Приключения в приличном обществе

Глава 1

Здание, занимаемое Дворянским Клубом, имело два этажа. Прежде чем стать гнездом, этот дом проходил по молодёжно-культурному ведомству. И вероятно, что ранее, лет, может быть, сто или двести назад здесь находился публичный дом. Фасад регулярно обновляли, облагораживали, но через определенный промежуток времени проступало сквозь свежий слой досадное, цвета беж, пятно, принимавшее контуры оголенной женщины, и лаконичная надпись: 'Захотел? Заходи!'

Поступить в дворяне меня мэр пригласил, но давать согласие я не спешил. Вступить в чуждый мне мир, поменять привычки, жизнь, фабулу и, может быть, только время убить зря. Так и вам, дошедшим до этой строки, я рекомендую подумать, прежде чем совать нос в этот сюжет. Советую, как следует, захотеть и даже настаиваю.

Опасаюсь со своей стороны: вдруг этот текст вас не зацепит? Или сами подцепите через него что-нибудь. Тогда я пропал. Придется принять ваши проклятья на свою голову. На этот роман, в котором - предупреждая ваше недоверие и сомнения на мой счет - нет ничего вымышленного. Такие произведения не производят. Они происходят сами собой. Хотя не отрицаю, что кое-где преступил черту. Но и черта, согласитесь, нечеткая. Что ж, как вечно твердит один знакомый монах: жребий мой в руке Божьей.

До Клуба, однако, добраться надо. Дорога едва заметно, но неуклонно, забирала вправо. Знакомые приметы попадались на каждой минуте пути. Вот четыре сосны, под которым дальнобойщики соорудили скамейку и закусочный стол. Вот дорожный знак, прибитый прямо к электроопоре, указывающий на то, что впереди автозаправка, едва ли не последняя на моем пути, а значит: залить бензин, перекусить в дощатом трактирчике, поспать часок.

От бензина кроме присущего ему запаха несло чем-то еще, несовместимым с его углеводородной сутью, и я не стал заполнять канистру, как вначале предполагал и которую оплатил. Но не хотелось обогащать проходимца-заправщика. Я подал знак мотоциклисту, въезжавшему на площадку, чтоб влил себе эти литры, однако, едва только он протянул руку, чтобы принять от меня заправочный шланг, как я буквально оцепенел от изумленья и ужаса: мотоциклист оказался тем самым монахом, только что не к добру, да еще к ночи упомянутым мной.

Был он примерно моих лет, длинноволос, бородат. Вот только синяк и заплывший глаз нарушали благолепие облика.

И к байкерам, и к монахам я отношусь с равной симпатией, но что почувствовал бы на моем месте любой мошенник, проехав несколько сот км мимо засад и застав, сжигая мосты, огибая посты, обрубая хвосты, сменивший имя, устранивший прежнесть, успевший за последние сутки пути беспощадно проститься с прошлым - и встретивший в конце пути земляка? Как попал он в эти края? Гнал за мной? И разве монахам можно на 'харлеях'?

Более того (а может, это было следствием ужаса), едва его пальцы приняли шланг, а я еще, кажется, не успел его выпустить, как что-то вдруг накоротко замкнуло в мозгу, сотни картинок, словно сноп искр, вспыхнули и погасли - они появлялись не последовательно, давая каждая себя рассмотреть, а все сразу, словно предлагали мне самому установить последовательность, в какой их прожить. Здесь фигурировал рюкзак с долларами, красивые женщины и машины, цветущий сад, плодоносящий сад, увядший сад, убранный на зиму; друзья и враги, врачи и грачи, куклы, преследованья и измены, конный кому-то памятник, музы и выстрелы, человек, который был Середой - словом, весь набор элементов, входящих в представление телесмотрящего гражданина о красивой жизни и желательном ее завершении. Ибо, несмотря на наличие враждебных сил (враги, врачи, выстрелы), просвечивал в подтексте благополучный финал. Но вместе с тем, холодом веяло от видений, тянуло такой бедой - потусторонней, абсолютной, космической, какой в земном языке и названья-то нет. Дурными знаменьями были они, предвестьем грядущих событий.

- Очевидно, вы крупно ошиблись на мой счет, - сказал мотоциклист, оказавшийся, конечно же, никаким не монахом. - Однако, благодарю за бензин. Очень вы кстати.

- Не стоит, - прохрипел я, с трудом выдавив из себя эту любезность.

Вагончик, где, бывало, подавали закуски, оказался сожжен. Он и раньше-то выглядел, словно чье-то кочевье, готовый в любое мгновенье сорваться и тронуться в путь, так что особых надежд на ужин я не возлагал. Поэтому я отогнал автомобиль в дальний угол площадки, чтобы вздремнуть, тоскливо уверенный в том, что я теперь этого монаха на всю жизнь запомню, вместо того, чтоб забыть на тот же срок.

Ехать оставалось километра два по этому относительно комфортабельному шоссе, потом еще двести трястись по трассе, ухабистой, как караван верблюдов, до города, где я предполагал жить. Далеко позади остались родные ландшафты, черноземная зона, тучные нивы, мычание молочных стад. Эта провинившаяся перед Богом провинция имела менее обжитой вид.

Быстро темнело. Небо насупилось. Алчная облачность заняла горизонт. Небо недоброе, но преддождевая хмарь располагает ко сну. Я и уснул.

Угадывать и направлять свое будущее нам в какой-то степени свойственно. Но вместе с тем, возможность предвиденья приносит и свои неприятности. Приходится знать и мучиться этим.

Жизнь, гордые граждане, похожа на лабиринт: в каждый момент она ставит нас перед выбором. Ничего нового, конечно, это сообщение для вас не несет. Сами знаете, если слева сулит она двести баксов, а справа всего пятьдесят, вы автоматически повернете налево. А если слева вам медом помажут, а справа шею свернут, то опять же, ваш выбор предопределен. Гораздо сложнее принять решение, если включить в перечень побуждений другие мотивы. Сострадание, например, или иную страсть. Тогда вариантов становится больше, а детерминированность баксами и затрещинами теряет свою обязательность. Животные автоматически сворачивают туда, где луга сочнее и богаче разнотравьем. Выбор его несвободен. Существо, наделенное разумом, так же редко включает его в подобных случаях. Я не сетую на людское неразумие, я сам такой.

Ходы лабиринта (узкие коридоры наших возможностей) могут сближаться, пересекаться, идти параллельно и даже накладываться один на другой, а могут уводить в противоположные стороны. И какой бы выбор ни сделал - обделяешь себя. Многообразие виртуальных вариантов сводится к одному. Действительность - лишь одна из великого множества возможностей, и в этом смысле - всегда беднее. Это удручает.

Большей частью стимулы, которые нами руководят, выступают в комплексе. Свой выбор я сделал не вдруг. Готовился долго и тщательно, но принятие решения всё откладывал. Случая ждал? Ждал. И упустил множество. И вот, оказавшись вновь перед выбором, сделал его. А выбирать было из чего. С одной стороны - интересная сумма денег и реальная возможность свернуть себе шею. С другой - некая должность в некой структуре, подчиненное положение с вытекающими отсюда конфликтами между 'велено' и 'хочу', да и опасения насчет шеи не исключались полностью, а лишь откладывались на неопределенный срок.

Идея выйти из дела зрела давно. Исчерпав сравнительно честные способы заработать и отвалить, стал я задумываться. Я не мог равнодушно смотреть, как в борьбе за чужие гешефты гибнут друзья. Все, что угодно, но не равнодушие. Негодование, скорбь, гнев? Скорее, опасливость. Да и есть во мне некая тайна, о коей пока умолчу.

Первым делом я запасся пакетом документов на имя Мамонова Дмитрия Демидовича. Мол, старинный купеческий род. Производит впечатление на визитных карточках. Сочинил легенду. Поднаторел в лихоимстве. Подогнал подноготную под. Свое новое надежное прошлое затвердил назубок. Определился с будущим местожительством, тщательно выбрав город из десятков других. Присмотрел себе этот уютный мирок и располагал поселиться. Россия, как известно, страна неучтенных героев и немереных пространств. Затеряться легко в просторах родной федерации. Легче, чем было бы за границей, где каждый честный человек на счету. Для человека скромного укромное место всегда отыщется, где, сменив имя и имидж, держась на расстоянии от столиц, можно надежно укрыться от преследования правосудия или мести друзей. Часто будучи в длительных командировках, я всегда выкраивал сутки, чтоб тайком от друзей навестить городок, дать его обитателям к себе привыкнуть.

Я завел там знакомства: мэр и ближайший к нему бомонд. Мэр, правда, досиживает свой срок, но твердо уверен в своём переизбрании. В один из своих наездов я дал понять, что купеческая деятельность меня полностью не удовлетворяет. Поэтому, я хотел бы заняться чем-то еще. - Чем же? - Строительством, сказал я. В догероический период своей биографии я закончил строительный факультет. Он выдавил из меня обещание вложить кое-какие деньги в их незатейливую промышленность, посулив со своей стороны выгодный строительный подряд. Разошедшись, я поинтересовался, нельзя ли здесь какую-нибудь из окрестных деревенек купить? Мэр оценил мой юмор, однако, когда первый приступ веселья прошел, крепко задумался. Я вот теперь думаю: неужели бы продал?

Чтоб моё намерение закрепить, он через риэлтерскую контору, которой сам и владел, предложил мне на выбор несколько особнячков, вернее, дач бывшего областного значения. Уголок здесь живописный, много садов, поэтому вышестоящие охотно проводили в этих местах отпуска и выходные. Недвижимость, в частности, дачи здесь пока еще дешевы. Я выбрал одну, в два этажа (еще жили в палатах чужие пенаты), с раскидистым старинным садом. Сад я сразу же полюбил. Мы оформили сделку на мое заемное имя. Я оплатил. А так как мне еще надо было уладить кое-какие дела, на что уйдут месяцы, а то и год (посетовал я), мэр приставил к дому и саду садовника. Яблоневые сады, кстати, произрастают замечательные на скудости здешних почв. Они в огромной степени повлияли на мой выбор, вызвав первую положительную реакцию на новую среду обитания. Да еще неприглядность городка мне импонировала, его относительная заброшенность, хотя он и существовал на атласных картах как географический факт.

Мы, слуги случая, ждать готовы годами. Как я уже говорил, от первых проблесков задушевной мечты до начала ее воплощения прошло пару лет, прежде чем Провидение и Крупье подбросили кое-что подходящее, а черт убедил этим воспользоваться. И я выпустил из рук синицу, чтобы ухватить журавля.

Но, может, и ни при чем черт. Отсрочки и оттяжки грозили бедой. Я и без участия черта отдавал себе в этом отчет. Чем дальше, тем будет меньше возможностей наполнить реальным содержанием свои мечты. Физическим устранением конкурентов занимались не только мы. И я, как специалист среднего звена, вполне мог стоять на очереди. Не хотелось бы ввязываться в подробности предварительных перипетий (излишняя конкретизация, я боюсь, мне повредит), но для связности сюжета кое-что в общих чертах изложить обязан. Темой, которой я, краснея, коснусь, будет некое преступление.

Финансовое сообщество с неоригинальным названием 'Аллегро' (их по России сотни) в городе Н. (коих десятки) успешно продвигалось в деле присвоения одного небольшого, но перспективного предприятия (мало таких), сохранившего связи со смежниками еще с советских времен. С помощью неоригинальных ухищрений (подкуп, шантаж, запугивание - стандартный набор) неоригинальное 'Аллегро' преуспело весьма. Дело было за вышестоящими инстанциями.

Столичные вельможи были мне отчасти знакомы. Особенно один, собрат по факультету, имевший выход на нужное должностное лицо, от которого и зависело окончательное решение нашего вопроса. Сокурсника, кривыми коридорами сделавшего кой-какую карьеру, в политике и правительстве не пускали, однако, дальше лакейской. Но закремлел, закрепился там. Доверием лица пользовался. Через него и закинули удочку. Москва, осклабясь, дала предварительное добро.

Дальнейшие переговоры происходили без моего участия. Но когда договаривающиеся сошлись на приемлемой для обеих сторон сумме - 'Дима поедет', - решил шеф. Дима - это мое имя из прошлой жизни. Я его и для этой сберег, чтобы отзываться, если окликнут друзья. Для вас это имя, конечно, вымышленное. Не хочу даже намеком выдать себя.

Предварительная сумма составляла около семисот тысяч долларов и затребована была наличными. То, что сумма крупная, но не круглая, немного интриговало меня. Неужели даже при даче взяток торг ведется за каждый цент?

Я и более крупные суммы возил. Был на безусловном доверии у своих благодетелей. Семьсот тысяч. Хватит на век. Работая в их команде, я такие деньги и за тридцать лет не заработаю. Это сколько ж мне будет через тридцать? Шестьдесят пять?

Меня снарядили. Снабдили двумя охранниками. Пристегнули к руке чемодан. Посадили в поезд, который, попыхтев, потянувшись, хрустнув сочленениями, дав прощальный гудок, наконец, тронулся. Удаляясь от станции, поплевывая дымком, посвистывая остающимся, он набирал разбег. Кое-какие действия были предприняты мной заблаговременно. На одной из станций вдоль пути нашего следования, где поезд останавливался лишь по привычке и не более, чем на минуту, я оставил на стоянке купленный на мое новое имя автомобиль. Старенький 'жигуленок' с багажником, набитым канистрами, чтоб не светиться на автозаправках и не терять на них времени зря. Там я и предполагал покинуть вагон, усыпив эскорт, который, кстати, вполне мог усыпить меня самого, приди кому-либо из них в голову моя идея.

Заклинаю вас, неофиты: если рассчитываете на удачу, надо, чтоб и удача могла рассчитывать на вас. А вдруг вы обманете ее ожидания? А посему - хладнокровие, осторожность, тонкий расчет. На нужной станции мне сойти не удалось, ибо мои охранники заснули лишь спустя полчаса после того, как мы ее миновали, и через час после того, как я их отравил. Я не очень переживал, сойдя на следующей: так даже надежней удастся запутать следы.

Сошел, предварительно поменяв облик. То есть, избавившись от представительского костюма и облачившись в потрепанный трикотаж, приняв подобье дачника или туриста. Деньги... Деньги придают жизни устойчивость. Кому-то смысл. Большинство же просто не хочет отстать от других. Деньги я переложил в грязный рюкзак, найденный на обочине, а кейс забросил в кузов какого-то грузовика, следовавшего на юго-восток. Поймал попутку и вернулся на нужную станцию. Светало. Настроение было приподнятое, как в юности, когда уверен, что владеешь блестящим будущим. Форы у меня было восемь часов, и за это время я удалился на пятьсот километров от места описанных событий и от моих друзей, которые, вероятно, уже перебрали в уме все равновозможные направления, в которых меня искать.

Таков, господа, главный герой, или, если кто сочтет, главный злодей этой повести. Фабула которой пока неясна. Как цыпленок, только что проклюнувший скорлупу, не знает, что его ждет за жизнь, так и я не знаю.

Манера идти по жизни определяет сюжет. Жанр сам подстраивается под вашу стремительную походку. Хочется надеяться на лучшее. Но что-то склоняет меня со всей настойчивостью к мысли о том, что это будет триллер, а не купеческий бытовой роман, не пространная семейная сага со счастливым концом. Хотя о себе я лучше бы саги сказывал.

Однако: монах, помните? Может погано обернуться дело. Поэтому я нуждаюсь в ком-то, кто бы за мной следил. Наблюдал извне. Приглядывал издали. Делал отличные от моих выводы. Может быть, кто-нибудь из читателей возьмет на себя эту обязанность? Очень обяжете со своей стороны.

Вот, цыпленок, опять же, находясь внутри яйца, не знает, какой оно формы. Считает, что вогнутое. Взгляд извне мог бы очень помочь скорректировать его представление. Я же в свою очередь мог бы вам описать, каково быть внутри этой фабулы.

Хотелось бы еще на одном заострить внимание. Моя интерпретация моего Я сильно отличается от интерпретации наблюдателя. У меня о себе свое мнение, у вас оно может сложиться иначе. А ваши дети, когда вырастут и прочтут, найдя эту книгу забытой в шкафу или на сайте 'Хоррор и Трэш', возможно, вообще ничего не поймут.

Я призываю к сотрудничеству и сообщничеству. Обмену мнениями посредством писем, телефонной связи и СМС. Постараюсь много не лгать. Ложь деструктивна. Мы же пытаемся конструировать нечто: фабулу, триллер, жизнь.

Все мы рождаемся в сорочках с билетом на бытие, но, неразумные, сбрасываем их. Дело сделано. Поздно дать эпизоду обратный ход. Чистосердечное признание не освобождает от чувства вины. Допускаю: сглупил. Поддался восхитительному чувству свободного падения, или скорее, парения, когда падаешь, да, но не вдруг и не вдрызг, не всмятку, не вдребезги, а мягко опускаешься на ноги где-нибудь на краю земли, сжимая в потной руке заслуженный кейс. Если б в жизни мы руководствовались только разумом, то, наверное, вымерли б. Разум не видит в жизни никакого смысла, не видит никаких оснований для того, чтобы влачить жизнь.

Мало кто знает в точности, что потерял, что приобрел, став обеспеченным и озабоченным, положив конец беспечности и веселью. Что, например, делать человеку моих лет и амбиций, чья насыщенная действием жизнь, не разбавленная размышлениями, тяготеет, тем не менее, к некому Саду, и единственный для него способ достичь желаемого - преступление совершить. В Сад, наверное, нельзя с грехами. Хорошо, что тяжких за мной не числится. Клянусь жизнью, читатель, которая в ваших руках. В том, чего не было, прошу не винить.

Итак: Сад. Тайна, которую вам обещал - тайна открыта. Во имя Сада затеяно все. Не Эдем, но Элизиум. Не вечный покой, но относительное спокойствие. Мы не можем изменить судьбу, но в состоянии поменять ландшафт. Но спасибо и судьбе: субсидировала. Я мечтал вырастить вокруг себя сад, где я мог бы работать и жить, растить детей, предаваться безделью. От тягот жизни оттягиваться. Начать совершенно новую жизнь, но сначала покончив с этой. Одна жизнь - одна казнь. Сколько жизней, столько и казней.

Я понимаю прискорбие моих друзей, но - ну их к дьяволу. Забыть и задуть свечу.

Проснулся я оттого, что щеке стало щекотно. Отёр лицо: что же мне снилось такое, отчего я плакал во сне? Такого со мной никогда еще не бывало. Да побаливало в правом боку, словно из меня ребро вынули.

Время еще продолжало стоять, но вот спохватилось, качнулось, пошло. Я еще раз протер глаза: площадка автозаправки была освещена парой фонарей, но далее во все стороны простирался мрак. Урчащие тучи скрывали ночные светила, а первая дождинка горькой каплей уже стекала по лобовому стеклу. Молния расколола небосвод надвое, удар грома довершил начатое - небо разом обрушилось, обратившись в дождь.

Я завел мотор, чтобы тронуться далее, но тут заметил фары приближавшегося автомобиля - что-то в пляске его огней наводило на мысль о настойчивом желании покончить собой. Я думал, он разобьется раньше, чем сколько-нибудь приблизится и избавит меня от соблазна наблюдать крушение, кровь, смерть. Но, видимый, как сквозь ресницы, сквозь дождь, он мало помалу поравнялся с заправкой и даже благополучно разминулся с ней, переваливая с правой полосы на левую, продолжая заигрывать со встречными и поперечными и со своей судьбой. Ни встречных, ни прочих, кстати говоря, не было уже с полчаса - по крайней мере, с тех пор, как я очнулся от сна.

Я выждал еще минут десять, чтобы дать ему подальше уйти, надеясь, что обезумевший автомобиль совладает с депрессией и не нырнет в кювет, или тому, кто сидит за рулем, удастся обуздать его безумие. Мне ехать надо было в ту же сторону, и не хотелось ни попасть в свидетели, ни пополнять загашник гаишника с тем, чтоб не впутывал меня в эту историю с плохим концом. Десять минут, решил я, достаточно. До правого поворота на Ржевск всего два километра, вертопрах давно его промахнул.

Дождь барабанил все пуще и хлеще. Все еще гремела гроза, сбрасывая на землю излишки электричества. Я тронулся. Стал набирать разбег. Поднажали мои 'жигули'. Звездой неведомой ведомый... Но нет. Небо было затянуто тучами. Не было никакой звезды. Свет моих фар плясал впереди, за ним - граница света и тени, недостижимая, как горизонт.

Проехав положенное до перекрестка расстояние, я обнаружил его. Автомобиль - 'Нива', как удалось не спеша рассмотреть - был теперь неподвижен, сразу за поворотом съехав в кювет и сильно накренившись.

Все, что неподвижно, не приносит беды, пока сам в нее не вляпаешься. Мне бы свернуть и трястись дальше, забыв про несчастный случай, но я остановился. Побудительные причины? Не стоит доискиваться. Пресловутый выбор был сделан автоматически. Перспектива насквозь промокнуть могла бы меня остановить, но я как-то совсем забыл про хлещущий дождь и вспомнил про него лишь тогда, когда открывал дверцу потерпевшей машины.

Кроме женщины, боком лежащей на переднем сиденье, головой - в сторону крена, в салоне никого не было. Ситуация - как в романах Чейза, заканчивающихся, кстати, удручающе печально для большинства задействованных в нем существ. Я - один за другим - эти романы как-то прочел, но и предположить не мог, насколько бесповоротно сей одиозный автор в своих произведениях прав.

Если она и пострадала, то не до кровей. Могли случиться ушибы, максимум - контузия или конфуз. Она дышала прерывисто, глаза - настежь распахнуты, но что они выражали - боль? страх? - при свете фар моего авто, направленных параллельно шоссе, нельзя было разобрать. Возможно, под кайфом, но вполне жива. В этом я убедился, когда перетаскивал ее в свой салон. Стонов боли или воплей протеста с ее стороны не было, лишь нечленораздельное бормотанье, переходящее в повизгиванье и незлобный рык. Я устроил ее на заднее сиденье, надежно запер обе двери, чтобы не вывалилась, и так поспешил убраться с места аварии, что едва не забыл о ее принадлежностях, которые наверняка в этой машине должны были быть. Пришлось сдать назад и еще раз обшарить автомобиль. Сумочка, сумка побольше, багажник пуст.

Удалившись от перекрестка примерно на час, я впервые всерьез пожалел о том, что вмешался в события, которые и без моего участия шли б потихоньку своим чередом. Изворотливости мне не занимать, но что мне в моем положении делать с ней дальше? В милицию сдать? В больницу? Спросят, где взял. Высадить в сквере и потихоньку смыться?

Я углубился уже на половину пути, все еще упрекая себя за участливость, которая может отразиться губительно или даже убить, и не заметил, как захлестнуло захолустьем, во все стороны - ни огня, ни даже отраженного блеска, я мог бы начать беспокоиться о том, не заблудился ли, если б не помнил по прошлым визитам, что кое-как и кое-чем вымощенное шоссе - одно в этой местности, надо только держаться его, не сворачивая на проселки.

Женщина, кажется, отключилась, спала, несмотря на то, что машину встряхивало. Дождь пошел на убыль и перед самым рассветом совсем перестал. Через дорогу, видимые в свете фар, стали шмыгать полевые мыши. Тьма прореживалась, но вокруг была та же убогая местность, обделенная вниманием человека и его Творца. До города оставалось не более часа езды, там больница, милиция, сквер и сколько угодно электричества.

Светало. Гром все еще громоздил свои каверзы, но уже в отдалении, тучи со своей ношей ушли на север. Деревья, что стали изредка попадаться, купались в тумане, мокрая береза отжимала подол. Рассвело. От почвы валил пар, словно дух земли пытался материализоваться. Я тащился кое-как по ухабам, чертыхаясь, бранясь, кляня. Не на таких ли дорогах и ты, Русь, порастрясла всю свою святость? Последние десять километров я преодолел за тридцать минут из-за масштабных дорожных работ, затеянных именно в конце июля и именно на моем пути.

На мосту я остановился, хотя это было запрещено соответствующим знаком. Мост был недлинный, да и артерия неширока - речка Ура, выразившая согласный возглас первопроходцев, встретивших ее на своем пути. Хотя радоваться особо было нечему. Речка как речка. Сотни таких, если не тысячи. С той стороны города протекала еще одна - Эхма, отражавшая совершенно другие настроения. Севернее они сливались, превращались в Мальту, пара дохлых пароходов тащилась по ней.

Ржевск располагался как раз междуречье. Все сто тысяч его обитателей еще спали. Ну, может быть, за исключением нескольких. Сразу за мостом была арка, как врата в захолустье. Усадьбы утопали в садах, которые - цвели? отцвели? - не помню. Впрочем, да, наливались: был июль. В Ржевске имелся железнодорожный вокзал, элеватор, звероферма, пимокатное и скорняжное производство, два последних расположены на одной территории. Позже, если возникнет необходимость, сообщу и о прочей промышленности.

Кстати упомяну, что город делится на три части: правую, многоэтажную; левую, тяготеющую к сельскому укладу и так называемую дачную зону, где селились внезапно разбогатевшие, куда, собственно, я и стремил свой путь.

Женщина спала, ухитрившись не свалиться на грязный коврик. Была молода - не более двадцати пяти. Лицо спящей имело до идиотизма детское выражение. Хотелось надеяться, что у бодрствующей оно будет более осмысленно.

Ну вот, осмотрелись. Тронулись далее.