Конструктор живых систем: Преддверие войны

Глава 4 Академия

Пётр, увидев меня, тут же вскочил и крепко обнял.

— Ты как?

— Держусь, и у меня очередные приключения, на этот раз весьма неоднозначные.

— Какие?

Я вздохнул и начал рассказывать, невольно наблюдая за тем, как у Петра по мере моего рассказа открывается от удивления рот. Он даже не знал, как реагировать на услышанное.

— Ну, ты даёшь! И что теперь?

— Не знаю. Предстоит закрытый суд, так как участвовали бандиты, да ещё каким-то образом связанные с анархистами. За неделю всё окончательно прояснится.

— И как ты станешь теперь жить?

— Не знаю, попробую, как и прежде, если получится. Займусь учебой, а там, как повезёт.

— Да уж, тебе очень везёт, в плохом смысле этого слова.

— Ну, что поделать, жизнь такая.

— Да брось ты, при чём тут твоя жизнь? Это у тебя дар такой, постоянно приключения приносит, хотя, казалось бы, самый мирный дар на свете.

— А его ещё любят дети, — в рифму сказал я.

— Какие дети? — не понял Пётр.

— Да это я так, к слову. Картины живые ведь все любят смотреть, вот я и подумал, что детям особенно интересно на них смотреть.

— Это да, но у тебя совсем не детские картины пошли. Всё хуже и хуже дела идут, но ничего. Давай я тебе расскажу, что в академии сейчас творится. Когда ты уехал, первое время всё шло так же, как и раньше, но несколько дней назад по академии стали распространятся слухи, что наш курс хотят сильно урезать, и тех студентов, кто не из благородных, отчислить, а вместо них взять только благородных, пусть даже не имеющих дара. Это произвело эффект похлеще разорвавшейся бомбы. Все испугались, начали возмущаться, ну и всё такое. Началось брожение, те, кто из простых сословий, возмущаются и осаждают деканат. В деканате же уверяют, что это клевета и сознательная диверсия. В общем, дурдом какой-то творится.

— Ничего себе! А я думал, только у меня приключения и сложности, а в академии вообще незнамо что творится! Так это правда или нет?

— Конечно, ложь! Кто-то специально распространил эти слухи, чтобы посеять вражду и ненависть между разными сословиями, и если получится, настанет катастрофа! Только такого не хватало! Это же подрыв нашего общества изнутри, ты ведь понимаешь?

— Действительно, но, думаю, руководство академии со всем разберется. Если это только слухи, то они прекратятся со временем, и деканат должен выступить с официальным опровержением, странно, что он ещё его не сделал. Ничего, я думаю, что они быстро во всём разберутся и найдут зачинщиков, кто это всё подстроил. Мне же пока стоит усиленно думать об учёбе, скажи мне, друг, много ли я пропустил?

— Много, — вздохнул Пётр, — но если ни на что не отвлекаться, то сможешь быстро наверстать.

— Да на что мне отвлекаться, сейчас не до этого, со своими несчастиями справиться бы, или, как говорят иностранцы, проблемами. Я и мать потерял, и сам чуть не погиб, а в итоге убил двух других.

— Ты убил бандитов и грабителей, отбросы нашего общества.

— Да, но я не хотел этого делать. Ты не представляешь, как я мучился после всего произошедшего, но всё случилось так неожиданно и быстро, что у меня просто не оказалось выбора: или они, или я.

— Я не собираюсь тебя осуждать, Федя, я понимаю, потому что знаю, какой ты есть на самом деле. Давай не будем об этом больше говорить, я помогу тебе, чем смогу, и я верю тебе. Ты справишься со всеми опасностями и выживешь там, где другой погибнет. В этом я убеждаюсь, в который раз. А ещё ты всегда приходишь на помощь, не задумываясь. А это редкое качество среди людей.

— Я тоже помогу тебе всегда, Пётр. Дай мне конспекты, какие у тебя есть, и расписание завтрашних занятий, теперь нужно готовиться.

— Да, сейчас я тебе всё выдам, и не переживай — наверстаешь!

— А толку переживать? Нужно учиться, и всё.

— И то верно!

Через несколько минут после того, как Дегтярёв вышел из кабинета, в него вошёл титулярный советник Кошко, который находился в это время в другом помещении, где знакомился с новыми данными по разным делам, любезно предоставленными ему жандармским управлением.

— Ознакомились, Дмитрий Анатольевич?

— Да, Ростислав Игоревич.

— Что думаете?

— Думаю, что мы с вами уже давно заслужили следующий чин.

— Само собой. Не знаю, как вам, а мне начальство уже намекнуло, что он не за горами.

— Рад за вас, Ростислав Игоревич, а меня вот только премией одарили и больше нечего не обещают.

— Премия тоже весьма хорошо, Дмитрий Анатольевич.

— Не спорю, но титул даёт больше, в качестве прибавки к зарплате.

— Да, согласен, но что вы скажете по Дегтярёву, каковы его шансы избежать уголовного наказания?

— А он его и не избежит.

— Гм, вы меня пугаете подобной откровенностью, он защищал свою жизнь, а после подписания соответствующих бумаг ещё и выполнял долг.

— Ну, это вы уж поторопились. Суд по нему обязательно состоится, и он получит наказание, но минимальное, только для того, чтобы дать понять, что наказание в этом мире существует за всё, а то так благополучные граждане могут не оставить в живых ни одного преступника, отстреливая их, как охотник куропаток.

— Дмитрий Анатольевич, вы, как всегда, в своём репертуаре, утрируете со страшной силой. Не надо так, а то у меня прямо вертится на языке ваша очередная попытка всё перевести целиком в денежный вопрос. Как говорят: «Вы там держитесь, денег всё равно нет», но я не стану ударяться в финансовые вопросы, ведь благодаря моей помощи вы получили дополнительное финансирование на содержание ваших и наших филлеров.

— Так точно, Ва-ше-ство! — вдруг вскочил Кошко и, вытянувшись во фрунт, прокричал эти слова прямо в лицо опешившему поручику и, не давая ему опомниться, проорал — Благодарю Вас! — и опустился обратно на стул. После чего, как ни в чём не бывало, произнес, — как вам мой задор?

— Гм, неожиданно и, признаться, пугает. Не думал, что такой солидный человек, как вы, способен на столь безумный поступок!

— Пугать я вас не намерен, а удивить, как оказывается, ещё могу. Извините меня, старика, за это фиглярство, но просто хотелось поёрничать, в связи с вашими завуалированными обвинениями. И в борьбе с преступностью приходится часто мимикрировать, так что, тут сказывается практика, и я не всегда был старым и солидным, есть что вспомнить, да и вам показать.

— Я не собирался вас ни в чём обвинять, Дмитрий Анатольевич, извините, если так получилось, хотелось бы обойтись в будущем без подобных эксцессов!

— Прошу вас тоже меня извинить, Ростислав Игоревич. Устал, нервы, а в связи с последними событиями и вовсе времени нет, даже с детьми пообщаться.

— Я понимаю, у меня пока нет семьи, и то я устал, но давайте перейдём к нашим делам. Вы читали донесение Ефима Трутнева? И что вы думаете о ситуации в академии?

— Да.

— И что думаете?

— Думаю, пора вводить в курс дела Дегтярёва, работать через него и вместе с ним. Его энергию, да в мирное русло.

— Он слишком молод и неопытен, всё дело завалит. К тому же, он хоть и подписал бумаги, но на деле офицером не является, и даже не унтер-офицер политической тайной полиции. Ничем особым он нам не поможет, разве что опять притянет к себе врагов государства, в этих способностях ему не откажешь. Он словно магнит тянет их к себе.

— Гм, а как же ему быть офицером-жандармом, Ростислав Игоревич, когда ими становятся только после достижения двадцатипятилетнего возраста, имея личное дворянство и закончив военное учебное заведение? Тут вы сами себе противоречите.

— Не спорю, вы ещё забыли добавить, Дмитрий Анатольевич, полугодичные курсы и отсутствие долгов-с.

— Это уже детали, любезный Ростислав Игоревич.

— Согласен, но детали существенные, поэтому нужно работать с Дегтярёвым пока так, как есть, а дальнейшее покажет жизнь. Не удивлюсь, если через год или два нас настигнет война. Не верю, что мы сможем её избежать, а тогда станут призывать всех на военную службу, независимо от того, какое высшее учебное заведение кто закончил.

— И не поспоришь! Впрочем, мы отошли от нашей темы. Я предлагаю дождаться суда над Дегтярёвым, после чего уже ввести его в курс дела. Если верить Ефиму Трутневу, а также донесениям других, то воду мутит вновь та троица и ещё несколько групп студентов, явно работающих за деньги иностранных разведок.

— Работать они могут и по глупости, наслушавшись на собраниях различных рассказов о свободе, равенстве и братстве. Это, как сказал один известный идеолог мирового анархизма, религия — опиум народа. А свобода, равенство и братство — это новая религия, называющая себя идеологией и противопоставляющая себя религии. И всем невдомёк, что по своей сути это одно и то же, только религия призывает обуздывать свою плоть, а идеология, наоборот, призывает к развращению, прикрываясь новейшей методологией, якобы это борьба за права свободных граждан, как будто кто-то из них не является свободным, или мы все в рабстве находимся?

— Они говорят, что мы находимся в рабстве у капитала.

— Да, я в курсе, Дмитрий Анатольевич, дак если бы… Если в каком-то рабстве мы и находимся, то только в рабстве собственных идей и иллюзий. Впрочем, давайте оставим эту тему. Она уже набила мне оскомину на языке и надоела в документах. Вы, как человек уголовного сыска, подскажите, пожалуйста, когда назначен суд над Дегтярёвым?

— Через неделю, насколько я слышал. Основная часть документов собрана, следственные действия проведены, если не произойдёт подача каких-либо новых данных, то затягивать сроки заседания не целесообразно. Это мне сказали мои знакомые из судейской коллегии.

— Хорошие у вас знакомые. Что грозит Дегтярёву?

— Не знаю, но думаю так же, как и вы. В-первых, он защищал свою жизнь и имущество, во-вторых, нападение на него состоялось с применением огнестрельного оружия, в третьих, группой лиц по предварительному сговору. Есть и в-четвёртых: каждый из нападавших ранее привлекался к уголовной ответственности, а двое даже являются матёрыми рецидивистами, осуждёнными по тяжким статьям. Ну, и в-пятых, по тем материалам дела, что вы мне дали почитать, выходит, что он оказал помощь следствию в поиске и поимке террористов. Конечно, их пока не поймали и ищут, но любая информация о них попадет в тему для вынесения оправдательного приговора. К тому же, он теперь дворянин и носитель дара, что также является, в данных обстоятельствах, смягчающим фактором, и я бы даже сказал, основополагающим смягчающим фактором.

— Ясно, тогда вернёмся к этому вопросу позже, когда состоится суд по Дегтярёву, а может, ещё всплывут дополнительные факты.

— Несомненно, а сейчас позвольте мне, Ростислав Игоревич, откланяться.

— Как вам будет угодно, я сообщу, если возникнут новые обстоятельства, и буду держать вас в курсе всех событий.

— Аналогично, за сим откланяюсь! — и, подхватив свой котелок со стола, Кошко пожал руку поручику и вышел из кабинета.

Первый день в академии после всех событий, оказался ни о чём. Меня спросили пару раз, что да как, и, в общем-то, больше и не трогали, на практических занятиях я с трудом справлялся, но, постепенно вникнув, понял, что ничего сложного на них и не было. Так прошёл второй день и настал третий.

На одном из занятий, общих для всего потока, я внезапно увидел трёх девушек-первокурсниц и заметил среди них Женевьеву. Невольно засмотревшись на неё, я упустил момент, когда она почувствовала мой взгляд и, подняв голову, повернулась ко мне. Взгляды наши встретились, я невольно вздрогнул и тут же отвёл глаза.

Занятия вскоре закончились, и когда все пошли на выход, у меня вдруг возникло совершенно дикое желание подойти к Женевьеве и поговорить с ней. Не в дверях, конечно, под многочисленными взглядами, а где-нибудь в коридоре, и такая возможность мне вскоре представилась.

Женевьева, что шла впереди меня, резко остановилась, разговаривая с двумя подружками, и, чтобы не мешать другим, отошла к стене. Не успел я дойти до неё, как одна из подружек быстро попрощалась и, шурша длинной юбкой, удалилась.

Я давно не видел Женевьеву и, не в силах бороться со своим внезапным желанием, решился подойти к ней, и потому невольно замедлил шаг. Всё же, нет ничего зазорно в том, чтобы остановиться и пообщаться с девушкой. Разговор при свидетелях ни к чему не обязывал, к тому же, происходил в коридоре, а не один на один в какой-нибудь аудитории. Студенты, выходя из лекционного зала, расходились в разные стороны, спеша по своим делам. Пётр, который шёл позади меня, увидел, что я начал замедлять шаг, и вопросительно толкнул меня под руку.

— Я догоню тебя, — шепнул я ему, а он, бросив взгляд на Женевьеву, понимающе кивнул и, ускорив шаг, быстро направился вперёд по коридору.

Дойдя до Женевьевы, я, несмотря на подавленное настроение, всё-таки решился с ней заговорить. Мало ли, как сложится моя дальнейшая судьба, а за разговор, надеюсь, меня не побьют и не посадят, тем более, я вроде уже и дворянин, могу почти на равных общаться с девушками аристократического рода.

— Здравствуйте, Женевьева! — обратился я к ней, остановившись прямо напротив девушек. Они удивлённо переглянулись, и мне показалось, что если подружка, кажется, её звали Марфа, удивилась по-настоящему, то удивление Женевьевы носило несколько иной характер. Какой именно, я не мог с уверенностью определить, слишком мало и редко общался с девушками.

— Давно вас не видел, вот решил спросить у вас, легко ли учиться на факультете воздушного транспорта?

— Мне⁈ Неплохо, а почему вы спрашиваете именно меня об этом?

— Нравятся мне дирижабли, — намекнул я ей про совместный полёт, — может, из меня смог бы получиться хороший авиаинженер или даже авиаконструктор, если я решился перейти на «воздушный» факультет.

— Вы пока только на первом курсе учитесь, Фёдор, а перейти на другой факультет можно вплоть до третьего, при условии, что вы будете прилежно учиться и достойно вести себя.

Услышав последнюю фразу, я невольно помрачнел, что не укрылось от глаз Женевьевы.

— А вы где пропадали два месяца, извините уж меня за любопытство?

— Воспалением лёгких болел, а потом мать ездил хоронить. Погибла она от бомбы анархиста, при покушении того на генерал-губернатора, и вообще. Извините, что подошёл, давно вас не видел, хотел поговорить.

Сказав несколько скомканно последнюю фразу, я поклонился, не решаясь поцеловать девушке руку, ведь это она выбирала, подавать ей её или нет, да и не хотел выглядеть слишком навязчиво. Поклонившись, я выпрямился и, грустно улыбнувшись, пошёл дальше по коридору. Женевьева молча смотрела мне вслед, не решаясь ни остановить, ни спросить что-нибудь вновь.

А мне стало немного легче на душе: не прогнали и не посмеялись, и то хорошо, а в преддверии решения своей судьбы и вовсе, как глоток свежего воздуха, и вспомнить есть что.

— Поговорил с ней? — спросил меня в столовой Пётр.

— Да, поговорил. Не прогнала, и ладно. Да я недолго с ней разговаривал, просто спросил, как учёба, а она спросила, где я пропадал, и всё.

— Сказал ей?

— Нет, про мать только сказал, и про болезнь, и всё, ушёл, не мог не сказать про мать, а сейчас уже жалею. Зачем это ей слышать, я не нуждаюсь в жалости, разжалобить не хотел её, но и пройти мимо не смог. Так хоть немного легче стало.

— Да, люди в социуме живут, им же лечатся или калечатся, как кому повезёт. Не переживай, в неведение тебе находиться недолго осталось.

— Согласен, да всё равно уже. Займусь учёбой, а дальше — как будет.

— Не переживай, всё обойдётся, давай сходим пива попьём тевтонского, я тут нашёл одно заведение, очень вкусное пенное в нём продают.

— Давай лучше в бутылках купим, у них и закуски возьмём, и в комнате выпьем? Не хочу я в заведении сидеть, там шумно, а настроение у меня к ному не располагает.

— Давай.

Так мы и сделали. Зайдя в магазинчик, выбрали пиво и, купив по три бутылки на брата, удалились. Я себе решил взять имперский стаут, двойной стаут и портер.

— По тёмному решил пройтись?

— Да, Петя, пиво, как жизнь.

— Так надо было купить последней бутылку светлого пива, чтобы символизировать переход от тёмного прошлого к светлому будущему.

— Как настанет светлое будущее, так обязательно куплю.

— Мы сами творцы своего будущего, купи светлое.

— Нет, уже купил достаточно, да и стаут с портером крепкие, а светлое легче, развезёт меня сильно от него.

— Ладно, тогда пошли.

Дойдя до общежития, мы зашли в нашу комнату и, разложив на столе припасенную снедь, откупорили первые две бутылки.

— Лады, тогда давай выпьем за твоё чёрное прошлое!

Мы стукнулись бутылками и, отхлебнув из них терпкий напиток, принялись усердно жевать разложенную снедь, включающую охотничьи колбаски, селёдку слабосолёную и другие разносолы.

— Вкусное пиво, — резюмировал я, допив имперский стаут.

— Вкусное, но крепкое. По второй?

— Давай.

Двойной стаут оказался ещё крепче, всё же, двенадцать градусов для пива — это похлеще, чем для вина, но организм легко его поглотил, да и еда вкусная, а настроение мрачное, так что, всё пошло легко.

— А теперь и третью предлагаю, — сказал Пётр уже сильно заплетающимся языком, на что получил моё утвердительное согласие.

Портер, по моему мнению, уступал двойному стауту, но оказался легче и менее крепким. До кровати я добрался уже изрядно опьяневшим и опустошённым. Не лучший способ отдыха, но пиво и вправду оказалось очень вкусным, так что, стоило его попробовать, хоты бы с целью поднять себе настроение.