Глава 15



Если кто-то из нас, небрежные книгочеи, забыл про вдову, то только не я. Отношение конечно к ней изменилось. Не было той певучести, восторженности, потребности преклониться, припасть. Чувство мое стало конкретным, ясным, прямым. Безо всякой примеси романтизма и сентиментальности, что в триллерах мне претит.

Я обнаружил ее фотографию у себя под подушкой, изрядно измятую, что существенно сказалось на качестве ее черт. И надпись на обороте была. - 'На памят о мине'.

Я обомлел: и это бывшая интеллегентша? Учившая миня читат? Говорят: интеллегент - это тот, кто правильно напишет это слово. Не претендую.

В моих глазах правильная орфография добавляет женщине шарму. Неправильная - наоборот. А тут еще черты смяты. Я приуныл.

Погода была под стать: сыро, серо. В вестибюле пахло дождями от мокрых плащей. На этот раз меня загодя вытолкали в приемный зал.

- Сюда, сударыня. Позвольте, я ухвачу.

Она вошла, преследуемая санитаром, волочащим ее багаж. По-прежнему в черном, с красным бантом - сурьма и сурик, огонь и мрак. Бирюза глаз.

Санитар, отдуваясь, поставил тяжелую сумку у ее ног.

- Пошел вон, - сквозь зубы процедил я, дабы не дать догадаться о том, что я не так уж недужен.

Я учтиво склонил перед ней голову, решив на этот раз по возможности быть джентльменом, так чтоб успехи в моем воспитании бросались в глаза. Однако в вежливости не переигрывать. И может быть, выяснить, в конце концов, что за цель она преследует своими визитами. Что движет ей: соседская вежливость? Любопытство? Поручение мэра? Иная корысть?

- Присаживайтесь, - сказал я и плюхнулся на диванчик, опередив ее минуты на полторы. Она помедлила, но последовала приглашению, выполнив приседание со всем изяществом.

Я подумал, что будет выгодно, если я первый начну разговор.

- Ну-с, какие у вас новости? - спросил я, сцепив пальцы и охватив ими колено.

- А вам какие желательны?

Я сделал вид, что встречный вопрос поставил меня в тупик.

- Ах, да, вас, верно, ваша усадьба интересует? Так вот, с ней все в порядке. За ней мой шофер присматривает.

Мне показалось, что она хитренько взглянула на меня одним глазком. Хотя смотрела прямо, двумя.

- А если вас судьба садовника беспокоит, так он мертв.

Я слушал ее, склонив голову на бок, внимательно, но не стал делать вид, что это известие меня огорчило. Только переложил голову с левого плеча на правое.

- Что же с этим мерзавцем произошло?

- Симптомы странные, ставят в тупик, - сказала она. - Не исключено извращенное удушение. Я наутро зашла полюбопытствовать. Вообще-то во флигель было нельзя: место преступления все-таки. Но сержант всех охотно пускал посмотреть за пять долларов. И даже с улицы желающих зазывал. Но поскольку я была в трауре, то препятствий чинить не стал. Действительно, симптомы синие. Мэрия взяла это дело под коллективный контроль.

- Кого-нибудь нашли?

- Схватили тут одну женщину, Полину. Подозревают, что занималась садомазохизмом с садовником. Поскольку ноги у него были связаны, штаны спущены, сам пьян. Лицо до неузнаваемости искажено ужасом.

- Пытали ее, наверное? - предположил я.

- Не успели, я думаю. Мэрия взяла на поруки, обязав ее отработать в публичном доме восемьдесят человеко-часов. Новый публичный дом открыли мотыгинским. В связи с перевыборами. А где взять контингент? Все целомудренные.

Она вздохнула по этому поводу.

Полину, впрочем, я видел почти ежедневно. Она работала приходящей прачкой, и порой шастала по нумерам, изымая засраные простыни. Так что мне приходилось беспокоиться за свои, исписанные.

Я хотел было о борделе подробнее расспросить, но вдова, не вдаваясь в подробности, перешла к слухам.

- Должно быть, вы уже слышали, что ожидается падишах? Все газеты только об этом. А еще статуи. Оживают и ошиваются по ночам. Мэр в исступлении. Маша? Вы эту машинку швейную имеете в виду?

- Разве она шьет?

- И шьет, и строчит. Ах, не поймите превратно. Она Зингер по мужу. Был такой однофамилец у них, швейный магнат. А муж у нее теперь не боксирует, весь семейный бюджет на ее плечах. Так что никто не беспокоится за сохранность своих рогов, больше, чем он. Дворяне? Ах, эти опростившиеся патриции? Что им сделается. Разве что патриарх. Нет, жив еще, но ненадежно. Девяносто лет, знаете. Голова трясется, недержание, судороги. Да я вам лучше газеты буду носить, раз уж вы немного читаете.

Я не стал спрашивать о ее работе на подиуме. Счел неудобным. Тем более, что сегодня она решила себя вести раскованно, и мой вопрос мог быть истолкован как негативная реакция на ее невинный эксгибиционизм.

Она часто касалась моего предплечья, оторвала мне пуговицу на пижаме, вертя, давала мне разглядеть то грудь, нечаянно обнаженную, то левое лядвие, произнося при этом: 'Ах вы, проказницы!', или: 'Ну-ну, порезвись на воле', или: 'Я ее на память возьму. Можно?' И при этом мило краснела, как бы пряча за напускной неловкостью жгучий стыд. Этот мини-стриптиз в непосредственной от меня близости действие возымел, и я старательно отводил взгляд, чтоб мое незаконное чувство не овладело мною вполне, да и муж, незримо присутствующий между нами, мешал мне из своего потустороннего недалека всецело отдаться созерцанию ее красот. Не говоря о трауре, мужа она то и дело поминала вслух, произнося его имя с придыханием, порой обращая взор к небесам, словно это был местный вариант имени Божьего, а не грубого подобья его.


Истории ее любви и замужества, рассказанной мне в это ее посещение, ввиду ее трогательности и не типичности я хотел бы посвятить пару страниц. Ничего, если посвящу? Может быть, хоть таким образом удастся мне отделаться от покойного.

Итак, будучи юной графиней, время она проводила в различных мечтах, что, говорят, графиням приличествует, но в числе прочего мечтала и о более культурном времяпровождении. Знакомства ее составляли сплошь люди светские, всё князья да князья, но смолоду она была наслышана от горничной об интеллигенции. Интеллигент, по мнению этой женщины, много думает, мало ест, и быть за ним замужем не только пристойно, но и престижно. И до того заморочила ей голову горничная, что она две ночи подряд провела без сна, а днями пропадала в библиотеках и вернисажах, ища, в кого бы трепетно влюбиться, ведь регулярная армия культуры, просвещенная гуманитарным образованием, обитала, по мнению той же горничной, именно там. Век-то девичий короток: не успеваешь оглянуться и сообразить, как просыпаешься в постели замужем за волосатым мужчиной.

Многие, конечно, увивались вокруг нее, всё князья да князья, особенно один француз, выдавая себя за выдающегося поэта. И хоть французы нас превосходят галантностью, но этот графиню ничем не прельстил. И как часто бывает с женщинами ищущими, завлекло ее любопытство в богемный притон, где ее и совратили, соврав, что интеллигенты, карточные шулера. Нарушили хрупкое целомудрие. Неизвестно, долго ли она переживала по этому поводу и переживала ли вообще, но ясно одно, к тому времени она уже прочно пристрастилась к прекрасному, становясь все культурнее - от книги к книге, от вернисажа к вернисажу, да еще музыкой беззаветно увлеклась. Там они и познакомились в филармонии на одном из концертов Чайковского - фи-меболь. Был он в отличие от князей худ, узок в плечах, усов не носил и не придирался к ее привычке откручивать пуговицы на сюртуках князей, рассуждая в то же время о музыке. И вот он, безденежный, но нежный, с проплешинами во лбу, стал приходить к ней ужинать и был ей желанный жених. Он меня обаял, признавалась она мне. Да, не богат, признавался ей он, но уверял, что даже голый за ней куда угодно пойдет. Она ухаживала за ним, кормила с рук. Впервые полюбив мужчину всем своим существом, всем организмом, то есть. И будучи более эмансипирована, чем он, первая предложила ему: давайте будем вместе, вы мужем, я музой, будете ради меня сочинять стихи. Пообещала, когда перешли на ты, что всегда, мол, буду за тобой замужем, как Луна, обрученная с Землей кольцом небесной орбиты. И дала ему слово и тело. Не каждому дается такая женщина.

Он, не дав ей одуматься, сразу согласился на брак, ибо альтернатива его была такова: или подсесть к ней на пансион в родовое гнездышко, имея в нем все, что может пригодиться для жизни вдвоем, или жить в нищете, как какой-нибудь гений.

Князья пытались его отговорить, подкупить, запугать. И даже предложили ему на выбор несколько баронесс, но он, давший ей слово чести, счел для себя невозможным отменять его.

- Не забуду это замужество, - вздохнула она. - Вы, маркиз, верно, варенье любите? Я принесла.

Этот ее замужественный поступок не нашел понимания в светской среде. Интеллигент - существо невзрачное. И с точки зрения князя - мразь. Князья возопили: аншлюс! Мезальянс! Пророчили браку порочное будущее. Пытались внушить ей истину: мол, интеллигенция не любит графинь. Мол, тысячу лет растекаясь мыслию по древу Руси, ни графинь, ни княжон не жаловала.

Однако со временем, обучившись учтивым салонным речам, он неохотно был принят в свете. Многие любопытствовали, особенно дамы, что собой представляет этот супер-супруг, и приглядевшись, нашли, что он, в общем-то милый, хотя и до чрезвычайности дик.

Любимая жена, да и сам любим - что еще человеку нужно? Жил он с женой не по лжи, отвечал ей полной взаимностью, и безмерно гордился прекрасным полом своей жены. И лишь однажды причинил ей хоть и сильное, но краткое огорчение, признавшись, что 'Мертвые души' вовсе не он написал.

Впрочем, очень любил творчество, увлекался историей, говорила она, сожительствуя с Клио и мной.

Она призналась, что под его влиянием тоже была не чужда лирики и романтически описала их отношения под псевдонимом графиня Струйская. Выложив себя всю. Книга была хорошо распродана, хотя многие и не верили в искренность авторши, с трудом представляя себе такую любовь.

Рассказывала она мне подробно, но явно не все. А как же родители? А родственники со всех сторон? А супружеская кровать? Оставалась незыблемой? Хотя бы метания, свойственные неуравновешенной интеллигенции, должны были место иметь?

Метания? Были. Порой его не устраивало всеобщее непонимание. Тогда он метался, да. 'Вошь я дрожащая или интеллигент? Гений или говно?' Как поведать миру о том, какая у тебя душа нежная? Говорил, не надо мне славы - мол, вышел я из народа и интеллигентом стал не для этого. Ей даже на ум приходило тогда: уж лучше бы вышла замуж за более обыкновенного человека.

Честный человек в нашей стране и минуты не выживет. Как только проявит себя - а поводы есть - убьют. Но свела его в могилу печаль. Хотя я слышал иную версию его гибели. Электричество, будто бы, убило его. Но ладно.

Пришлось, стало быть, становиться вдовой. Обручиться со своим одиночеством. Тело твое предано земле, а душа моя скорби. Это может выразить только музыка. - А может быть, наша жизнь, вдруг сказала она, только прелюдия, пролог, разминка пальцев, наспех разыгранные гаммы, и только со смертью мы вступаем в плавное медлительное анданте. Слезы падали на паркет синими кляксами.

Похороны удались. Были прочувствованные речи. Живых ведь не принято чествовать. Лишь после смерти узнаешь, как ты велик.

Помолчали в память покойного.


Я не то, чтоб нетронут остался этой историей, но она как-то не совсем меня захватила, эта, будто бы, быль. Не вызвала ответного движенья души. Впрочем, я выразил частичное соболезнование, сказав, что, мол, все помрем и т.д. Смирились, бы, мол, сударыня, с ударом судьбы. На что она, комкая заплаканный платочек, патетически восклицала. - Ах, вам такое спасибо, такое! - Очень преувеличивая мое сочувствие.

Мне ж, обалдевшему, очень желательно было добраться до ее добра. Надежды были, но смутные. За пределы меня не выпустят. Затребовать отдельный кабинет? Зубоврачебный, к примеру? Но невозможность этих надежд тут же стала и для меня очевидной. Приходилось прибегать к уловкам, чтоб не взорваться под наплывом чувств. Я отводил взгляд всякий раз, как у нее что-нибудь высовывалось или вываливалось, я задерживал дыхание, рискуя себя удушить, я неприметно щипал себя, дабы убить в себе вожделение. Мне все-таки удалось кое-как совладать с собой.

Всё это время Маргулис с Вертером не сводили с нее затуманенных глаз, вдавивши оба лица в решетку. Она отметила их пристальность, и даже дважды улыбнулась им, еще более их обаяв.

Вообще, все зеленые восторженно относились к ней. Присутствие этой дамы вызывало чрезвычайное оживление в их среде. Некоторые думали, что это священная женщина и молились ей. Другие, что она - попечительница, и с нетерпением ждали того момента, когда она начнет их попекать. И все просто влюблены в нее были. Даже нежильцы - понаслышке. В результате многие решили отрастить усы, что, в общем-то, правилами содержания в заведении не возбранялось. В конце концов, быть объектом преследования для красивой женщины - неизбежная участь.

- Ах, вам тоже надо жениться, - сказала вдова. - Чем скучать вам в безбрачии, лучше резвиться в свое удовольствие с юной женой. Хотите, я вам подыщу подходящую партию?

- К черту все партии, - сказал я, в отчаянии от своих манер. - Все равно ни одна не сравнится с вами по части прелестей. Вам с этой стройной фигурой соперниц нет. Вы обворожительны! - И бросив ей в лицо такой комплимент, я и сам значительно приободрился.

Она улыбнулась: мол, рада для вас хорошо выглядеть. Натянула на колено подол, симулируя стыдливость, какой я в ней на подиуме не замечал.

- Как хотите, - сказала она. - А пока я вам кошечку принесу. Пусть она вам вместо меня утешением будет.

И поскольку комплименты с моей стороны что-то запаздывали, она сама стала говорить о себе. - Что она, оставшись вдовой, много возлюбила рукоделие: всё прядет, прядет... Что живет одна и всё теперь делает собственноручно. Что на нее клевещут по-всякому, потому что неопытна. Что имея мягкое сердце в отношеньи мужчин, их, вопреки клевете, близко не подпускает. - Кто? Тот, с галунами? Ах, это шофер. Водит мою машину. Возит меня на ней.

Да, она обожает Вагнера. Но спит одна. Музыку любит до самозабвения, и сама играет на виолончели. И немного поет - в подражание небесной гармонии. При этом душа зачастую устремляется ввысь, летя и поя. Нет слов хороших, чтобы выразить, как сладостен этот полет. Часто ей кажется, а порой бывает уверена в том, что ждет ее где-то в идеальном мире идеальный супруг.

- Ах, если бы вы предположили жить со мной, - размечталась она. - Как бы мы вместе слушали музыку! Знаете, что со мной самое главное? - с жаром продолжала она. - Ум, совесть и честь! Нам, графиням, крайне важны в мужьях эти качества. Вам это нужно сразу усвоить, если мы вдруг протянем друг другу руки любви.

Нам, маркизам, чести не занимать. Совесть нынче опасно иметь, но и она присутствует. Что касается ума, то вы уже могли убедиться в наличии.

Вероятно, мои глаза огласили согласие. Вероятно, в супружеском содружестве с ней я был бы счастлив дожить свою жизнь. Меня в данный момент даже не насторожила мысль: почему именно я? Сумрачная личность, опасный сосед, темный субъект из дома призрения для душевнобольных. Но, тем не менее: вот-вот меня полюбят. А может, и любят уже.

Для женщины важно не то, кто ты есть, успокаивал я себя, а то, кем ты выглядишь. Кем же я выгляжу? Смею надеяться: красавец-маркиз, знамя движения, лидер этой толпы. Я выпятил грудь и окинул взглядом шеренгу зеленых, выстроившихся вдоль решетки. Но долго быть актером даже перед собой не хватило нескромности. Я снова включил рассудок, обратившись в зеркало собственных чувств.

Любовь - состояние преходяще. Особенно, если годами бок о бок жить. Сейчас она для меня - луна, станет - источница наслаждений, но кто мы будем друг другу лет через сто? - Обратимся в привычку. Укротим свои страсти. Оставим свет. Можно прийти в состояние счастья, отключив всякие чувства, и так доживать.

Если притяжение между полами сродни гравитации, рассуждал далее я, а гравитация есть искривленное пространство-время, то... То? Я вдруг осознал, что последние дни и недели не прошли для меня даром, что я близок уже к гениальности, свойственной постояльцам этого заповедника, и вот-вот сравняюсь с ними по части причуд. Наш инкубатор уже может гордиться мной.

Она протянула руку и одним прекрасным прикосновением сняла сменяя эту блажь.

- Ах, если вам наговаривают, что я буду вам неверна, то это совершенные глупости. Я очень не такая. А если вы обо мне все-таки дурного мнения, то, право же, жаль.

Она хотела было вздохнуть по этому поводу, да передумала. Руку прекрасную отняла, поправила на ней рукавчик.

Я поспешил уверить ее, что знаю о ней только хорошее (правда, от нее же самой). - Как вы могли подумать! - воскликнул я ей.

- Ну, тогда, если у вас нет никаких сомнений на мой счет ...

- Я только боюсь, не слишком ли это дерзко с моей стороны - восхотеть вашей руки. Я ведь пока знаменит лишь в очень узком кругу, - не скрывая скромности, сказал я.

- Но признайтесь, я нравлюсь вам?

- Физически - да, - признался я, как она просила.

- Внешне, то есть?

- Но... Внутренне я вас... пока... не совсем...

- Внешне соответствует внутренне, - заявила вдова. - И что во мне самое интересное - верность избранному пути. Я вас отсюда вытащу. Положитесь на меня.

- С удовольствием, - сказал я.

- Ах, как мы интересны друг другу! - Она глядела на меня во все глаза, сияя вся. Звала с собой в будущее. - Вы мне позволите, испытывая страстное сострадание к вашей участи, подарить вам вот это?

Она сняла с шеи цепочку с плоской желтой висюлькой, на которой, как бы в страстном порыве, тесно сплелись две буквы: Р. и Л. Сообщила, что это старинный амулет, способный противостоять не только злым умыслам недоброжелателей, но и неприятностям незапланированного толка. Однако, насчет того, что символизирует собой вензель, лукаво предпочла промолчать.

- Я буду смиренно молиться за вас, - сказала она, вешая амулет мне на шею. - Обещаю общаться и навещать.

И я, сияя, как Сириус, последовал вслед за ней к выходу.

Не помню, кто на кого бросился первый. Пожалуй, что я, едва она распахнула для объятья руки свои, в одной из которых черной птицей трепыхалась сумочка. Наши груди - моя и ее две - ударились друг о друга, встретились взгляды, руки, губы. Она задрожала, задержав поцелуй.

- Я буду ждать вас наверху блаженства, - шепнула она.

Это было последнее обещание, данное мне ею в тот день.


В те два или три дня, что прошли с этой нашей встречи до следующей, я неоднократно думал о ней. И чем больше я думал, тем больше мне нравилась мысль о том, чтобы связать свое будущее с такой подходящей женщиной. Сделать ей надежное предложение. Свято выполнять по отношению к ней супружеский долг. Про свой долг Леопольду я на это время запамятовал.

С чего бы, кажется, так размечтаться мне? Два визита, легкомысленные посулы сексапильной вдовы, да не очень пылкий поцелуй у ворот - вот и вся интрижка. Но, одержимый надеждой, я этих дум не оставлял.

Она стала являться ко мне по ночам, то в черном, то в чем мать родила, а когда наяву явилась, то и впрямь принесла мне кошку.

- Это кошка, - сказала она. - Кошка-сука, - уточнила она. - Ах, - спохватилась, - я нечисто выразилась. Но, в общем, вы поняли, что к чему.

Она сунула мне в руки Евину кошку, которая меня не узнала, но свернулась на моих коленях клубком. В прошлой жизни она не очень общалась со мной. Да и в этой, как потом выяснилось, предпочла компанию каменных львов.

Прощание. Поцелуи. Объятья.

О, львы.



Загрузка...