей обочине небольшой броневичок. Кроме того, были еще два автомобиля сопровождения. В другое время я был бы польщен.

Женщина ступила в зал, мельком оценив запустение. Взгляд ее отыскал меня.

Веник вывалился из моих рук - это была Ева. Выше на каблучок, и лицом строже, но это была она. Строго одета, ухожена, на пальцах - пара колец.

Великая радость охватила меня. Первой мыслью было, что она явилась меня спасти, хотя за минуту до этого ни о каком ниоткуда спасении я не помышлял. Однако следом возникла и другая мысль: пришла забрать свои деньги. Тут уж я насторожился.

Дверь каморки под лестницей приоткрылась и тут же захлопнулась, но я успел заметить в щели любопытный графинин глаз. Хоть бы черт побрал эту женщину. Я не сомневался, что она явит гостеприимство через пару минут, как только приведет в порядок свои лохмотья.

- Добрый вечер, маркиз, - сказала Ева. Действительно, за окном смеркалось. - Простите, что мы внезапно. Так вы позволите мне войти?

Держалась она уверенно. Ничего, кроме черт, от той девочки. Нашла, наконец, себя? Обрела свое сущее?

- Конечно, - хрипло сказал я и первой попавшейся тряпкой попытался смахнуть пыль с кресла, выглядевшего наиболее достойно. - И молодцы ваши тоже пускай присаживаются. - Строгость ее облика понуждала говорить ей вы.

- За молодцев не беспокойтесь. Они на своих местах. - Она с подозрением взглянула на кресло, но села. - И вы садитесь. Поболтаю с вами часок.

Я не посмел ослушаться столь важной дамы, сел в кресло, но у стены.

Тут из-под лестницы вышла, опираясь на клюку, графиня. Ах, что было на ней! Платье, в котором блистала некогда, висело мешком. К тому же съехало на сторону, так что вырез, что должен быть вдоль спины, открывал теперь ее впалый бок. На шее болталось алмазное ожерелье, жемчужные бусы и что-то еще, какая-то цепь желтого металла, которую в последнюю минуту успела на себя накинуть. У меня уже был случай сравнить этих двух женщин, но сейчас... Нет, господа, придержу эпитеты. Ах, Ева, жизнь с этой женщиной не похожа на жизнь с тобой.

Они обменялись приветствиями, пока я сгорал от стыда - за графиню, за паутину, пыль, засраных композиторов, за себя, наконец, павшего низко.

- Доня, эта госпожа - секретарь нашей нынешней администрации, - сказала графиня, присаживаясь рядом со мной. - Как поживает господин падишах?

- В добром здравии, - сказала Ева, глядя на графиню безо всякого сожаления.

Если б действие происходило в Мамоновском доме, то диспозиция в точности соответствовала бы той, что имела место во время налета садовника. На его месте у стола расположилась Ева, а мы с графиней - у стены. Я вновь вспомнил про деньги.

- Так что за дело у вас ко мне? - задал вопрос я, пряча за сухостью жгучий стыд за свои обстоятельства.

- Дело? - переспросила Ева, кладя локоть на стол и теребя себя за ухо, в котором, как глаз композитора, тускло блестел продолговатый камень. - Нет у меня никаких дел в ближайшие час-полтора. Разве нам не о чем просто поболтать?

- Мы, дворяне, - сказала графиня, - готовы оказывать вам всемерно...

- Вы, простите, давно ли вращались в этом кругу? - перебила ее Ева. - Эти квази-князья оказались ни к черту не годными. Д'воры в законе, как брякнул один барон. Мы их пытались притянуть за баки к полезной деятельности, и даже таскали в конюшню по одному, но они предпочли паразитизм. В конце концов, все дворяне оказались дырявыми. И даже Ржевский начал ржаветь. Нам пришлось его, предварительно продырявив, закопать за городом. Так что никаких дворян в городе нет. Вся эта ржевщина ушла в прошлое.

- Я сама презираю паразитизм, - сказала графиня, - но как же клуб? Я ведь там танцую каждый четверг.

- Этот клуб паразитов мы прикрыли указом годичной давности. Природа этого здания такова, что стала брать свое. Там теперь снова бордель. Так что танцуете вы в правильном месте.

- А как же Галицкий, оркестр? Кто же ставит вам оперы?

- К сожалению, на оркестровых маневрах в юго-западном регионе наш состав в список лауреатов не попал. А ряды его значительно поредели. Но еще раньше Галицкий ушел из оркестра и увел с собой всех скрипачей. Галицкого мы заменили Глинским. Подумываем о настоящем Глинке, но пока негде взять. Оркестр мы больше не выпускаем, невыездной. Построили специальную резервацию. Окрестные оркестры тоже там. Музицируют в Дисциплинарном Саду. Там же и оперы друг другу ставят.

- Это грубая политическая ошибка, - твердо сказала графиня. - Я имею в виду дворян. Вам теперь некого противопоставить мотыгинским. Дворяне были опорой режима, единственной силой, способной удержать их в пределах.

- Мы, если помните, решительно сменили режим, - сказала Ева. - Но вы, несомненно, правы, эти аборигены доставили нам в свое время хлопот. И сейчас доставляют. Не народ, а нарыв на заднице. - Ее раскатистое эр завибрировало под сводами зала. - Обратить бы их в камень да разбить молотком.

Я не очень был политически озабочен, меня другое интересовало: как она оказалась в этой ответственной должности? Кто она? Но при графине затевать эту тему я не хотел. Я спросил:

- Как вы собираетесь обустроить клинику?

- Я понимаю ваш интерес к этому заведению. Это же заповедник идей. Лобачевские, Савонаролы, Бисмарки. Христос на Христе. И мы не менее вас озабочены его будущностью. Кстати, не хотите ли обратно туда? Мы как раз обновляем контингент.

- Я слышал, из моих друзей мало кого в живых осталось.

- К сожалению, это так. Многие сошли с ума. Сошли с земли иные. Перепетунов в детство впал, мочится по ночам. Постановка вашей пьесы подкосила разум его. Кузьма впадает в спячку все более беспробудную. После вашего с графиней побега ничего путного не совершил. Кашапова придушила сестра милосердия. Никанор обнял как-то Наталью за шею и крепко задумался. И не заметил, как задушил. Сердюк - схватил себя за горло и стал душить. Руки отняли, но он все равно покончил собой, задержав дыхание.

- Эта лиса Маргулис ... - сказал я. - Я слышал какую-то невероятную историю о том, что ...

Я осекся под пристальным взглядом Евы. Она растянула губы в улыбке, на лице ее вдруг появилось то выражение, которое иногда было свойственно Маргулису, когда он бывал очень доволен собой.

Не может быть! Я похолодел. Это плохой юмор. Это ужасно, а не смешно!

Тут я заметил, что графиня спит, всхрапывая на моем плече. Как бы не охрипла, храпя. И без того ее некогда звучный альт стал напоминать карканье. Я переложил ее голову на подлокотник. Может, шею себе свернет в таком положении.

Этот жест с троганьем уха, эти жесткие речи. Факты, которые Ева как таковая знать не могла.

- Я думал, вы скорее меня раскусите, - сказала Ева. - Позвольте уж сменить местоимение, раз уж вы догадались, кто я.

Маргулис? Эта женщина оказалась мужчиной? Маргулис! Клянусь рассудком! Это был он!

Я вспомнил собственные перевоплощения. На ум так же пришла кавалерист-девица Надежда Дурова.

- Однако, как же вам удалось?

Я хотел всего лишь выяснить, каким образом ему удалось отыскать Еву, ну и конечно, вселиться в нее. Но Маргулис понял вопрос по-своему.

- Все дело в первородной глине, - сказал он. - Сейчас природных залежей ее нет - распалась под действием времени на почву и соль. Современная глина - материал не того качества и годится только на керамические изделия. Если бы Бог решил создать человечество именно сейчас, то у него бы ничего не вышло, кроме горшков. Упущен момент времени. Ему пришлось бы подыскивать иной материал или создавать вселенную заново. Нам же удалось получить его искусственным путем. Компоненты подобрал Кузьма. Кроме каолинита, гидрослюды и прочих широко распространенных элементов осадочных горных пород он добавил кое-что свое. В частности, магний, а так же красители, так что у нас под рукой оказались все оттенки глины, вплоть до черных и голубых. Первый замес вышел у нас неудачный. Однако мы хорошо провели время, делая человечков из глины и вдувая в них жизнь, которой хватало ненадолго. Моя идея была в том, чтобы глину замешать на крови. Я и послужил донором.

- И много вы сделали ... таких? - Я кивком указал на него самого, вернее на тело, которое ему принадлежало.

- Одну. Кузьма закапризничал что-то и прекратил сотрудничество. Девятый пытался раскрутить предприятие, используя дерево и другой материал, но его куклы были еще менее жизнеспособны. Вы видели его буратин.

- Но почему он создал именно женщину? Мужчине все-таки проще в этом мире существовать. И в плане карьеры, и вообще.

- Думаете, мы этого не учитывали? - сказал Маргулис с некоторой горечью. - Скажу вам откровенно, вначале был мужчина, и Кузьма это тело предназначал для себя. У нас с ним из-за этого спор вышел. Кровь-то была моя, и я не желал остаться в дураках. Ну, он разгневался и оторвал некую существенную часть.

Почему, однако, он со мной так откровенен? Задавая свои вопросы, я и не рассчитывал на подобную искренность.

- Почему? - переспросил Маргулис. И заявил без обиняков. - Потому что рассчитываю на взаимность. Во-первых, у меня есть уверенность, что это тело находилось и с вами в какой-то связи. Потому что, пустившись на поиски, я обнаружил его в вашем гнезде, еле живое от истощения. К тому же визит этой девицы в клинику, я убежден, был совершен ради вас, хотя вы этого и не поняли. А еще: витают какие-то остаточные образы в голове, частички чужого поля, которых ранее не было. Я ведь не впервые... гх-м... инкарнируюсь. А во-вторых, даже если вы доведете эти сведения до общественности, вам никто не поверит. Наука, толкуя мир иначе, не потерпит подобного даже в теории.

- Мне безразлично, было ли это чудом, или есть этому научное объяснение, - вставил я.

- Вас примут за сумасшедшего и опять упекут, - продолжал Маргулис. - Ну а если будете настаивать и будировать общественность, я данной мне властью так вас урою, что от вашего микрокосма только мокрое место останется. Будьте ж благоразумны и благодарны за откровенность, раз уж сунул свой нус. - Он помолчал. Я тоже. - Хотите знать истину? - сказал он. - Истина - не падшая женщина и не дается всякому, тем более за так. У меня есть мысленные наработки по этой проблеме. Да и Кузьма кое-чем поделился. И я бы охотно их вам изложил, кабы ваш сриллер, - он так и сказал, - и без того не распух так, что читатель, войдя в него, рискует не выбраться.

- Как же вы собирались использовать эту куклу практически? - спросил я, не обратив внимания на его критику.

- Как видите, - сказал Маргулис. - Мы и раньше использовали ее для связи с общественностью. Правда, больше в качестве курьера: туда идеи, оттуда - деньги. Да промашка вышла однажды: врачи вкололи что-то очень уж возбудительное, когда я без сознания пребывал, а на самом деле вез некоторую сумму на нужды SR. Полагаю, вы и подобрали девицу там, на шоссе?

Я пожал плечами, как бы предоставив догадаться об этом ему самому, и спросил:

- Значит, революция продолжается?

- Да бог с вами, кому она теперь нужна.

- Куда же ваше тело делось в данный момент? Я слышал, смыло в канализацию?

- Так примерно оно и есть. Но я велел его выловить и захоронить.

- Каким же образом осуществляется захват чужого сознания?

- Чужой сам к этому бывает склонен. Можно сказать, добровольно на это идет. Я помню, как вы утомили меня своей эмпатией. И вы были правы: именно так, эмпатия. Ну и сексуальное влечение, конечно же.

- И в вашем случае...

- В нашем - последнее. В момент наивысшего, так сказать, наслаждения. И это самый короткий путь. Я покидал клинику в образе этой девы, а мое тело в это время обкалывали врачи, не подозревая об истинной причине моего сумасшествия.

- Истинная причина, вероятно, отражена в вашем досье. Кстати, нашли вы его в дупле столетнего дуба?

- Теперь оно уже не имеет значения.

- Что же там было? Я так и не успел с ним ознакомиться.

- И слава богу. Вам же спокойней. Знаете сами, что именно информация формирует наше сознание. Сознание, инфицированное дурной информацией, вам же самому покоя не даст. Не все можно в свой мозг впускать. Ибо придется жить с этим. Я даже ТВ-шоу избегаю смотреть. Опускают ниже уровня умственной бедности.

- Как же вы длите свой досуг?

- Вы удивитесь, но я много читаю. Некоторых авторов приходится прочитывать дважды. Из-за острой зависти, возникающей к емкой метафоре или удачно брошенному, но не мной, словцу. Я кое-как справляюсь с этим, и вторично прочитываю уже с искренним наслаждением. Я и вас с удовольствием выслушаю, если поведаете, как мое тело попало в ваш дом. Поверьте, я очень нуждаюсь в этом.

- Хорошо, - сказал я. - Только никаких метафор не обещаю. Рассказ мой будет правдив, но краток и сух.

Я уж и вам заодно изложу, господа, чтобы не отвлекаться на это дважды. Пора, наконец, вам узнать, как я убил Леопольда. Да и самому отделаться от этого воспоминания, сдать в архив. Теперь, когда время минуло, я могу это сделать - частично в третьем лице. И по возможности кратко.

Итак: автомобиль, пистолет, некоторая сумма денег, которую удалось прихватить, не залезая в тайник.

Желтые 'Жигули' пулей вылетели из города, но, едва переехав мост, Еве пришлось сбавить скорость до предельно медлительной. Дорогу помните? Она не стала лучше ничуть с тех пор, как я въехал в город.

До автозаправки, где еще не растащили руины трактирчика, я добрался перед рассветом. Деревья еще дремали, теряя листву, ветер мародерствовал, грабил их сонных. Мимо на мотоцикле промахнул монах.

Ева, что предпримет теперь, взяв мою жизнь взаймы? Я, взявший напрокат ее тело, не вполне себе представлял, как им распорядиться. И что будет с нами, если Каплан или другие заинтересованные лица меня убьют? Или если убьют Еву?

За ночь я успел привести в порядок свои мысли. Поначалу намерений никаких не было, мы стремились лишь подальше убраться из города. Но постепенно вызревало решение: добраться до города N. Разнюхать обстановку, настроение Леопольда и, возможно, договориться с ним. Мысль о том, чтоб его убить, тогда еще не приходила мне в голову. Не по силам такое слабой невинной девушке.

Было за мной определенное преимущество. В моей новой личине он меня не узнает. Садовник клятвенно меня уверял, что умолчал про девицу. Так что повода заподозрить Еву в сговоре со мной у Леопольда нет. В то же время кое-какие его привычки мне хорошо известны. Я полагал, что мог бы контролировать ход событий, если хватит дерзости и ума.

Дальше этого планировать я не стал. Планирование будущего - самообман. Невозможно предусмотреть все случайности и обстоятельства. Я планировал: деньги, дом, сад - а видите, что получилось?

По дороге я избавился от некоторых предметов, которые могли бы навести Леопольда на мысль о городе Ржевске. 'Воспитание и размышления', распечатанные файлы, магазинные чеки. Пистолет я спрятал в дыру в обшивке сиденья. На сиденье натянул чехол. Если приложить специальные усилия, то найти его не составит труда. Но если повода для обыска не давать ...

- Как вам понравилось в этом теле? - спросил Маргулис. - С каким сексуальным направлением вы отождествляли себя? Не тянуло ль, например, к материнству?

- Я не отождествляю себя со своими героинями, - сухо сказал я. - К тому же это не имеет отношения к вашей нужде.

- А я прямо бешусь, когда у меня менструации. - Он потянул Евино ухо. - Оба мы оборотни. Знаете, какой-нибудь маргинал, сочиняя роман, непременно бы совокупился со мной.

- Да пропади ты пропадом, - не сказал я.

У меня не было желания отвлекаться на посторонние темы. О женственности и жертвенности. О темпераменте и императиве. Об интеллекте и чувственности, разнице между мужской и женской моделью мира.

Вспоминая произошедшее, я все как бы заново переживал.

Леопольд. И дались ему эти деньги. Если поделить их на всю его банду, то не так уж много достанется. Нашли бы какой-нибудь труп, назвали б моим именем. Схоронили бы и забыли, что я есть.

Нет, если б дело было лишь деньгах, он бы легальное правосудие подключил. Натравил бы на меня легион легавых, и те со свойственным им иногда усердием рано или поздно меня бы нашли. Он возмездия жаждет. Хочет меня убить, лично присутствуя при умерщвлении. А уж способ вендетты наижесточайший для меня изберет.

Город. Законы джунглей - отсутствие законов. Здесь Леопольд царил, его выгода или прихоть и были закон.

Время клонилось к вечеру. Я проехал мимо офиса Леопольда, но его машины около не было. Я поездил по городу, посетил места его возможного пребывания, и очень скоро обнаружил его машину возле бывшего клуба железнодорожников, который находился теперь в ведении Леопольда, имел сауну, бар, казино, проституток и пр., и тоже приносил доход. Двое присматривали за входящими: спецконтингент, отборное отребье.

Я проехал мимо, размышляя, как быть. Евино сердечко трепетало воробышком, в груди стало тесно, в животе - пусто. Откладывать знакомство на завтра не стоило по одной причине: могло бы и не хватить решимости, если оттягивать до утра. Войти, выдав себя за проститутку? Еще и впрямь прицепится кто-нибудь. Встреча должна быть случайной.

Я развернул машину и вновь направил ее к клубу, притормаживая, подыскивая пятачок для парковки, и вдруг услышал: 'Маркиз!' - почему-то я обернулся, но это женщина подзывала пса, а в следующую секунду я врезался в автомобиль Леопольда.

БМВ завопил, словно в него всадили саунд-патрон. Охранник сбежал со ступенек парадного. Другой остался у входа, сунув руку в пиджак.

Я уронил голову на руль, как бы в сильнейшем шоке. Страха уже не было. Страха нет - значит, мертвец?

БМВ перестал кричать и корчиться: отключили сигнал.

- Вот сука, - сказал охранник. - Дверь поцарапала. Эй, ты жива?

- Так вот ты какая, - сказал Леопольд. - Мне тут один колдун предсказал, что смерть я приму от коня своего. А копыто коня направит некая женщина.

Леопольд во цвете своих сорока пяти выглядел жизнерадостно. В руке он держал бокал, что было хорошим признаком. Пил он крайне редко, и лишь в особых случаях, отмечая большую удачу, да на официальных мероприятиях мог пригубить.

Охранник, доставивший меня в его кабинет, администратор этого заведения и незнакомая дамочка в легких доспехах, присутствовавшие при нашем свидании, сдержанно усмехнулись. Мне здесь приходилось бывать. Обстановка известная. Женщине было около тридцати, чрезвычайно эффектная, но поскольку моих гениталий при мне не было, то и останавливать свое внимание на ней я не стал.

Предсказание колдуна меня обнадежило. Я вас не уведомил, господа, что кличка моя в этом обществе была Конь.

- Ну, давай, лги мне, - сказал Леопольд, углубляясь в бокал. - Только себе во спасение, а не мне во вред. Между ложью спасительной и преступной - убийственный диапазон.

Ева молчала, как и положено несмышленой девчонке, попавшей в такую ситуацию, в которой у кого угодно отнимется язык.

- Кто с нами не вполне, тому и мы не очень. В другой ситуации, совершив на меня наезд, ты могла бы стать орудием смерти, а со смертью не шутят.

- А я и не шучу, - сказал тогда я.

Мой ответ понравился. Леопольд мог иногда позволить по отношению к себе небольшую дерзость. Сейчас, по моему мнению, он был именно в таком настроении.

- А ты храбрая девочка, - одобрительно сказал он. - Я и сам человек отчаянный. Славянин. - Он поставил бокал. - Знаешь, смерть не так страшна, как ожидание этих судорог. Тут недавно казнили одну. Под кличкой Шура Легавая проникла к нам под прикрытием. В результате попала в смешное положение. Все смеялись, кроме нее. Что ж, я ей говорю, если ты не в состоянии умереть со смеху, умри так. Неделю томилась у меня в подвале. Пулю она приняла с благодарностью. А может и ты из милиции? И присягу там приняла? А? Я им всегда говорю: давайте жить дружно. Но есть среди них агрессивная молодежь, мечтающая о переделе собственности. Ладно, как будешь расплачиваться за автомобиль?

Перед этим меня обыскали. Вынули двести долларов и рублей около пяти тысяч. Выложили все это на стол.

- Этого крайне мало, - подвел итог Леопольд. - Расплачусь тобой с автослесарем.

Я, собственно говоря, предвидел тот или иной вариант насилия, но задрожал. Леопольд и это одобрил.

- Нынешние дамы, да и мужики, трясутся за свою жизнь, а не честь. Отвезите ее в мой теремок. Может, мы с ней поладим. Может, в банду ее возьмем. Пусть наезжает на наших врагов.

Теремок был загородной резиденцией Леопольда и отстоял далеко в стороне от местной Рублевки, где селилась энская знать. Место хорошо просматривалось и простреливалось, и, несмотря на то, что особняк - теремок, замок - был единственным в этой зоне, к нему был проложен асфальт.

Машину мою тоже пригнали, бросили ее у ворот. Пистолет видимо не нашли. Иначе я бы это уже на себе почувствовал.

Запертый в комнате на втором этаже, я имел достаточно времени для размышлений.

Пуля? Яд? Захватить чье-либо сознание? Как? И куда мне свое девать? Навыков киллера у меня не было. У Евы тоже. Кем-то забытый молоток валялся у батареи отопления. Бесполезный в моей ситуации: я никогда бы не смог убить человека молотком.

На тахту была брошена настоящая волчья шкура, в которую оборотнем любил иногда рядиться Леопольд, пугая шлюх, незнакомых с этим его фокусом, кое-кого из обслуги и в особенности терьера, который всегда поджимал хвост в таких случаях и застенчиво скулил. Нет, и шкурой мне его не напугать до смерти.

Ева выглянула в окно: периметр участка был огражден стеной. Впрочем, я это и без Евы знал. Выбраться наружу можно было лишь по решетке ворот.

Дорога, не виляя, уходила в сторону города, отмеченного облаком смога поверх невидных отсюда домов. Пространство между особняком и городом было совершенно пусто: глина, желтые ковыли. Заря багряна. Над окном, словно нож гильотины, нависло пуленепробиваемое жалюзи.

Прежде всего, я попытался взять себя в руки. Что мне грозит? Уверен, он первый воспользуется моей беззащитностью, прежде чем передать меня автослесарю, как обещал. Вновь меня дрожь пробрала от этого.

Обслуживающий персонал замка состояла из шести человек: четыре охранника, повар и эконом, поддерживающий порядок в доме. Прочая обслуга: кочегары, дворник, поденщики поступали из города по мере надобности

В комнате был туалет, холодильник, еда. Я отужинал.

Ах, нет, господа. Описывать это убийство свыше моих сил. Я и так вам описал несколько. У меня уже от умерших мурашки. Господь и без этого сердит на меня, так что пусть это останется между нами. Ужас, кровь, отрубленная голова Леопольда. Было б жестоко с моей стороны вас нагружать такими подробностями. Я сотворил, мне с этим и жить. Иль рассказать?

Жалюзи, а вернее толстая стальная штора, непроницаемая для пуль даже 11,5 калибра, опускалось по мере надобности натяжением стального троса, а в верхнем положении удерживалась фиксатором. Надобность в нем возникла лишь однажды, и Леопольд считал, что эта конструкция спасла его мебель от пуль.

Не долго думая, я тоже решил ею воспользоваться. Освободил защелку фиксатора. Блок, по которому скользил трос, застопорил молотком, чтоб жалюзи самопроизвольно не пришло в движение. Теперь, если дернуть за трос, стальной лист рухнет вниз и отрубит ему голову, если заставить Леопольда свеситься через подоконник. Стальной шнур я выпустил за окно и прикрыл краем портьеры. Я твердо решил не дать себя изнасиловать, ибо это триллер, триллер, триллер, а не низкопробный порнографический роман.

Вероятно, женская конституция моего организма повлияла на мое мышление. Род мужской, пол женский. Мужчина бы до этого не додумался. И уж тем более не смог бы осуществить. У Евы же все гладко сошло. Словно волчица внутри меня планировала и осуществляла.

Я заставил себя поспать перед подвигом, чтобы набраться сил - в дороге мне не пришлось выспаться. Когда же проснулся, было совсем темно.

Шагов за дверью не было слышно: самую тяжелую поступь скрадывали ковры, поэтому, как я ни был готов к вторжению Леопольда, дверь распахнулась нежданно. Он лишь заглянул в комнату, убедиться, что Ева здесь и находится в добром здравии. Рука с телефоном поднята к уху,

- Буду счастлив снова видеть свои деньги, - сказал он в трубку, и хотя он тут же вышел, дверь не потрудился прикрыть. - Я должен взять его живым и выслушать.

- Да зачем он вам, шеф? - спросил, вероятно, его собеседник, скорее всего Каплан, ибо я тут же вообразил, что речь шла обо мне.

- Я хочу его! Понял? Каблук! - Это относилось уже к охраннику. - Кто там киснет у тебя в вестибюле?

- Пеца.

- А где второй? Отправь их на помощь к Каплану.

И еще одна догадка, в связи с конем. Мне стало теперь совершенно ясно, что от гибели не уйти, пока жив Леопольд. Он верил гадалкам.

- Иди сюда, - позвал он, даже не взглянув в мою сторону. Обернулся к зеркалу, расслабляя узел галстука. Нежно-оранжевый, отметил я. Цвет галстука соответствовал его настроению. Он и мурлыкал что-то оранжевое.

Не знаю, как поступила б на месте Евы менее щепетильная девушка. Наверное, сочла бы за честь. Но поскольку в ней был я, а моральные ресурсы во мне неисчерпаемы, то я не шелохнулся, стоя у подоконника, задом упираясь в него. Да и к голым мужчинам я отношусь с отвращением. Так что эстетические соображения тоже примите в расчет.

- Что ж ты не подойдешь, сучка? Или я ошибся номером, забрался не в свой отель?

Он обернулся. Удивления в его взгляде не было. Возможно, он и не ждал от добычи доверчивости. Его мысли ясно читались на его лице. Ясность мыслей сочеталась с их гнусностью.

Ева лишь плотнее прижалась к радиатору.

Он стал, мурлыча, порхать по комнате, как это позднее бывало с графиней, когда она тоже хотела меня. С припевками, с подтанцовочкой, делая это весело, вприпрыжку, кружа. В предвкушении маленького преступления. В предчувствии эротических ощущений. Обмануло его предчувствие.

Потом он сообразил, что танцу не хватает музыки, мурлыканью - аккомпанемента, и нажал кнопку стерео. Полилось что-то лирическое. Он закружил соответственно новому темпу, жестами приглашая присоединиться к нему. Еще один повод для аналогии с графиней: видимо, эрото- и мело- мания находятся в тесной связи

Кроме тех метров, что разделяли нас, между нами был небольшой круглый стол и несколько кресел. Маньяк приблизился, танцуя, к столу и стал огибать его, отбрасывая кресла. Я двигался по той же дуге, но с противоположной стороны.

Такие игры Леопольду нравились. Распаляли его. Возжигали в нем вожделение. Мне же это было на руку тем, что делало более естественным мой выход в окно. Да и шум, нами производимый, не должен был охрану смущать, даже если достигал ее ушей. Метраж комнаты позволял длить игру до изнеможения.

Он с легкостью вскочил на стол и отбарабанил чечеточку. Я нырнул под кровать. Он еще потанцевал на столе, потом спрыгнул. Долго танцевать в одиночестве и в отсутствие зрителей даже самому заядлому танцору скоро наскучит.

Он заглянул под кровать.

- Ну же, детка... Вылезай оттуда сюда. Сопротивление мне бесполезно.

Чем несговорчивей невеста, тем верней для нее венец.

Ева, пыхтя, вылезла с другой стороны.

Мой жених выпрямился и мгновенье смотрел на пустую постель. Ощущенья откладывались. Он нахмурился. Он немного ушибся о ребра кровати, попытавшись достать меня в прыжке.

- Это не смертельно, - сказал я, глядя, как он кривится, почесывая коленную чашечку, олух мой, Олоферн. Не хватало еще забеременеть от такого.

- И не смешно, - сказал он.

Он уже не кружил, не вальсировал, а в своем стремлении к цели был приапически прям. Я уходил от него легко. Хладнокровно, хоть и запыхавшись. Мы еще вокруг кресел немного побегали, попрыгали через кровать.

Он приостановился и перевел дух. Прическа его растрепалась. Капли пота выступили на лбу. Первые признаки раздражения появились на его лице. Он взглянул на дверь, не призвать ли на помощь, но вместо этого скинул галстук и пиджак. Меня беспокоил воротничок его рубашки: не слишком ли жестко он накрахмален, не смягчит ли удар? Мы опять принялись кружить вокруг стола, в пылу игры он был с места сдвинут и стоял теперь слишком близко к подоконнику. Разделяли нас метра полтора, не более, но ему никак не удавалось меня ухватить, хотя дважды он бросался грудью на стол, вытянув руку. Это ожесточающее обстоятельство стало его сердить. Будь его воля, сжевал бы меня живьем.

Он зарычал, как человек, которого оскорбили действием, и двинул на меня стол, пытаясь прижать меня им к батарее отопления, но я вспрыгнул на подоконник и распахнул окно.

На газоне - пятно света, падавшего из окна. Второй этаж. Цепляясь за подоконник, я свесился вниз и нащупал ногой выступ карниза, нависшего над окном первого. Выступ был очень узок, едва помещалась на нем узенькая Евина ступня, поэтому приходилось придерживаться за подоконник. Высунувшись в окно, он мог бы ухватить меня за руку.

Он и высунулся.

Я схватился за кольцо, которым заканчивался трос, и бросился вниз, повиснув в полутора метрах над землей.

Вверху клацнуло жалюзи, словно акула зубами щелкнула. Пятно света на газоне исчезло. Теперь можно стрелять без вреда для мебели.

Преимущество декапитации в том, что этот вид казни не производит шума. Его голова, возможно, и пыталась кричать, но только хрип похожий на воронье карканье, вырвался из открытого рта.

Я отпустил трос и упал на отмостки, откатившись в сторону, чтобы не быть ушибленным головой. Отделенная от тела, она казалась громадной. Крови почти не было: вся она, вместе с телом, осталась за стальным листом.

Голова со стуком ударилась о бетон, набив себе шишек. Ноздри еще всхрапывали от вожделения, но взгляд уже понял, что совращение не состоится. Совращения сокращают жизнь.

Тычась носом в траву газона, она откатилась от стены метра на два и остановилась, обратив к небу выразительное лицо.

Я и не рассчитывал на то, что уйду незамеченным. Но охрана открыла стрельбу, когда я был уже по ту сторону заповедной зоны. Стреляли беспорядочно и невпопад, то есть мимо.

Машина. Ключей в замке зажигания не было. Но пистолет присутствовал. Я дважды выстрелил по воротам, за которыми суетились Леопольдовы псы. Они вряд ли это заметили, но третья пуля, трассирующая, их в полное замешательство привела. Им бы броситься, не теряя секунды, за мной, но они замерли, очарованные фейерверком, что дало мне минуту форы. А пока они выгнали автомобиль, я уже далеко в поле от дороги ушел.

Я видел, как их автомобиль бороздил дорогу, разворачивался, шарил по полю фарами, но их свет уже не достигал меня. Стреляли куда-то параллельно полю - одиночными и очередями. Чем бы молодцам позабавиться, если б монахи порох не изобрели?

Слева были огни города. Где-то километрах в двух от меня должна была быть железнодорожная колея. Туда и я двинулся, и через полчаса был уже возле насыпи. Я даже устать не успел.

Не пойманный в потемках, я присел на холодный рельс. Отчаянье вдруг охватило меня. От отчаянья мне хотелось кричать, но я задушил этот крик души: вопли во поле далеко слышны. Я успокаивал себя тем, что Леопольд заслужил свою участь. Но ни заслуги, ни вины моей в том нет. Я лишь исполнил пророчество. Вероятно, уже его, безголового, обнаружили и скорбят. Хотя вряд ли более искренно, чем скорбел о нем я.

Я выбрался к переезду и стал ждать подходящей попутной машины, которые, переваливая через насыпь, замедляли ход. Забрался в фуру какого-то 'Вольво'. До Ржевска, без денег, на перекладных, я добирался почти трое суток, подворовывая продукты, скрывая имя, гражданство, пол.

Маргулису я все это с меньшими подробностями изложил. Умолчал о многом. Но пусть кое-что знает на тот случай, если сподвижники мертвого Леопольда оправятся от растерянности и станут Еву искать. Хотя вряд ли. Им-то какой резон. Слишком многие, а наипаче сподвижники, желали его смерти. Еще спасибо сказали бы ей.

Посещение клиники мной уже было изложено. Я убедился, что Каплан с Толиком обосновались там. И решили, видимо, что со смертью их главаря задание не отменяется, а деньги, на которые не теряли надежды, удобнее разделить между собой.

Появление же близнецов испугало Еву. Они могли видеть ее в логове Леопольда и опознать. Пришлось поспешно покинуть этот приют.

Обосновался я в Мамоновском особняке, тайком от соседей, удостоверившись в том, что преследователи его не посещают, а милиция, вынеся мебель, на том успокоилась.

Меня тревожил, конечно, вопрос, долго ли еще Еве прожигать мою жизнь. И как вернуть в личное пользование свой природный организм. Но это случилось само собой. Вероятно, разгоравшаяся во мне страсть к графине побудила вернуться назад мой блуждающий разум. Других объяснений я этому не нахожу. Я помню, как уснул в Евиной спальне, а очнулся в нумере.

Я был даже рад, что Маргулису удалось вычислить нашу взаимосвязь. И найти впавшую в детство куклу до того, как она высохла от истощения.

- Стало быть, всё, ваше приятное превосходительство.

- Насчет превосходительства вы не очень ошиблись, - сказал мне Маргулис. - Особенно учитывая то, что никакого падишаха не существует. И единственный, кто это знает - я.

- А значит...

- А значит, что я и есть непосредственный руководитель этой гребаной администрации.

Что ж, этот человек своего добился. Хоть и антинаучным путем.

- А с Кузьмой мы еще поработаем, - сказал он. - Заменим весь народ куклами. Этакий маленький ручной народец, послушный в наших руках. Их уже и сейчас предостаточно. Не поймешь, где абориген, а где кукла.

Женщина встала.

- Что ж, мне пора откланяться. Да и вам вертеть вертепом пора. Хотя думаю, что нужно вам закругляться и в следующей главе ставить точку.

- Я буду вам благодарен, - успел сказать я, - если вы не будете вторгаться в мой вертеп. Со своей стороны торжественно обещаю не вторгаться в ваш.

- Хорошо, - сказала женщина. - Я вам то же обещаю. И тоже торжественно. И исчезаю из вашего навсегда. Всего хорошего, маркиз... гхм... Карабас.

Черт побери, сейчас мне никак не удавалось отождествить ее с Маргулисом. Может, я спал, и привиделось? Может, легкий гипноз с ее стороны?

Графиня всхрапнула и продрала глаза.

Когда я выбежал во двор, броневик уже завел мотор и отчаливал.