Приключения в приличном обществе

Глава 11

Не знаю, сколько времени мы провели у окна при погашенном электричестве. По соседству, в доме вдовы, под ритмичную музыку разгоралось веселье, но до нас доносилось только монотонное уханье. Все прочие вещи хранили молчание. Но вот из нижнего зала донесся упругий звук: кошка, наверное, обследовав в поисках съестного стол, мягко приземлилась на лапы.

А чуть позже мой настороженный слух уловил настойчивый скрежет. Та же кошка просится вон, царапая дверь? Или кто-то тревожит замочную скважину не совсем подходящим ключом?

Я оглянулся на Еву: слышит ли? Слышит. Черты лица ее на оконном фоне были неразличимы, но по жесту я догадался, что она приложила палец к губам. Потом на цыпочках пересекла кабинет, продвигаясь к выходу. Игра мне понравилась, и я, ликуя, подражая ее осторожным движеньям, прокрался к двери вслед за ней.

Она присела у деревянных перилец лестницы. И я присел.

Окна зала выходили на улицу, и нашим глазам, привыкшим ко тьме кабинета, казалось, что в зале довольно светло от фонарей. Но настойчивый человечек, открывший, наконец, дверь, сделавший шаг через порог нашего дома, впустивший с улицы волну прелого запаха, - итак: отперший, сделавший, впустивший - остановился и застыл в нерешительности, ничего, вероятно, не видя перед собой.

Я догадался, что Ева узнала его. Она перестала таиться и встала, и я, обезьяна, выпрямился, мы оперлись о перила.

- Выключатель справа, Васильич, - сказала она.

И я, радуясь, что мы заметили его первыми и могли бы понарошку убить, гаркнул так, что Ева от меня отшатнулась:

- Есть тут кто-нибудь здесь?

Человечек вздрогнул и даже присел, что-то вывалилось у него из рук и, позвякивая, покатилось по полу. Вместо того чтобы включить, как мы посоветовали, свет, он погнался за цилиндрическим предметом, ориентируясь на звук, но предмет, найдя на своем пути препятствие, перестал двигаться и звучать.

Тогда свет зажегся сам.

Человечек нагнулся и выпрямился, подхватив с полу свое имущество, которым, видимо, дорожил - это был алюминиевый трехлитровый бидон, начищенный до тусклого блеска, завернутый поверх крышки для герметичности в полиэтилен.

Тщательно рассмотрев блестящий бидон, я обратил внимание и на мужчину.

Сверху он выглядел малорослым. Бритый, с небольшим бледным лицом. Длинные волосы, как потом выяснилось, парик, очень напоминавший шапку-ушанку. Короткое туловище было одето в еще более короткий пиджак, так что рукава не скрывали такой элегантный элемент его туалета, как желтый браслет, удерживающий на запястье часы в позолоченном корпусе, на которые он деловито взглянул. Брюки, впрочем, были ему впору, а во что он был обут, мне, боюсь, не припомнить.

Его манера держаться, его внешний вид - хоть и был он на этот раз тщательно выбрит - его свойство всюду носить свои запахи, должны бы были напомнить мне его имя, но не напомнили.

Вместе с ним, неопознанным подсознаньем, вошла и собака, которую я, напротив, узнал: видел в саду. Вошла и улеглась у порога. Евина кошка, шипя угрожающе, вновь забралась на стол.

Человек приосанился, стараясь держаться согласно внешнему виду, то есть заносчиво и величаво, словно согнанный со двора маркиз, хотя всё говорило о том, что вряд ли когда-либо видел он лучшие времена.

- Как проник, Петр Васильич? Домовой тебе отпер? - громко спросила Ева.

'До-мов-вой!' - Я радостно потер руки.

Человек поднял свою и потряс связкой ключей, которую не успел еще сунуть за пояс.

- Почему тайно? Что за срочные ночные дела? И какими судьбами? Может, забыл чего? - продолжала допытываться Ева.

- Ничего я не забыл. А коли и забыл, то опять припомнил, - веско сказал человечек, глядя на нас со значением. - А что это ваш супруг всё похихикивает? Пьян, должно?

- Да, накатили по рюмочке, - сказала Ева и подмигнула ему.

- Мне-то он трезвый бы нужен.

Кто он такой? Попробуем догадаться, включив чутье. Но чутье молчало, и спускаясь вниз рядом с Евой, я незаметно тронул ее за рукав.

- Это садовник, - громко сказала она. - Неудивительно, что ты его не узнал. Явился, словно черт из Пустоты, считаясь умершим. Бороду, видишь ли, сбрил. Лысину спрятал. Извел весь румянец. Совсем денди стал. Где обитал все это время, а?

- Да тут недалече, - сказал садовник, уже менее угрюмо глядя на Еву, взглядом гладя ее. - На пасеке жил.

- А что в бидоне? Медок?

- Надоело сидеть там без дела и денег, - продолжал садовник, игнорируя вопрос о бидоне, который в силу этого стал приобретать для меня значение. - Вот и зашел.

Мы с Евой сели меж тем в кресла, их несколько стояло в ряд у стены.

- Откровенно говоря, - сказал садовник, делая шаг в нашу сторону, но Ева протестующее подняла руку - чтоб не приближался на расстояние запаха, догадался я, зажав нос и вертя головой. Тогда он развернул стул и сел у стола боком, закинув ногу на ногу, поставив рядом бидон. Кошка негодующе фыркнула и убралась со стола.

- Кис-кис... - позвал ее я.

- Откровенно говоря, я примерно догадывался, что в вас, Варвара, притворство одно. Ловко, однако, дурочку разыграли. Только для чего это все, вот вопрос?

- Для секса, - сказала Ева. - Варвара, - обратилась она ко мне, - это мое ближайшее прошлое.

- Это ж она сама залезла ко мне, - сказал садовник, глядя, как мне показалось, с тоской, и перевел взгляд на Еву. - Пришлось, как ни крути, воспользоваться.

- Не тревожься, Васильич, он нас давно простил. Так ведь, любимый? - Она подтолкнула меня остреньким локотком.

Я кивнул, пытаясь сообразить, о чем идет речь, чувствуя себя наполовину ослом, наполовину принцем, заколдованным до поры.

- Оно и к лучшему, - произнес садовник и заметно повеселел. - А я, честно, боялся, что вас не застану. Рад, что вы еще здесь. А то сколько б мне рыскать бы в поисках. Но поскольку, значит, земля круглая, нам друг друга все одно не миновать.

- О чем это ты, а? - спросила Ева.

- Вот, вынужденный надеждой на лучшую жизнь, я к вам и вернулся, - невозмутимо продолжал тот. - Да и к кому же мне обратиться? Кроме вас у меня в стране никого нет. Теперь как хотите, на щите аль в нищете, а только я от вас не отстану. Поскольку жизнь обернулась так, что нужен базис для бизнеса. Сами посудите, без базиса нынче как?

И он вкратце перечислил свои напасти. Сапоги, мол, окончательно вдрызг. Пиджак изодрал о тернии. Цены растут вверх. Все нас имеют, как хотят - такая вот крутая эротика.

- Ты дело говори, - сказал я, не понимая, куда это он клонит. Ева же помолчала, глядя на него с великим терпением.

- Так я ж и говорю, - сказал этот мерзавец. - Нужно иметь совесть и всё. Я вам честью служил, раболепствовал, и что? Выгнали без выходного пособия. А тут как раз базис понадобился. Вот и пришел.

- Ну и сколько же ты хочешь, негодяй? - спросила Ева. - Рубликов триста поставят тебя на ноги?

- Триста... - Он презрительно фыркнул. - Я только экипировался к вам на пятьсот. И господин Леопольд долларов десять тысяч сулил. И уже дал, было, в руки, да я отказался. Я ж с вас больше могу.

Ева притихла. Замерла, напряглась. Я чувствовал, что она встревожена - да еще как. Напугана, может быть.

- Но-но! - встрепенулся воин во мне.

Окрик прозвучал грозно, я привстал. Вскочил и садовник, схватив бидон и сорвав полиэтилен.

- Имейте в виду, - с угрозой сказал он, - если накинетесь - тута у меня в бидоне отравляющий газ. - И он ухватился за крышку, изъявляя решимость покончить с собой и собеседниками.

Я оглянулся на Еву - как отнеслась к этому сообщению? Но она словно не слышала.

- Фосген? - полюбопытствовал я. Право, не знаю, откуда это слово взялось.

- Дохлофос, - ответил садовник с каким-то даже весельем. - Тута на всех хватит. Только крышку сорвать - и хана всему окружающему.

Это зловещее обещание на меня подействовало. Я сел. Чем черт не шутит в таких случаях.

- Ах, не губи крещеные души, - сказала, наконец, Ева. - Нечего нас пугать.

- Если крещеные - не погибнут, - сказал садовник, - а прямо отсюдова обретут бессмертие.

- Глупость бессмертна, - сказала Ева. - И это заставляет с подозрением относиться ко всякого рода бессмертию. Леопольд, конечно, узнает о вымогательстве, а деньги - его. И знаешь, что тогда?

- Это что ж, угрожаете? А я не боюсь. Без воли господа ни волосок с головы, ни кирпич на оную.

И он похлопал ладонью по бидону, словно господь был заключен именно там.

- Да что ты все бидоном трясешь? Уверен, что господь на твоей стороне?

Садовник промолчал, задумался. Запах переменился. Словно ветер направление поменял, дунув от скотомогильника.

- Как ты собираешься все провернуть? - продолжала Ева.

- Провернем, наше дело правое, - оптимистически отозвался садовник.

- Леопольд тебя на кусочки порежет. Он за меньшие суммы людей изводил.

- Авось ничего, - ухмыльнулся садовник опять-таки с оптимизмом. Щедро же он наделен этим качеством.

- Что ж, продолжай свой гнусный шантаж. Сколько ты хочешь?

- Сто тысяч долларов и ни одной цифрой меньше, - четко сформулировал свои запросы садовник. И вздохнул. И руку к сердцу прижал, показывая, как всерьез и позарез нужны ему эти деньги, затхлое дыхание затаив.

Кто-то из нас поморщился. Кажется, это был я.

- А Леопольд? - напомнила Ева.

- Это ничего, - повторил он.

- То есть как ничего? Не скрою, есть сумма. Ты предлагаешь поделить ее на три. Значит, и отвечать будешь ровно на треть.

- Ну, уж и треть, - сказал садовник. - Мы считать умеем. Одну стотысячу долларов запросил-то всего. Аккурат десятина затребована. Больше требовать голос совести не велит. Лишнего мне не надо, а десятину - изволь. И я добьюсь своего, чего бы это вам ни стоило. Это уж я про вас лично великодушно молчу. - Он имел в виду Еву. - Денег не беру за это. Лишнего мне ни к чему, - повторил он. - Но и своего не упустим.

- Но-но! - вновь строго прикрикнул я.

- А нечего понукать! - повысил голос и он. - Есть документы на эту женщину? - Он указал всей пятерней на Еву.

- Ну и что? - произнес я, поскольку ничего более подходящего в голову не пришло.

- То, что ведьма она, вот что. Вселяется в людей по своему усмотрению.

'Ведьма-а...' Я с восхищением взглянул на Еву. Я долго на нее смотрел, как же это я сразу не догадался: ведьма. Она усмехнулась. Безмолвие затянулось минуты на две.

- Вы обо мне молчите? - занервничал садовник, заерзал на стуле своем.

Но молчание продолжало длиться. Он затряс ногой.

-Эх, долюшка моя львиная, - сказала, наконец, Ева. И потянулась, изогнув гибкий стан. - Видно, не отвертеться нам от этого приключения. Придется, вижу, от этой доли отстегивать. Ты свою заслужили, негодяй, но имей в виду, - она погрозила садовнику пальцем, - я вычту тридцать серебряников за предательство.

-Это измена, а не предательство, - неуверенно возразил садовник.

- Но согласись, неэтично. Я тебя понимаю: бога нет, совесть под сомнением, а денежки - вот они. - Она вынула из кармашка, действительно, денежку и показала краешек. Он даже со стула привстал, вообразив шуршанье купюр, запах тех диких денег, которые свалятся на него вот-вот. - Расслабься. Я с тебя вычту за секс, - продолжала она. - Еще поторгуемся. Ты, я вижу, человек алчущий. Но при всем уважении к твоим желаньям и при всем желании тебе помочь, сто тысяч выдать я не могу. Согласись, сто штук того, чего ты хочешь, слишком много за средней руки шантаж.

- Какой такой средний? В лучших, как говорится, традициях.

- Это - вне традиций, - сказала Ева, кивнув на бидон. - Мы бы, может, и не возражали против ста, если б ты делал это красиво. Итак, все в совокупности - этика, эстетика, эротика - тянет на девяносто. Вычитаем из ста, получаем - ...

- Это что ж получается...- подвел он итог.

- Ах, я вижу, тебя не устраивает.

- ... десять всего? Да мне господин Леопольд...

- Вот-вот, еще Леопольд. Я дам пять тысяч - и мы тебя не видели. Иначе он живьем с тебя шкуру сдерет за шантаж. Пойми, это не угроза. Так и произойдет. Помимо жажды видеть тебя живым, мы и за здоровье твое беспокоимся.

- Нет, я на такую сумму пойти не могу, - твердо сказал садовник. - Деньги есть средство достижения справедливости. Семьдесят пять - это мой максимальный минимум.

- А минимальный?

- Минимальный поболее будет.

- Что ж, накину пятерочку.

Торговались они нудно и долго, и, наконец, с возгласом: 'Эх, не доведет меня до добра моя доброта!' - садовник согласился на тридцать две тысячи.

Кто-то предложил обмыть событие. Ева, наверное.

- Это можно, - согласился садовник. - Без этого не того. Я, когда выпивши, трезвей оцениваю ситуацию.

- Дорогой, ты помнишь, где у нас холодильник?

Конечно. Я с готовностью исполнил ее поручение. Мне нравилось повиноваться ей.

- Ну, вздрогнем, - сказала Ева, когда я выставил водку на стол.

- Пусть враги вздрагивают, - возразил садовник, однако влил в себя неполный стакан.

- Вот ты мне ответь, Васильич, - сказала Ева, когда водка, согрев атмосферу, создала условия для непринужденного общения. - Как это ты нас вычислил? Сам?

- Не совсем. С божьей помощью.

- И в чем состояло Его участие?

- Этого я вам сказать не могу.

- Ну, не можешь - не надо. Тогда скажи: как там господин Леопольд? Очень зол?

Садовник сделал горлом какой-то звук: рыгнул или икнул, откачнувшись назад. Положил в рот кружочек колбаски. Сжевал.

- Признайся: навел на нас? - поторопила с ответом Ева.

- Вы же меня совсем не знаете. - Он счел нужным обидеться.

- Нет. Но сочувствуем, - сказала Ева.

На это он обижаться не стал.

- Без меня ему вас не найти, - успокоил ее садовник, приняв дружеский вид. - А мое дело маленькое. Вот разойдемся, как договорились, и больше вы обо мне не услышите.

Она задала ему еще ряд вопросов. О саде: зачем рано увял? О Саде: почему был уволен оттуда? О яблоках, об их омолаживающем действии на организм.

Насколько я помню, а помню не полностью, так отвечал на эти вопросы садовник.

Мол, сад увял из-за разлуки. Тут каждое деревце им приручено. Не признают они вас, вот что.

А в больнице, правда, недолго был. Состоял при том притоне в садовниках. Да главный стал придираться из-за Полины. Чуть до слабоумия не довел.

Что касается яблок... О яблоках я не помню. Может, не дал он ответа на этот вопрос.

- А что, правда в бидоне газ? - продолжала свои расспросы Ева.

- Хотите, на вашей кошке опробуем?

- Нет, я и так знаю, что фуфло, - сказала она.

- Пыльный музырь, - поддержал ее я.

- Кис-кис, - позвал нашу любимицу изверг.

Я хотел было эту попытку пресечь, но не мог выудить застрявший в глотке глагол. Да кошка была и сама не дура, не шла.

- Это ж кошки. В них нюх, - одобрительно отозвался в адрес семейства садовник.

Он приподнялся, но не смог совсем встать, ноги подкашивались.

- Удивительно, - сказал он. - Тело во хмелю, а душа трезвая. Не пора ли нам, однако, расчетец произвести?

Время вдруг остановилось или, во всяком случае, замедлилось для меня. Наверное, алкоголь так подействовал. Привставший садовник вдруг надолго замер, раскрывши зловонный зев на слове пожаловать, застыл, словно актер, забытый рассеянным режиссером в этой позе. Словно секунды, эти насекомые времени, выросли вдруг в слонов. Мысли мои, наоборот, обрели стремительность. Роились, легкие, но не в голове, а где-то неподалеку. Так что о чем мне в этот растяжимый момент думалось, я припомнить сейчас не могу.

В случае моего повторного помешательства эту книгу имейте в виду. Я пишу, стараясь не корректировать свои мысли и действия задним числом, пытаюсь изложить все события так, как они в ущербном моем сознании запечатлелись. В этом месте у меня пауза.

Когда я очнулся от забытья, занявшего нешуточный промежуток времени (полчаса, должно быть), он сидел в привычной уже позе и самозабвенно мечтал, как может мечтать такой вот субъект, вцепившийся в жизнь всеми присосками и придатками. Вы не поверите - о прекрасной Франции.

- Ужель увижу Париж? Россия у бога - зона немилости, - рассуждал он, умудренный выпитым, жестикулируя правой рукой. - Царство божье где-то сбоку от нас. Думается мне, что значительно западней, где-то в Швейцарии. Взглянуть хотя бы одним глазком на это Швейцарство небесное. А может, останусь, пасеку заведу. Деньги на это деяние теперь есть. Вот вы: некрасиво, нехорошо... Ну вас с этакой этикой. Что красота? Вместе с тобой сойдет твоя добродетель и красота в могилу. А пасека останется.

- Ты уж нам тогда медку, Васильич, - подзадоривала его Ева. Пьяная? Нет, скорее притворяясь такой.

- Это уж непременно, - заверил ее садовник, щедро источая клеверный аромат. - Это... Как бы нам того... Поближе к делу, - вдруг опять озаботился он, измученный мечтой о Париже и пасеке.

- Да, - сказала Ева, - сейчас, - вставая, потом опять садясь, делая вид, будто ноги ее не слушаются. - Это тебе не у состоятельных соседей сотню занять. Это надо во флигель... В доме такие бабки опасно держать. Уж ты дорогой, обратилась она ко мне, - здесь подожди нас. А мы денежки вынем, а пересчитать - сюда принесем.

Она встала и, сделав мерзавцу приглашающий жест, двинулась к выходу. Садовник, как-то мелко и быстро семеня, припустил вслед за ней, словно пытаясь как можно быстрей преодолеть враждебную часть пространства. Собака, немного подумав, тоже скользнула в дверь.

Не знаю зачем, но Ева вернулась и погасила свет, оставив меня во тьме. Лампочка над дверью, ее стеклянная скорлупа, еще мгновенье светилась, убавляя накал, и тоже угасла совсем.

Видимо, с последней каплей света, растворившейся во тьме, у меня наступило очередное беспамятство. Я потерял себя в темноте. А очнулся от сильнейшего беспокойства, причину которого не мог понять.

Прислушался. Присмотрелся. Ни звука. Ни зги. Но мне всё казалось, что рядом кто-то присутствует. Где-то вблизи таится источник ужаса. В саду засада? В дверь толкается визитер? Гости-самозванцы проникли в дом, скользя бесшумно, как призраки? Почему из окон не видно улицы? Кто погасил фонари?

Вроде как вспыхнуло что-то вдали. В воздухе что-то свистнуло. Глухо, как из могилы, пробило час.

Протяжно, как о покойнике, близко завыл пес. Так и подмывало подвыть, вторя ему вторым голосом.

Слева раздался осторожный шорох, словно призрак, крадясь во мраке, задел какую-то мебель. Ева? Но почему крадучись? Садовник? Зачем один? Я уже кожей ощущал чье-то враждебное мне присутствие.

Стук. Теперь справа. Скрип. Слева. Значит, двое, как минимум. Кто-то с недобрыми намерениями проник в мой дом, иначе дал бы хозяину знать о себе. Химеры. Призраки. Чудища. Звери забрели из лесу и забрались.

Я осторожно, полумертвый от ужаса, сполз на пол и, стараясь бесшумно двигаться, спрятался за спинку кресла. Но, наверное, шум кое-какой произвел.

Слева вспыхнул свет фонаря, метнулся сначала мимо, замер на кресле, поерзал на нем и прочно утвердился на моем лице. Догадавшись, что обнаружен, я, кажется, завопил. Мой вольно льющийся вопль достиг бы других миров, если бы свет вдруг не погас, если б время не бросилось наутек, если б я окончательно не потерял себя.