Конструктор живых систем: Преддверие войны

Глава 17 Окончание сборов

В это же самое время Женевьева находилась в своём родовом имении, расположенном на берегу Оки в Нижегородской губернии. На следующей неделе маман собиралась уехать с ней в Крым, в Ялту, а пока она отдыхала от напряжённой сессии.

Отдыхать — не работать, и ей здесь нравилось, однако же, во всём есть ложка дёгтя. И этой ложкой дёгтя оказались её мысли о Дегтярёве. Всё бы ничего и, как говорится, Бог с ним, с этим Дегтярёвым, но почему-то этот гадкий юноша постоянно напоминал о себе, как только она вспоминала об академии. Вот о чём бы ни вспомнила, мысли после некоторого времени обращались к нему. От этого становилось больно и даже неприятно, но что тут поделать, она не властна ни над ним, ни над своей судьбой.

Но как он мог познакомиться с какой-то мещанкой, когда рядом есть она? Мог же подойти к ней и поговорить, добиваться её, преследовать, всячески показывать свои чувства. Ан нет, тут же, как понял, что ничего ему не светит, нашёл себе другую, говорит ей любезности, а то и целует. От последних мыслей Женевьеву всю передёрнуло, и она в ярости вскочила, напугав дремлющую возле неё белую ангорскую кошку.

Кошка вздрогнула, распушила свой хвост от испуга и сиганула прямо со стула, где изволила почивать в полудрёме, на пол. Приземлившись, кошка оглянулась и, не увидев рядом никакой опасности, с укоризной глянула на хозяйку. А та фыркнула от смеха, на минуту отвлёкшись от своих мыслей, и вновь опустилась в кресло, задумчиво глядя с террасы на прекрасно ухоженный сад.

Несколько раз Женевьева порывалась посоветоваться с матерью, но поразмыслив, сама находила все ответы на так и не заданные матери вопросы. Тогда зачем спрашивать, всё равно ведь легче не станет, и мать не поможет. А у отца спрашивать — ещё хуже. Отец, в лучшем случае, скажет, что это дурь девичья, а в худшем — примет меры для её изоляции.

К сожалению, у неё нет близких подруг, а рассказывать той же Марфе — себя не уважать, она потом эти сведения втридорога продаст. Бояться, конечно, станет, но всё равно продаст. Знала она, рассказывала о том Дарья. Купеческое слово крепкое, а женское купеческое, наоборот. А какие взятки с женщины? Сама виновата…

А пока Дегтярёв находится в военно-полевом лагере вместе со своим другом Биттенбиндером, и при отъезде его никто не провожал. Откуда она это знает? Дело в том, что её сердце не выдержало, терзаемое ревностью, и через сыскное агентство она наняла человека, который проследил за отъездом Дегтярёва и доложил обо всём ей письмом. Стоило это недорого, всего двадцать пять злотых, включая почтовые расходы, времени заняло немного, и поэтому отчёт пришёл очень быстро.

Прочитав его, Женевьева удовлетворилась тем, что отношения Дегтярёва с этой мещанкой пока ещё не зашли слишком далеко. Теперь стоило узнать, куда он поедет после военных сборов, чтобы окончательно всё понять о нём. Да, об этом она тоже узнает и сделает вывод, но позже, а пока остаётся только ждать.

Женевьева ещё некоторое время поразмышляла о предмете своей любви, и так, и этак его коверкая и представляя, потом вздохнула и поняла, что эти зелёные глаза и честный прямой взгляд просто невозможно забыть. Ах, какой она могла стать счастливой, если бы её не связывали узы аристократических правил. А ведь Дегтярёв уже её достоин, он за полгода поднялся от мещан до личного дворянства, без всяких связей и протекционизма, имея от роду восемнадцать лет, такое немногим доступно.

Конечно, подобным фактом можно убедить отца, но, к сожалению, этого мало, её жених должен иметь высокий личный достаток, чтобы содержать семью, и приличный чин в каком-нибудь министерстве. На такие условия указала ей мать, но это нереально! Юноша, возможно, и найдёт деньги или заработает их, но получить весомый чин или должность — нет! На это уйдут долгие годы, за которые её всё равно выдадут замуж, как бы она ни упиралась. Это просто блеф, и мать прекрасно о том знала, рассказав его.

Поэтому их сердца соединятся только в двух случаях: либо она совершит какое-то безумство, будучи абсолютно уверенной в том, что Дегтярёв женится на ней, либо Дегтярёв каким-то непостижимым образом заработает те самые десять тысяч злотых и совершит какой-то поступок, в результате чего получит весомую должность или чин.

В любом случае, оба варианта не могут реализоваться раньше того времени, когда они закончат академию. Получается, ей остаётся только ждать и надеяться, и… контролировать процесс. Вот как бы помочь ему? Но в голову ничего не шло, и вскоре Женевьева прекратила мучительные размышления, отдавшись созерцанию красивого парка и слушанию пения птиц, доносившихся из него.

Третья неделя военных сборов прошла в том же темпе, что и вторая, мы принимали в себя новые знания, да каждый день стирали под холодной водой гимнастёрки, пытаясь оттереть от соли. Ничего из ряда вон выходящего больше не происходило, и все спокойно занимались военной учёбой. Ну, как спокойно, просто без происшествий.

Третье воскресенье, как мы с Петром и планировали, повели в палатке, отдыхая и потребляя домашние продукты, купленные у крестьян, и ничего не делали весь день.

Наступила четвёртая, заключительная неделя сборов в военно-полевом лагере. На неё был запланирован полёт на военном дирижабле, нас собирались не учить, а просто показать его внутреннее устройство, вооружение, возможности при сражении и тому подобное.

Первые дни мы смотрели на него лишь со стороны, а полетать удалось только в среду. Дирижабль оказался огромным, намного больше того, на котором я катался, и, уж тем более, больше Свинцового цеппелина. Его гондола даже на первый взгляд выглядела очень грозно, особенно, когда у неё открывались порты, и из них высовывались тупые рыла станковых пулемётов.

Сама гондола и весь корпус дирижабля были окрашены в грязно-коричневый цвет, с редкими чёрными пятнами, разбросанными в вольном порядке по всему корпусу. Не знаю, зачем это понадобилось, но выглядел такой окрас весьма внушительно. Оба двигателя, висящие под баллоном, оказались забраны в бронированные ящики, да и сама гондола имела бронирование, сделанное не из металла, а судя по всему, с помощью человеческих рук, обладающих даром.

Это вызывало уважение, да и стоимость такой гондолы сразу возрастала многократно. Всё же, немногие умели изменять свойство материала из хрупкого в непробиваемый. Дирижабль прилетел к нам в понедельник и все дни то взлетал, то опускался, наворачивая круги над местностью. На ночь он улетал к месту стоянки, а утром вновь прибывал к нам.

И вот наступил, что называется, наш день, когда мой взвод в полном составе направился исследовать военный дирижабль. Не взяли только одного из нас, Амбросова, а то, мало ли, но это не моё дело. Ему ещё повезло, что под суд не отдали, не найдя злого умысла, так что…

Дирижабль вмещал в себя экипаж, состоящий из двадцати человек, и небольшой десант из тридцати человек, большее количество людей он поднять не мог. Этого оказалось достаточно, чтобы вместить весь наш взвод. Внутри дирижабля всё оказалось обшито железными пластинами, защищающими от пуль и осколков, задрапированными тёмной тканью. Больших иллюминаторов в нём не имелось, лишь только узкие щели-бойницы для ведения огня сверху. Возможно, в рубке управления иллюминаторы и стояли, но внутри десантного отсека их мы не обнаружили.

На корме и носу дирижабля располагались станковые пулемёты, и ещё по два ручных пулемёта стояло с каждого борта. Никаких пушек смонтировано в гондоле не было, дополнительно стоял лишь один огнемёт, и то, он находился снаружи гондолы, а управляли им с рубки. Вот, собственно, и всё вооружение.

По бортам дирижабля также располагались узкие откидные бойницы, для стрелкового вооружения, но мне показалось, что прицельный огонь с них вести очень сложно, да и неудобно, а в остальном всё оказалось почти таким же, как и в гражданском дирижабле. Та же рубка управления, только намного больше, те же двигатели, только мощнее, сходные размеры гондолы, но стены бронированные.

Десант в гондоле располагался стоя, если заполнял её под завязку, или сидел на полу и откидных стульях, если позволяло место. Для оружия стоял оружейный шкаф, и пулемёты торчали со всех сторон. Мы заходили в дирижабль по одному отделению, чтобы не толпиться и спокойно осмотреть всё внутри, остальные студенты в это время бродили снаружи, рассматривая тупоносые пулемёты, торчащие из своих гнёзд, да огнемёт, выдававшийся вперёд на носу.

Зайдя внутрь, мы сразу окунулись в колоритную атмосферу воздушного транспорта.

— Итак, господа студенты, начнём ознакомление, — сказал высокий и статный летчик в кожаной куртке и кожаной фуражке, на которой красовалась эмблема военно-воздушного флота Склавской империи — летящая сова на фоне дирижабля.

— Прошу внимания! Здесь вы можете наблюдать внутреннее убранство военного дирижабля. Как видите, на борту находятся четыре крупнокалиберных пулемёта, а также огнемёт с тремя запасными баллонами, кроме того, на дирижабле может располагаться запас ручных бомб, которые сбрасываются вниз. Все они оснащены дистанционными взрывателями или взрывателями нажимного действия, что запускают процесс взрыва при ударе об почву, кроме того, из бойниц можно вести винтовочный и пистолетный огонь. Вкратце всё, теперь можно задавать вопросы.

— А если бой воздушный, с другим дирижаблем? — спросил Пётр.

— На случай воздушного боя мы располагаем огнемётом и пулемётами, все они предназначены именно для этого, а не для войны с поверхностью. Ведение боя воздух-земля осуществляется только с помощью пулемётов и стрелкового оружия, но эффективность ведения огня достигается, в основном, с помощью кормовых и носовых пулемётов.

— А были случаи ведения воздушного боя? — спросил уже другой студент.

— На сегодняшний день, нет, только учебные, в прошлой войне дирижабли ещё не освоили, как военную технику, а в настоящей им только предстоит показать, на что они способны, или не способны. Практики огневых действий в воздушном пространстве нет пока ни у одной державы в мире. В этом-то вся и беда, но в этом есть и несомненное преимущество. Кто первый научится, тот и выиграет воздушную войну.

— А есть воздушные суда лучше дирижаблей? — вдруг сам собой вырвался у меня вопрос.

— Пока нет, но работа над совершенствованием воздушных судов, в том числе и для ведения боевых действий в воздухе, идёт постоянно, и в скором времени появится что-то, намного более быстрое и совершенное, чем дирижабль.

— А воздушные шары бывают боевыми? — вдруг спросил студент по фамилии Невтерпёж.

— Боевыми, нет, господин студент, есть разведывательные, в крайнем случае, с них можно сбрасывать бомбы, но много их он не сможет поднять. Скорость его невелика и полностью зависит от направления и силы воздушных потоков, так что, в качестве боевых судов воздушный шар использовать невозможно. Он может ещё применяться в качестве корректировки артиллерийского огня, не более того.

— Ясно.

Больше вопросов ни у кого не оказалось, и нас решили немножко покатать. Капитан дирижабля отдал команду в рубку управления, и через некоторое время дирижабль вздрогнул всем корпусом и оторвался от земли, устремившись вверх. Все сразу же приникли к узким бойницам, как заворожённые смотря на быстро удаляющуюся от нас землю.

Земля стремительно уменьшалась, сам дирижабль, хоть и имел немалый вес, стартовал намного быстрее, чем гражданский вариант, на котором я когда-то прогуливался с Женевьевой. Как только мы набрали нужную высоту, капитан приказал команде открыть все люки-бойницы, и мы смогли насладиться видом из них, заодно получив заряд бодрости от сильного сквозняка. Один из стрелков показательно дал очередь из станкового пулемёта.

Всё помещение внутри гондолы тотчас заполнилось грохотом, отчего в ушах зазвенело почище, чем на стрельбах. Помимо грохота гондолу заволокло на короткий миг пороховым дымом, но тут же заработали внутренние вентиляторы, и дым быстро высосало наружу.

— Господа студенты, как вы видите, боевые действия в воздухе — не такое уж и приятное времяпровождение, а учитывая, с какой высоты нам придётся в случае поражения падать, и весьма опасное. Так что, делайте выводы, господа… Наша профессия всегда сопряжена с риском. Любой выход из строя двигателя чреват падением, а любое падение, даже с самой малой высоты, сопровождается разрушением и гибелью подчас всего экипажа, но не стоит так уж бояться, как я вижу по вашим лицам. С каждым годом конструкция дирижаблей улучшается, они становятся прочнее, и при падении снижаются гораздо медленнее, что уберегает от разрушений. Кроме того, в штат экипажа в обязательном порядке входит один человек, обладающий воздушным даром, что позволяет судну не падать, а планировать, в надежде спастись. Это касается всех боевых дирижаблей. К сожалению, людей с воздушным даром не так много, и они не состоят в экипажах гражданских судов, но в будущем, с применением эфирных двигателей, решится и этот вопрос.

— А есть новые летательные аппараты, их называют самолёты⁈ — вновь задал вопрос Пётр.

— Есть, но они пока несовершенны и работают в основном на эфире, что очень дорого. Будущее за ними, а пока наш старый и добрый дирижабль тянет лямку за всех.

Больше вопросов никто не задавал, и рассказывать нам про дирижабль перестали. Летали мы недолго, пострелять сверху тоже не разрешили, и через полтора часа дирижабль вновь опустился вниз, завершив нашу экскурсию. Мы вышли, а в гондолу вошло следующее отделение, чтобы задать похожие вопросы и также полетать полтора часа.

— Да уж, хорошо быть командиром такого корабля, — мечтательно сказал Пётр.

— Не думаю. Чего хорошего, любой выстрел из пушки, и всё, он горит и падает вниз.

— С какой ещё пушки? Ты видел, насколько её ствол можно поднять вверх? Его просто не смогут задрать под таким градусом.

— Значит, скоро придумают такие, которые можно задирать, или станут придумывать в скором времени.

— Ага, это если дирижаблей окажется много, и они смогут атаковать позиции на земле, то с ними нужно бороться, а если нет, то и ничего придумывать не станут, Федя.

— Бороться особо нечем, так что, всё равно начнут думать, чем их сбивать, — не уступал я. — Да ты сам посуди, если есть угроза сверху, то в любом случае её попытаются устранить.

— Да, согласен с тобой.

Вскоре подошло время обеда, мы отвлеклись на прием пищи, а после обеда отлетало ещё одно отделение, после чего мы отправились на другие занятия, где нам рассказывали про состав вооружённых сил и армий возможных государств — противников.

Сборы постепенно подходили к своему логическому завершению. В субботу состоялся последний день занятий, в воскресенье никого не отпустили, и все отдыхали в самом лагере, да никто особо и не собирался уезжать в город. Ведь понедельник — итоговый день, после которого каждый волен следовать, куда захочет и во сколько захочет, а во вторник военно-полевой лагерь прекращал своё существование.

И вот наступил понедельник. Утром, сразу после завтрака нас отправили на плац, чтобы торжественно вручить грамоты о прохождении военно-полевых сборов. Я стоял, ожидая вызова, но его всё никак не случалось, хотя уже всем выдали заслуженные документы. И вот, наконец, назвали мою фамилию.

— Барон Фёдор Дегтярёв!

— Я!

— Ко мне!

— Есть.

Не очень твёрдым строевым шагом я вышел из колонны и направился к полковнику Илларионову. Хорошо, что ещё руки-ноги не путал, научился строевым приёмам за месяц.

— Господа, все вы знаете, а кто не знает, тому я сообщаю, что благодаря действиям барона Дегтярёва мы не допустили несчастный случай при проведении учебных стрельб. Я составил и отправил ходатайство о награждении барона медалью «За спасение», военный министр утвердил моё ходатайство, и теперь я имею честь вручить её барону в торжественной обстановке и в вашем присутствии. Прошу вас, барон, подойти ко мне.

Я покраснел и сделал шаг вперёд, пока полковник снимал с подушечки серебряную медаль с профилем императора Павла V с одной стороны и надписью «За спасение» с другой. Полковник пришпилил медаль к моей форме и крепко пожал мне руку.

— Поздравляю!

— Служу Отечеству!

— Так держать, барон!

— Рад стараться!

— Встать в строй.

— Есть!

Пока я шёл обратно, весь наш поток дружно аплодировал мне. Сердце у меня в груди запрыгало от избытка чувств, а на глаза навернулись слёзы счастья. Встав в строй, я с растерянностью и радостным трепетом выслушал от своих товарищей поздравления, ведь я даже не ожидал никакой медали для себя, а тут такое дело, оказывается.

— Награда, всё же, нашла своего героя! — сказал мне Пётр и хлопнул по плечу. — А то в прошлый раз я получил медаль, а ты нет. Теперь справедливость восторжествовала. Поздравляю тебя, друг!

— Спасибо!

— Поздравляю! Поздравляю! Поздравляю! — слышалось со всех сторон.

— Господа студенты, на этом ваши сборы закончены, — продолжил полковник, — и каждый из вас сегодня волен забрать документы и убыть, куда угодно. Склавская империя в моём лице благодарит каждого из вас за участие в военно-полевых сборах и надеется на вас, как на истинных патриотов и защитников своего Отечества! — сказал он последние напутственные слова, после чего дал команду своим офицерам.

— Командирам взводов провести демобилизацию своих подразделений и обеспечить своевременное убытие студентов к местам проживания. Прошу увести взвода к своим палаткам и отдать соответствующие команды и распоряжения. Вольно!

Всех тут же повели к палаткам, и подпоручик Григорьев решил сказать несколько напутственных слов, когда мы дошли до них.

— Спасибо за службу, господа студенты! Надеюсь, вы не в обиде на старого отставного подпоручика, прослужившего верой и правдой Отечеству полста лет?

— Никак нет! — дружно гаркнули мы.

— Рад. Ну, что же, тогда всех прошу получить у меня документы и забрать из сейфа штаба личные вещи и деньги, после чего вы можете быть свободны, более я вас не задерживаю. Да, и не забудьте получить в кассе причитающееся вам за месяц денежное довольствие.

— УРА! — проорали студенческие глотки, и строй мгновенно распался. Началась лихорадочная суета подготовки к отъезду в долгожданный отпуск. Каждый хотел, как можно скорее, покончить со всеми формальностями и уехать восвояси. Всех охватила эйфория отпуска, да и не только нас, похоже, её испытывали также и офицеры запаса. А судя по тому, что с вышек стал сниматься выставляемый туда каждый день караул, военно-полевой лагерь окончательно закрывался.

Окрылённые, в предвкушении долгожданного отпуска, мы рванули собирать вещи, а собрав, направились в штаб, по дороге зайдя в кассу. Возле войсковой кассы уже собралась огромная очередь из нетерпеливых студентов. Сама касса представляла собой обыкновенную палатку, внутри которой находился железный бронированный сейф и шкаф со столом и стульями, на которых сидел раздатчик денежного довольствия и выдавал деньги.

Посмотрев на очередь, мы решили не терять время, а пойти сначала в штаб, где забрать моё оружие и ценности с деньгами. Пока мы занимались всеми этими делами, пока простояли в очереди за оставшимися документами, прошло больше часа. Время уверенно подбиралось к обеду, зато у палатки кассы очередь уменьшилась в разы. Многие студенты, более нетерпеливые, уже успели забрать и деньги, и документы, и потянулись на выход. Туда же направились и солдаты, покидая военно-полевой лагерь. На территории осталась лишь небольшая группа военных для снятия палаток и уборки лагеря.

Дошла и наша очередь посетить кассу, первым зашёл Пётр и, получив сто пять злотых, вышел из палатки, весьма довольный, вслед за ним зашёл и я.

— Барон фон Дегтярёв? — поднял на меня глаза штабс-капитан, финансист части.

— Так точно!

— Ясно, распишитесь вот здесь и здесь. Получите вам причитающееся, ровно сто двадцать злотых.

— Ого! А почему мне выплатили больше, чем остальным?

— Сто пять за месяц, пятнадцать злотых идут дополнительно к медали, в качестве премии, это распоряжение начальника сборов. Мало, конечно, но всё же.

— Не мало, спасибо большое.

— Денег всегда мало, и они имеют свойство быстро заканчиваться, но ваша позиция мне понятна. Если вопросов ко мне больше нет, то прошу вас позвать следующего.

— Да-да, конечно, — и я вышел из палатки.

— Ну что, куда теперь, Федя?

— Так куда, в Орёл, вестимо! Пойдём на выход, там уже, наверное, извозчики ждут, в надежде отвезти и поживиться за наш счёт.

— Пожалуй, что так, предлагаю нанять сразу до Орла, пусть и дорого возьмут, но уже невмоготу ждать, да и время обеда прошло, пока до дороги доберёмся, пока экипаж свободный поймаем, уже смеркаться начнёт, а там и ночлег придётся искать, пока доедем.

— Согласен.

Но ночлег нам сегодня искать не пришлось, и не мы тому оказались виной.