Приключения в приличном обществе

Глава 17

Привиделось мне, что девушке Верочке, уснувшей навзничь после ночи любви, снился под утро странный сон.

В начале сна было слово, которое ей никак не удавалось опознать, что-то общеизвестное, знакомое до оскомины, заключенное в зеленую оболочку, с чем ассоциировался логотип на макбуке, усатый узбек, Ева, сад, Исаак Ньютон, облако - яблоко! - и едва это слово всплыло, обрело свою плоть, Вере захотелось от него вкусить.

Верочка не была жадной девушкой, она, не колеблясь, угостила бы и своего мужчину, но мужчина спал где-то неподалеку, а она по опыту знала, сколько труда стоит его растолкать. И еще потом целый час он будет мычать, пучить глаза, приходить в себя, обзывать ее дурой, лезть. Нет, пускай лучше спит. И она погрузила острые зубки в сочный плод.

Рот наполнился соком (как слово смыслом), медом, нектаром и чем-то еще, напоминавшем по вкусу петушков из жженого сахара. Момент был столь сладостный, что Верочка зажмурилась, отчего в голове сразу стало темно, так что невозможно было сообразить, то ли яблоко оказалось внутри нее, то ли она внутри яблока. Она открыла глаза, но состояние тьмы осталось, сопровождаемое, к ее огорчению, состоянием тесноты.

Как ни неловко было Вере признать этот факт, но пришлось согласиться с тем, что на этот раз не она яблоко, а яблоко каким-то образом поглотило ее.

Впрочем, такое бывает, утешала себя Верочка, в тех случаях, когда происходящее ограничивается пределами головы (во сне, к примеру) - или все-таки яблока? - но специально размышлять на эту темную тему ей не хотелось, да и некогда было, так как нечто иное привлекло ее внутреннее внимание: она вдруг ощутила рядом с собой чье-то присутствие.

Существо было примерно с нее ростом, на ощупь немного скользкое, мясистое, продолговатое и извилистое, оно медленно скользило вдоль ее тела от головы к ногам. Страшно, однако, не было. Немного щекотно и все. А еще: очень хотелось знать: червь это все-таки или змей? 'Скорее уж червь, - решила Верочка, - раз не яблоко во мне, а я в нем'.

Вера вздохнула, но не стала бороться с червем, а взяв в соображение последнее обстоятельство, принялась за дело, то есть, отталкиваясь коленями и локтями, впиваясь ногтями в клетчатку яблока, телом скользя в липком месиве, которое оставил после себя червь, она поползла по червоточине в ту сторону, где, как она надеялась, был свет.

Вначале было совсем нетрудно ползти, но чем более она продвигалась вперед, тем становилось теснее. Видимо, червь по мере своего продвижения вглубь яблока рос и толстел, а ближе к его поверхности был совсем еще маленький. 'Чрезвычайно червивая ситуация' - подумала Верочка.

На мгновение возникло ужасное предположение, что, может быть, опять все наоборот, и яблоко находится внутри червя, и тогда тьме не будет конца. Но это сомненье, морозцем пробежав по ее спине, тут же развеялось. За одной из извилин, к радости Веры, забрезжило, и так как она не успела к этому времени сильно устать, то еще проворней заработала телом и довольно скоро достигла поверхности. Переведя дух, сгорая от любопытства, она высунулась.

Внизу под ней качалась земля.

Вера догадалась, что вместе с яблоком висит на какой-то ветке, которая немного раскачивалась под действием ветра или иных сил. Следовало немедленно определиться, как вести себя в такой необыкновенной ситуации, оглядеться и решить, что можно предпринять далее.

Ей удалось, ломая ногти, расширить отверстие настолько, что в него пролезли и плечи, но вот бедра её, такие заманчивые для мужчин, никак не хотели протискиваться. Притом она тут же сообразила, что на гладкой поверхности яблока ей и ухватиться-то будет не за что.

Вера решила не торопить события. Стоит, наверное, обождать, может, все как-нибудь само собой образуется. Яблоко, например, дозреет совсем и станет мягким, и тогда, наделав в нем лунок, используя их как опору для ног, можно будет перебраться по плодоножке на ветвь. Или садовник его сорвет и снесет на базар, а там кто-нибудь из людей ее из яблока вынет. А пока она немного сдала назад, облокотилась о кромку отверстия и, положив на ладони лицо, стала глядеть.

Она догадалась, что висит в саду. Но как этот сад оказался вблизи многолюдной площади и даже нависал над ней, понять она не пыталась.

Народ был, видимо, собран ради каких-то торжеств. Организован в колонны, протекающие справа налево мимо высоких трибун, за которыми, еще более высокая, утвердилась Праздничная Призма, выполненная, как казалось, из тонкого голубого льда. Но, несмотря на кажущуюся холодность и строгость геометрических очертаний, Верочка почувствовала приятное головокружение, вызванное легким эротическим возбуждением, исходящим от Призмы, и поскольку возбуждаться в ее положении было опасно, Верочка отвела взгляд.

Она чувствовала себя словно в раю или в некотором царстве, тридесятом государстве на востоке Луны, словом, там, где в бодрствующем состоянии нас, как правило, нет.

Более всего ее поразило то, что рай обитаем и многолюден, по-видимому. Как вам это все описать? Кратко ль? Красочно ль?

Вера вдруг поняла, что чаемое народами всей земли наконец-то свершилось, и сексуальная революция победила в этой отдельно взятой стране. Она решила, что непременно ступит на эту землю - Эдем? Сезам? - какая разница, как называется эта страна, если жизнь в ней наполнена сексом и смыслом, и правят не деньги, которых все равно ни у кого никогда нет, а секс.

Ей страстно захотелось влюбиться - хотя бы в того вон поручика, с лихо, как у валета, подкрученными усами, который стоял на одной из трибун в белых, облегающих, нарочно подчеркивающих весь рельеф, штанах.

На трибуне кроме поручика в красноречивых штанах стояли и другие выдающиеся люди, члены, наверное, Полбюро, а с ними - сам генитальный секретарь, напоминавший состарившегося Маргулиса.

Из репродукторов лились мажорные марши, рвались лозунги, раздавались приветствия. Развевались флаги с официальной символикой этой страны - Страны Свершившейся Сексуальной Революции, и хотя государственный герб был скорее похож на скрещенные кости, а не на пенисы о двух концах, Верочке показалось, что это не страшно, а наоборот, хорошо.

- Да здравствует наша молодежь, ура!

'Увы', - подумала Верочка, провожая завистливым взглядом колонну молодежи с красными фаллами. Ей страстно захотелось влиться в ряды, или спуститься вниз, где часть молодежи, сидя кружком под деревом, пела 'Песню о тревожном пенисе'. Всюду раздавался добровольный смех.

Далее следовала колонна передовиков. Передки у передовиков были прикрыты полупередничками, не скрывавшими почти ничего, но все равно из-за флагов (их здесь называли фаллами, а то и флагалищами иной раз), сплошным колышущимся зонтом нависавшими поверх голов, Верочке почти ничего у передовиков не удалось разглядеть.

'Еда. Единство. Сексуализм', - заявляли кумачовые транспаранты, возбуждая патриотическую чувственность. - 'Май. Мир. Тр...'.

Что скрывалось за 'Тр...' Вера не разглядела, так как лозунг вместе с колонной уплыл влево, но со свойственным юности оптимизмом она надеялась на что-то приятное, ибо труд и другие трудности нагоняли скуку и вызывали протест.

Тем временем быстро и как-то стыдливо прошмыгнула мимо трибун группа сочувствующих, и по тому, как обвисли их фаллы и унылы лица, Верочка догадалась, что они могут только сочувствовать и всё.

Верочке на минуту стало скучно за них, и она перевела взгляд вправо, откуда приближалась колонна протестующих. Ей было любопытно, что могут себе еще требовать у трибун люди вдобавок к тому, что у них уже есть. Протестанты не кричали, не буйствовали, однако, сдержанно и сурово требовали отменить Минет. Верочка с некоторой опаской перевела взгляд на трибуны, но по тому, как снисходительно отреагировал гениталитет, она поняла, что ничего некорректного в этих требованиях нет. Более того, несколько человек тут же покинули трибуну, из чего она заключила, что народное требование на глазах у всех уже выполнено, ибо было вполне справедливо. В самом деле, наряду с Министерством Единых Требований параллельно уже существовал Минэт - Министерство Эталонов и Трафаретов, выполняющее сходные функции. Верочка подумала, что трахаться по трафарету, пожалуй, удобнее, так как некоторые Верочкины мужчины в своих экспериментах заходили порой далеко.

Занятая этой мыслью, она не сразу заметила, что последняя колонна покинула площадь - но лишь затем, чтобы освободить пространство для демонстрации военной техники, а значит, огорчилась Верочка, международное положение этой страны оставляет желать лучшего. И она с трепетом в груди взирала на проплывавшие мимо нее фаллистические ракеты, на огромную ятерную бомбу, в трейлер с которой были впряжены цугом аж три тягача, на секс-бомбы поменьше, женственные формы которых могли бы вызвать демографический взрыв в любой точке земшара. Приходилось, видимо, поддерживать паритет в отношении пуританских стран.

Верочка, почувствовав горечь во рту за эти страны, машинально откусила от яблока, и по мере того, как оно таяло на языке, внутри нее, к изумлению, всплыла вдруг трудная история этого народа, решившегося на дерзкий социальный эксперимент. Очевидно, яблоко было с древа познания истории этой страны.

Еще жили и даже здравствовали иные люди, стоявшие у истоков этой истории. Как вон та, например, достойная долгожительница, поддерживаемая под руки соседями по трибуне - бабушка этой революции, одной из первых обретшая себя в борьбе и сексе.

Все, что было до начала истории, обходили молчанием, стараясь забыть. Да и действительно, вспоминать было практически нечего, кроме разве что нескольких исторически достоверных случаев естественных взаимоотношений между мужчиной и женщиной. А так - неразборчивость и скотоложество, вызванное сексуальной необразованностью и слепо блуждающим, всесторонне направленным, полиморфно ориентированным либидо. Поэтому любовь у них принимала уродливые формы.

Власть восставшим досталась легко, потому, что основной революционный декрет, обещавший труд заменить траханьем, оказался близок и понятен всем. Да и лозунг: от каждого по возможностям, каждому по потребностям, противоречий не вызывал, так как возможности, как правило, совпадали с потребностями, и наоборот.

Однако не обошлось без недоразумений и взаимных обид. Часть народа (преимущественно северо-западных провинций), недовольная тем, что у них, мол, все девки рыжие, потребовала нового передела территорий со всеми проживающими на ней девками, и развернула оставшиеся от старого режима полки штыками на юг.

В гражданской войне победителей не бывает. Не было их и тут. Провинившиеся провинции были примерно наказаны. Уцелевшие в междоусобице полки расформированы, а офицерские чины согнаны в подвалы и упразднены. Оставили десятка полтора поручиков, используемых как репродуктивный материал. Ибо половину мужского населения потеряла страна в гражданской войне.

Старые сословные привилегии были отменены. Различия и противоречия между сословиями сведены к нулю. В новом бесклассовом обществе лишь многодетные матери (демографини) пользовались господдержкой и были на особом счету.

Однако, несмотря на свободные отношения, лучших поручиков и демографинь, прогнозируемого демографического взрыва не произошло. Стали доискиваться причин, выдвигать версии. Вопросы обрезания нации выдвинулись на первый план. И опять не обошлось без недоразумений и прямых диверсий со стороны неверных идее людей. Здесь недодумали, там недоглядели, где-то перегнули палку, да так, что сломали ее совсем. В некоторых губерниях обрезали под корень, а в одном из уездов вредители из числа неверных вырезали штык-ножами саперный взвод. Составилась стихийная оппозиция из неверных, обрезанных и неверно обрезанных, и только объединенными усилиями армии и полиции нравов (другой полиции, кстати, в стране не было) удалось подавить обрезные бунты. Неверных расстреливали на месте, а оба сорта обрезанных после выполнения необходимых судебных формальностей были расстреляны тож. Ибо куда их, бесполезных в половом отношении, было девать.

И лишь после того, как всяческие перегибы были устранены, строго осуждены, сделаны из них выводы, после того, как всевозможные вредители были сведены к нулю, а проститутки и все, кому строй не нравился, отправлены на пароходе к мысу Горн, в стране наступило относительное спокойствие, любовь и стабильность, длящиеся по сей день. На картах аркадий появились новые имена: Поллюцино, Коитовск, Вагинабад, Пенисград.

Феминистки, впрочем, в газетных сообщениях еще фигурировали, но никто их не принимал всерьез. Ибо девульвация их ценностей не вызывала ни у кого сомнений и лишь подчеркивала гениальность основного курса.

Ах, места нет. А то можно было бы на протяжении множества простыней распространяться о том... - о нумизматике, например, вообразив на ощупь монету достоинством примерно в рубль. О монетах мужских и женских, о своеобразной монетарной системе этой страны, когда при определенном сочетании монет женского и мужского рода вы могли за десятку приобрести автомобиль.

Верочкин сон в сжатом виде содержал всю политэкономию этой страны, которую, пока длился сон, некогда было подробно рассматривать, чтобы не упустить визуальный ряд, но которую потом, по нашем с ней пробуждении, можно будет долго прокручивать, анализировать, смаковать.

Я и обстановке партийных съездов посвятил бы простыню. Но о съездах я умолчу, красноречиво предпочтя краткость.

Итак, отгородившись надежным щитом из стран народной демографии от враждебных нашей политике государств, мы не боялись войны и были вполне счастливы.

Верочка была доверчивой девочкой и верила древу познанья всерьез. И она решила спуститься вниз, поглядеть на счастливых в неофициальной обстановке, вдали от трибун. Тем более что торжество на площади уже кончилось, и все разошлись, кто куда.

Иной автор, склонный к эротической теме, стал бы, глотая слюну, подробно описывать, как голая Верочка (она ведь голой спала) выдалбливала в подгнившем яблоке лунки, перебиралась на ветку, спускалась по стволу вниз. Но я просто тряхнул дерево, и яблоко вместе с Верой, с силой, измеряемой, когда надо, в ньютонах, устремилось вниз, расколовшись для Верочкиного удобства вдоль червоточины, так что ей оставалось только выбраться из-под обломков яблока, отряхнуться и куда-нибудь направить стопы.

Немного погуляв по площади и быстро соскучившись, так как площадь была совершенно пуста, Вера повернула на одну из улиц, лучами расходившихся в разные стороны от главной площади этой страны. Тут уже попадались прохожие, но никто из них не удивлялся тому, что Вера гуляла голой. Видимо, в этом городе, колыбели сексуальной революции, у многих тоже было так принято. Ибо демографическое правительство освободило страну от стыда.

Вера подумала, что гуляй она голой по улицам родного города, ее бы давно изнасиловали. Или забрали в милицию. Или сначала то, потом другое. Или наоборот. Здесь же почти никто, даже мужчины, не обращал на нее внимания. Хотя Вера привыкла, что ее считали хорошенькой и приставали на каждом шагу.

Это ее немного огорчило, но она тут же сделала улыбающееся лицо, так как вспомнила, что граждане этой счастливой страны должны иметь счастливый вид, а всякие признаки прискорбия расцениваются отрицательно. За этим постоянно следили сексоты из полиции нравов и ДНД - добродушная народная дружина, набранная непосредственно из народной среды. Всех унылых упрекают в безнравственности и упекают в тюрьму - вот и улыбалась Верочка, чтобы полиции нравов понравиться.

Ее поразило обилие памятников и скульптур. Большинство из них были посвящены теплым, искренним отношениям. Вере уже были знакомы некоторые фигуры этих скульптур, другие же - подсказаны интуицией. - Ромео и Джульетта, Данте и Беатриче, Элоиза и Абеляр, Петрарка и Лаура, князь Петр и Феврония, Поль и Виргиния, Петрушка и Мальвина и даже Каштанка и Джульбарс.

В сквере гоняла на велосипедах ребятня вокруг памятника большому бородатому мужчине. Мужчина одобрительно поглядывал на детвору, ассоциируя велосипед с детской похотью. Чуть дальше виден был Ленин, задумавшийся над тем, 'Что делать?', хотя выбор у него между Надеждой Крупской и Инессой Арманд был невелик.

Всюду стояли биде, струились фонтанчики, ибо чистота в половых отношениях предполагала регулярное мытье.

Однако прохожих чем дальше, тем становилось меньше, а скоро они исчезли совсем. Словно Верочка незаметно для себя пересекла границу рая, миновав пограничный кордон.

Улица словно сменилась с лица. От безлюдья казалось, что стало холодно. Улица текла, словно река, но какая-то безысходная тоскливость подмывала ее кисельные берега. Дома не были серыми, но казались тусклыми, на одно лицо с унынием и тоской. В домах, в отличие от улиц, теплилась какая-то жизнь.

Верочка, любопытствуя, заглянула в один, оказавшийся домом счастливых совокуплений, поднялась по широкой лестнице вверх и даже, кажется, совокупилась, но так безрадостно, так механически, что тут же забыла о том. Рядом был дом счастливого материнства, где сначала с матерями, а потом и без проживали новорожденные граждане этой страны.

Влево и вправо от магистральной улицы разбегались улочки поуже и похуже, разбивавшие городской массив на жилые кварталы. Люди забились в свои норы, попрятались. Верочка догадалась, что голод гнетет этих людей, ибо пищей им были исключительно яблоки. Поэтому некоторые трудились тайком, испуганно оглядываясь по сторонам. Выращивали во дворе корнеплоды или другие овощи.

Верочка вспомнила начало сна, вернее, не столько сон, сколько свои мысли по поводу яблок. И даже почему-то всплакнула о том, что все, кому они достались - и библейская Ева, и узбек Исаак, и усатый Ньютон - распорядились ими по-разному. Ей вдруг стало очевидно, что эксперимент с Евиным яблоком не удался. - 'Ничего, - глотая слезы обиды за этих людей, шептала про себя Верочка, - будет и на нашей улице Призма'. Что-то щемило в груди, как тоска по невинности.

Голова продолжала пухнуть от слез, превращаясь, как ей казалось, в яблоко. Яблоко, то ли зачервивев внутри, то ли зачерствев снаружи, сорвалось вместе с шеей-плодоножкой, скатилось с плеч. Всякие мысли и представления тут же покинули Верочку, мелькнул напоследок монах, которого она видела в Оптимальной пустыни, безголовый сумасшедший мелькнул, которого она не видела никогда. В ужасе от монаха и Безголового Верочка тут же проснулась. А через мгновенье проснулся и я.