Приключения в приличном обществе

Глава 9

Воспитание подвигалось, по мере того, как время шло. А время мы мерили не месяцами - сутками. Разменяли третью декаду августа.

О садовнике мы ни разу не вспомнили, забвеньем его убив. А может, он и сам уже умер. Для нее он как будто и вовсе не существовал, как для ребенка не существует прошлого - до первого его крика, до первого света, ударившего в глаза, до первых осмысленных ощущений. Но нет, я слышал, что он удалился в леса, лечится мухоморами и отварами трав. Надеюсь, что эти дары природы восстановят его здоровье. Вот только не одичал бы там в одиночестве. Как его, кстати? - Ах, да - Душистый.

Сад стал похож на увядший рай. Плоды еще кое-где висели, понурые. Мы с Евой устраивались в беседке. - У Лукоморья дуб зеленый, - звонко, очерчивая пальцем строку, декламировала она и кусала дряблое яблоко. Ее кошка Маркиза спала неподалеку. Или чесала ухо задней ногой.

Человеку свойственно думать о будущем. Иногда представлялось мне лазурное море, дом на его берегу, пустынный песчаный пляж. С нашими деньгами могли бы себе позволить. Отдам ее замуж за состоятельного судовладельца или хозяина приличного отеля без казино и шлюх.

Вряд ли конечно это сбудется. Потому что уже было в мечтах. Потому что мечта не может в точности совпасть с действительностью. По теории вероятностей или еще по чему-нибудь. Одно и то же не бывает дважды. И человек не Бог, чтоб воплощать в реальности придуманный им мир.

Она всё путалась в окончаниях, предпочитая мужские. Но мало-помалу при строгом контроле с моей стороны усваивала и свойственные ее полу глаголы.

Поначалу дальше обезьяньего подражания дело у нее не шло. Но это подражание было столь безупречным, что, бывало, не успевал я вслух произнести заготовленную фразу, как она подхватывала реплику и завершала ее. Это, конечно, относилось к привычному кругу понятий. К самым простейшим из них. Но ведь сложных мы и не касались пока.

- Сегодня мы будем читать...

- 'Фи-ли-пок'! - уверено скандировала она, хотя книжку я раздобыл только что и ей еще не показывал.

- Я купил на десерт...

- Гулливер! - угадывала она сорт пирожного.

- После обеда будем...

- ... рисовать ежа!

Откуда она вообще про ежей узнала?

Я подумывал о телепатии. О синхронном мышлении двух живущих бок о бок существ. Я пытался все это свести к ее наблюдательности.

То, что она мне подражала, было, конечно, лестно: значит, видела во мне авторитет. Но с другой стороны - 'воспитание по своему образу и подобию есть духовное клонирование' (самоцитата). И как бы это не обратилось в самоподвох. Мы рады, если видим в ком-то свое второе Я. Но, в конце концов, двум Я в этом мире становится тесно. - Почти дословный фрагмент из нашего с ней дневника, озаглавленного 'Воспитание и размышления'.

Чуть позже эта мысль была самонадеянно мною продолжена. - Одинаковость, усредненность людей способствует их взаимопониманию. Стандартный набор интересов, мнений, потребностей. Рвут друг у друга один и тот же кусок. Тесно им. Человек, отстоящий от этой среды, редко бывает понят как большинством, так и прочими отстоящими. Но зато - простор в его поле, горизонт чист, мир копошится где-то за. - Ах, не нужен ему это кусок, хотел сказать, наверное, я, он другим мясом питается.

Относительно заповедей. - Мораль, Бог, закон - этот балласт необходим, чтобы уберечь человека от мушиной легкости. Придать ему устойчивости, чтобы на сторону не снесло. Человек-однодневка может позволить себе отбросить этот груз и порхать, порхать. Но те, кто пришли надолго, может быть, навсегда, обязаны влачить эти вериги. - Мысль, безусловно, верная, но расходится с делом моим.

Еще о взаимопонимании. - Человек обижается, когда его не понимают. Когда его понимают правильно, он становится твоим врагом. - Так что не поймите меня правильно, господа, в части этого текста. И тогда я не буду сердиться на вас.

Вот её рисунки: синяя капля в сетке географических координат - что за видения этому рисунку предшествовали? Женщина в черном - вдова? Человек, очень похожий на садовника своим голубым френчем и рыжей небритостью - выходит, помнит его? Параллелограмм, издали схожий с долларом, только опять же синий. Рисовала она плохо и нестарательно, пользуясь фломастерами и карандашами. Акварельные краски, измазав ими себя, она, досадуя, утопила в ведре. - А это кто? Я?? Сходство разительное.

Животные у нее получались и того хуже. Ёж имел сходство с котом, крот был похож на вставшую на задние лапы Дюймовочку, слон - на шестипалую лапу с растопыренными большими пальцами.

Анализируя ее рисунки, я зачастую вставал в тупик. Поезд? Монах? Где ты могла видеть монахов? В каких снах? Некие числа: 688, 886, 868. Я пытался ее расспрашивать, но ничего из нарисованного она не смогла объяснить. Может, я сам вкладывал в эти каракули не тот смысл? Проецируя на ее мазню то, что во мне самом вызывало тревогу? Ну что за монах, помилуйте. Я успокаивал себя тем, что кое-что она могла видеть по телевизору. Комбинации из шестерки и двух восьмерок вполне могли появиться случайно и не иметь никакого отношения к той сумме (в тысячах), которую я увел. Доллары иногда выпадали из моих карманов.

Лишь в одном случае мне удалось добиться чего-то, похожего на комментарий. На рисунке были ею изображены два одинаковых мужика, по-видимому, довольно крепких, без лишней растительности на голове. 'Жили-были два братца, Пеца и Паца...', - продекламировала она вместо ответа на мой вопрос. Я попросил продолжить, и она угостила меня отборным рифмованным матом, которому я ее не учил, хотя несколько строф этой поэмы я с детства знал наизусть. Кстати, в городе Н. действительно жили и, возможно, что здравствовали два близнеца, имеющие эти клички. На Леопольда работали. Как, впрочем, и я.

Не всегда она бывала мила и послушна. Были свойственны ей и капризы. За ограду мы пока не ходили, но тем более ее тянуло туда. Заманчивый безграничный мир играл там новыми красками, по-другому шумела жизнь. Дважды я перехватывал ее за воротами и возвращал. Она либо дулась, либо льнула и ластилась, имитируя эротический порыв. Но я твердо стоял на своем, пресекая всякие попытки к бегству и блядству.

Ты - Ева, но я не Адам. Кстати, где ныне Адам - в Эдеме или в аду? Может, попал все-таки в рай и обрел там новое бессмертие? Кто ответит мне правильно на этот вопрос?

Вдова исчезла из виду на пару дней, исчерпав репертуар, что сварганил Вагнер. Еще вчера чей-то бас, одержимый бесом, к Эльзе взывал, пел о том, как ему хочется-терпится, какая прекрасная для этого ночь. Вокал такого накала заставлял закипать кровь. Она меня убедила, эта вдова. С ее данными нетрудно выглядеть убедительной. Я уже вновь ухватился, было, за сук, но тут Эльза, сфальшивив на ноте ля, закашлялась, прочищая глотку - на этой ноте и замерло намерение. Облом ее помыслам. Сорвалось, сорри. Тихо-тихо было два дня.

А в понедельник она вернулась - пешком, в развевающихся на ветру одеждах, автомобиль катил рядом, а сзади - следовала за ней стайка юношей брачного возраста, соблюдая, впрочем, дисциплину и дистанцию, отдавая дань ее артистическому мужеству, ибо на ней был не менее глубокий траур, чем в тот вечер, в Дворянском Клубе, когда я впервые увидел ее. Мне показалось, что этот траурный театр придавал дополнительное эротический потенциал ее скорбному обаянию.

Юноши, распрощавшись с ней у ворот, двинулись далее, машина въехала внутрь, а через минуту грянул Шопен, причем меломанка трижды прокрутила марш, переключившись затем на Моцарта: слезная лакримоза, реквием.

Интересно, в каких пропорциях она сочетала мужа и музыку? Как у них обоюдно складывалась брачная жизнь? Каких увертюр удостаивался ее избранник, и насколько дальше прелюдий дело у них шло?

Не многие по мужу так убиваются, и даже рады, небось. Уж больно доступны стали венгерские танцы для захолустных жен. Столь длительный траур не всякой вдове к лицу. Возможно, испытывала перед ним вину? Отсюда непреходящий траур и скорбь, и этот жестокий женский романс - дань своим комплексам?

Я решил позвонить Маше, и как только Ева уснет, встретиться с ней в прежнем номере, в котором, верно, уже застеклили окно. Решил, но забыл. Странно. Старею? Никогда раньше я подобных намерений не забывал.

Ave, Eva. Пусть их красота ярче, но твоя теплей. И у меня к тебе совершенно иное чувство, нежели к ним. Но их красота опасна. Правильно тебе подсказывает девичье чутье.

Я не откликнулся на ее эротический порыв - отозвался на жалость. Мы же с тобой в сиротстве, как в родстве, были нужны друг другу. Ты - моя семья и сестра.

Видимо, ей необходимо было любое участие, будь то сочувствие или любовь. Сопереживание, соучастие, вчувствование. Эмпатия - может, мой случай не вполне в согласии с термином, может, и пишется орфографически иначе, но пускай здесь останется, раз уж я таким его у садовника уворовал. Именно он ввел это слово в мой обиход.

Вглядитесь, как женщина, бессознательно кокетничая, хочет нравиться. Теперь Еву представьте, ищущую сочувствия, решившую (неосознанно, думаю) заставить меня сострадать. Она вдруг стала капризничать, отвергать еду, вяло выглядеть. Прием, которым любой ребенок пользуется, испытывая родительское терпение и любовь. Я уложил ее в постель при первых же признаках, озаботившись тем, что так или иначе придется вызвать врача. Но постельный режим быстро наскучил ей. Термометр температуры не выявил. С подурневшим лицом она хмурой тенью бродила по всему нашему небольшому поместью, заставив таки и меня страдать.

Я претерпел все этапы соучастья: сочувствие, жалость, сострадание, страсть. Чему моя память, перетряхивая передряги предыдущих лет, не находила аналогов. Мое слепое тугоухое Я не склонно к отзывчивости. Человек я уравновешенный. Хотя признаю, склонный к преступлению и вранью, как вы уже убедились, да я и не собирался скрывать.

Поэтому в то, что я способен так страстно сочувствовать ближнему, трудно поверить. Ведь иначе, как навязчивым состоянием, то есть страстью, мое сверхсострадание не назовешь. Недаром слово 'страсть' в этих немногих хмурых строках прозвучало трижды. Словно знала теперь моя душа только два режима: холодно - горячо. Как впервые влюбленный отдается всецело во власть нахлынувшего, теряя покой и контроль над собой, так и я, впервые сострадающий, воспылал этим чувством едва ль не дотла.

Говорят: научившись состраданию, человек пошел против природы. И может быть - я боюсь глубоко заглядывать - но, может быть - и против смерти, которая частью природы является. И возможно, этим чувством победит смерть.

Говорят: сострадание медленно убивает. Губит нервы, забивает сосуды, заставляет сердце биться не так. Мешает зверю, тому, что во мне, быть сильным и хитрым. Сострадание опасно? Пожалуй, что и так, если рассматривать всякую ситуацию к своей выгоде и невыгоде.

Не знаю, кто прав. Но я не откажусь от сострадания к тебе, даже если это меня убьет. Я пойду на все ради тебя, не исключая самопожертвования. Сродни ли это чувство любви, не знаю. Но мы - увы - становимся смертны, как только созреваем для любви.

Это было, конечно, не постоянное состояние, постоянного я бы не перенес, сошел бы с ума, выгорел изнутри. Набегало, накатывало и отступало, оставляя паузы для удивленья собой. Но эти припадки, длящиеся часами, оставляли в душе руины, след усталости, опустошенности, подавленности, невозможности сосредоточиться на простейших вещах. А главное - события собственной жизни стал забывать - словно от меня убыло. Даже свежепроизошедшее, как ни бальзамировал в памяти, все чаще оборачивалось небытием.

Память - это намек на бессмертие. Память моя и обо мне - тех людей, которые меня знали. Я, пожалуй, с легкостью соглашусь умереть, но оставьте мне мою память. Телефон, который дал мне психиатр, я постарался вызубрить.

Сейчас, припоминая задним числом этот августейший месяц, я нахожу, что случай моего сумасшествия и casus sadovnicus одного ряда. Ах, Ева. Садовник откликнулся на твой сексуальный посыл. Я прошел по другому ведомству. Но такому же ведовству.

Провести б аналогии, сопоставить симптомы, а то и найти его, расспросить. Поведать друг другу, стоя в очереди к одному терапевту, где у кого болит. Поиграть в географию. Я однажды, сев за компьютер, чтобы поискать новостей, даже три долбанные дабл-ю долго-долго припомнить не мог.

Нынче газеты и Сеть заменяют устный народный фольклор. Сказки, сплетни и прочее. Вот, например.

Предполагаемое физиками 10-мерное пространство открыто для практического пользования. Пространство хранит матрицы памяти и мышления давно умерших существ. В том числе и людей - наряду с некоторыми видами животных и инопланетян. Желаете пообщаться с предками? По чату, прямо сейчас? Давите! - Я надавил, но сумма, затребованная за услугу, оказалась выше, чем степень доверия, которую мне этот чат внушал.

Градоначальник города Г. оказался с фаршированной головой. А у одного из его преемников в голове обнаружен органчик. Органчик изъяли органы, играют на нем. Фарш не уберегли от прожорливых крыс.

Аномальная зона в П-ой обл. временно закрыта для посещений. После открытия паломников ожидает множество новых чудес.

В той же П-ой обл. ожил мертвец. Бродил в истлевшей одежде по пригороду, что-то мычал. Спрашивал, как пройти и покаяться. Пока, принятый за иностранца, вторично не пал жертвой скинхедов.

Я, кропотливый крот, просмотрел и местные сплетни. - Самоубийство валяльщика 'Зимпимпром'. Проснись, шутят ему, ты человека по пьянке убил. А он, ни слова не говоря, пошел и повесился.

Новые исторические изыскания о поручике. - Деревня на самом деле не была снесена в 50-х годах, как утверждала ранняя версия. Ее столетием ранее поручик по пьянке спалил. Вырос город на месте сем. Он и его спалил - но град возрос сызнова. Он спалил вдругоядь - но город трикрат возрос. - В этом сообщении, в гусельных переборах его, мне почудилась некая переориентация правящей администрации, стратегическое сближение с народными массами, отход от дворян.

В городе я не был неделю. Они беспокоились, звонили: мэр, дворяне, Маша. Миша тож. С Мишей мы сухо перемолвились о погоде. С Машей посплетничали о том, о сем. Мэр поинтересовался, не прислать ли запасного садовника. Дворяне - относительно серебра.

Я им сказал, что как только воспряну от острого респираторного, так завезу. Мэру - что очень привязался к пропавшему, и все силы положу, чтобы найти. Маша сказала, что завезет аспирин, но я ее отговорил от этого намерения. Миша сообщил, что погода наверняка переменится, жди дождей.

Утром они и грянули.

И поскольку от сада мы были отрезаны непогодой, то весь день провели взаперти, глядя на него сквозь металлические нити дождя. И возможно приобретенное в результате этого настроение склоняло Еву побыть одной. Она сидела у телевизора, поглядывая на меня искоса, пишущего в тетрадь или перелистывающего записки садовника.

'Душа человека не вся при нем, а частично содержится в других людях, существах и вещах. Важно найти и собрать эти части: свое дерево, свою собаку, звезду. Это мне один гений загнул в бытность мою. Он во флигеле жил и вводил в заблуждение всех длинными волосами. И поэтому многие и даже врачи, вместо того, чтобы считать его дураком, считали его волосатым.

Ты говорит, хоть и рыжий снаружи, но ничего. Концептуально неполноценные - это те, что без концепций живут. Без оглядки на бога и сущее. А ты, говорит, полноценный вполне. Полностью, то есть. Сидит в тебе некий черт.

Другой у них есть: объявил территорию клиники эрогенной зоной. Мы, говорит, горячая точка России. Подбивает всех пациентов на сексуальную революцию. Многие идее сочувствуют, но выступать не спешат. У тебя, говорят, не все дома: уха нет. Без уха у тебя духу не хватит.

Сам свихнешься с этими лоботрясами. Я там курс лучевания проходил, а то бы ушел давно. Хорошо этот курс мучения скоро кончился. Больно уж [нрзб] эта, мать честна, альма-матер. Кому мать честна, а кому чертова бабушка'.

Ева. Смотрит пристально. Гладит кошку. Поговорить с ней? Отвернулась. Дитя.

'Я все про эту эмпатию думаю. Давеча вот я про собаку да про звезду - может это тоже эмпатия? Нет у меня строгого определения слову сему.

А бессмертие - это что ж. Бессмертие - это бессонница'.

Я вдруг вспомнил давно забытое.

Рельсы в две полосы, насыпь, за ней - провода электролинии. Отсюда слышно, как они гудят. Или это гудит электрический зверь, запертый в кирпичной будке? Меня отгоняют от колеи: сейчас подойдет поезд. Вышел железнодорожник с флажком, рельсы подрагивают, люди поглядывают направо, где из-за кромки леса уже показался состав. Я знаю, что сейчас мы сядем в вагон и - только вы нас и видели. Я рад покинуть этот гостеприимный, но уже надоевший рай. - Незапамятное, незапятнанное былое. Странно, как это, надежно забытое, вообще могло всплыть. Словно совершил прямое попадание в прошлое. Я ж ни разу об этом не вспоминал. Я даже не уверен, что эти мумии, извлеченные памятью, являются достоянием моего детства, имеют отношение ко мне.

Тут же нахлынуло новое. - Вечер, почти уже ночь, зима. Черные дома деревни, сани, лай собак. Задувает из-под полозьев снежную пыль и бросает мне, младенцу, в лицо. Мы подъезжаем. Дым из труб, запах дыма, окна неярко горят. Лавки, лабазы, постоялый двор. Полное отсутствие электричества. - Может, это генная память пробудилась во мне? Или из предыдущей жизни всплыл эпизод? Воспоминания о которой, может быть, сохраняются до поры у ребенка, приходят во сне вперемежку со свежепрожитым. Но чем взрослее дитя, чем более увлечено впечатлениями текущей жизни, тем меньше поводов это небытие вспоминать. Не потому ли так мало мы помним из реального детства?

Я ползу по стеклу, живо перебирая своими конечностями, всеми, сколько их у меня есть. Сколько - не знаю, вряд ли я умею считать. Стекло неровное, в ямах и рытвинах, но я стремительно продвигаюсь к краю, чтобы скрыться в знакомой щели, ощущая лохматой спиной чью-то враждебность. Кто-то лениво следит за мной с той стороны стекла... - Этот мнемоним был еще более отчетливо воспроизведен. В части ощущений в особенности, будто происходило это буквально вчера. Чье ж это прошлое навлек я на себя? Мать моя, память...

Нет, вчера происходило совершенно другое. Что именно? Я попытался во всех подробностях восстановить вчерашний день, но удалось далеко не все.

Оскудевала моя голова, несмотря на припадки памяти. Мир стал упрощаться.

Странно, но с какого-то момента - время шло - я стал замечать за собой какую-то забытую легкость, словно само время пустилось вспять, словно избавленный от тяжкого груза позднейшего прошлого, вдруг воспарил, словно в детство вернулся с его беспечно-безоблачным, бесконечно-богатым будущим, которое еще не прошло.

Ева же все чаще стала уединяться, задумываться, иногда я ловил не себе ее странный, проникающий в душу взгляд. У меня возникало чувство, что она понимает то, что творится со мной - ну-ка, скажи. Но она отворачивалась, и чувство мое пропадало.

Особенно ощутимы бывали провалы в моей памяти по пробуждении. Как-то выпали целые сутки. Потом еще.

Пожалуй, это самый трудный отрезок времени, который предстоит воспроизвести. И хотя сейчас память вернулась ко мне, описать все так, как я жил и чувствовал, синхронизируя события внутренней жизни с событиями, произошедшими вовне, так, чтобы куски моего прошлого выстраивались хронологически верно, не наплывая друг на друга, представляется мне весьма затруднительным. Моя задача - разобраться с собой. Это для меня жизненно важно. Не внеся в эту фабулу того, чего не было. Или было, но не со мной.

Имел, например, место такой вот любопытный эпизод. Как-то ночью, размышляя на актуальную для меня в то время тему, тему со-чувствия, подозревая уже, что причина моего плачевного состояния кроется где-то здесь, я набрел мимоходом на такую мысль.

'Страдание человека не так велико, как кажется сострадающему. Мы сгущаем краски. Разница между представлением и истинным положением вещей дает положительную величину, делающую вид страдания невыносимым. Может быть, эта положительная величина и есть участие Бога в душах сочувствующих, утешение страждущему?'.

Подобные рефлексии ранее были чужды моему уму. Но, беспокоясь за собственное душевное здоровье, поневоле пришлось обращать взоры внутрь, стараясь при том не поддаться панике. И религиозным не был я никогда. Видимо, в отчаянии до Бога дошел.

В общем, такое или примерно такое, засыпая, я собирался вписать утром в тетрадь. Но к утру этот крохотный текст совершенно выветрился. При этом мне казалось, что я запамятовал нечто важное. И поскольку я вновь принялся размышлять на привычную тему, то опять на эту мысль и набрел. Хотя я не был уверен вполне, что это именно то, что так хотелось припомнить.

Я открыл 'Воспитание и размышления', чтобы это письменно зафиксировать, и к своему удивлению, негодованию, ужасу нашел эту мысль уже вписанной. Если б это свершила моя рука, да я позабыл - что ж, забывчивость - дело привычное. Но почерк я категорически отказался признать своим.

С Евой правописание мы не проходили. Читала она, правда, бегло, и буквы уже рисовала, но писать вряд ли могла, если даже ассимилировала эту мысль. Оставалось предположить присутствие в доме кого-то третьего. Впустила кого, пользуясь моей забывчивостью? Прячет его от меня? Но каким образом это свежее размышление могло прийти в постороннюю голову? Или я сам кому-то его продиктовал?

'Воспитание и размышления' превратились к тому времени в наблюдения над собой, а не над Евой, как было вначале задумано. Вот и дата вчерашняя: 28 августа. И предыдущая запись моя. И зачем этому третьему лезть в мой дневник, хозяйничать в нем? Этот загадочный случай криптомнезии совсем меня с толку сбил.

Еву мне захотелось увидеть немедленно. В доме ее не было, но в одно из окон, выходящее в сад, я увидел ее. Она бродила по саду, трогая ветви, и вид имела весьма озадаченный. Листья начинали желтеть, но вряд ли это занимало ее. Кое-какая трава пожухла, разбросав семена, но солнце светило и грело вовсю.

Она подняла голову, увидела меня. Но не улыбнулась, как это раньше бывало, не махнула рукой. Скрылась поспешно за угол дома.

Апатия и равнодушие овладели мной. Чувствуя валящую с ног усталость, хотя только-только от сна восстал, я присел на диван. Прилег.

Потолок кружился. Я зажмурил глаза, но вращение продолжалось, проплывали образы далекого и недавнего прошлого, полузабытые люди, интерьеры, пейзажи, кадры некогда виденных фильмов, почему-то мосты. Я отключился. А когда вновь открыл глаза, то не сразу и догадался, где я и что со мной.

Свет заливал комнату под другим углом, значит, клонилось к вечеру. Но позвольте! Я уснул в кабинете. Как же я в спальню попал?

Опять провал, пора бы привыкнуть, дружище. Я припомнил: Еву, чертову запись, мосты. Встал, подошел к окну. Выглянул в сад и завыл, заскулил от тоски и ужаса: сад был гол. Почва под деревьями густо устлана листьями. Я скулил, упершись лицом в стекло, сверху глядя на вертоград, ограбленный ветром, на голого жиголо, которому ветром же искривило скелет. Надо немедленно выяснить, какое сегодня число. Был август в рыжих подпалинах - а теперь? Наверное, на почве уже заморозки. Только одно дерево, игольчатое, вечнозеленое, росшее по соседству с вдовой, осталось неувядаемо, мохнатое, словно монах.

К двери я приблизился чуть ли не крадучись, а минуя зеркало, успел заметить мелькнувший в нем чужой силуэт. Мне снова пришел на ум монах. Я обернулся, но ни за спиной, ни вокруг никого не было. Спрятаться постороннему было негде, разве что под кровать, но заглядывать под нее, как я тут же сообразил, не было необходимости. Силуэт принадлежал мне. Всего и чужого-то в нем было - небольшая сутулость и борода. Сутулость я выправил, выпятив грудь, но борода... Была она как минимум трехнедельной давности. Что ж это я и бриться забыл?

Уняв нервы, я вышел из спальни, чтобы спуститься вниз. Я помнил, что где-то в этом доме есть Ева, а в городе - психиатр. С Евиной помощью мы разыщем его телефон, и он меня вылечит. Вправит мозги. Если его еще не загрызли пациенты. Так, в конце концов, продолжаться не может. Придушишь кого-нибудь в забытьи - как потом жить с этим? Как на руки свои глядеть?

Зал, насколько я видел сверху, был пуст. Значит, в саду. А может, убил я ее, как только что вообразил?