Право сильного

Глава 3 Алван-берз

…День не задался с самого рассвета: услышав негромкий голос Касыма-шири, сообщающего, что Шакалы[31] завершают свой путь, Алван неловко перевернулся на бок и случайно задел локтем лицо спящей Дайаны. Удар получился хуже некуда — через несколько минут нижнее веко адгеш-юли опухло и почернело, а белок глаза налился дурной кровью.

— Ну вот, теперь видно, что ты на меня действительно осерчал… — осторожно ощупав обезображенное лицо, грустно пошутила лайш-ири, и сын Давтала, и без того мысленно проклинавший свою неуклюжесть, чуть было не отказался от Слова.

Следующие пару минут он пытался загладить вину ласками и поцелуями, но не преуспел — как только в глазах лайш-ири появилось желание, кто-то из назир-ашей[32], услышавший голос своего берза, трижды ударил в било, и за стенами юрты раздался топот десятков ног, а так же приглушенные голоса тех, кто должен был готовить Алвана к сонтэ-лоору.

— Ну все, тебе пора… — срывающимся голосом прошептала адгеш-юли. И, не удержавшись, дотронулась пальчиками до его щеки.

В этом прикосновении было столько нежности и ласки, что у сына Давтала вдруг оборвалось сердце, а с губ чуть было не сорвался недовольный рык: она должна была быть рядом!

— Не надо, твой эрдэгэ[33] прав… — невесть как почувствовав, что берз собирается ее оставить, выдохнула Дайана и, опустив голову, спрятала слезы под водопадом волос. — Если я останусь — умру…

В это время за шкурой пардуса, отгораживающей ложе от остальной юрты, раздался хриплый голос назир-аши, интересующегося, можно ли вносить бочку для омовений, и Алван, в последний раз припав к нежным губам своей адгеш-юли, еле слышно прошептал:

— Ты — моя любимая жена… Помни!

…Во время купания и облачения в одежду, достойную общения с богами, неприятности продолжились — сначала один из водоносов уронил ведро с кипятком и чуть было не ошпарил Алвана, а буквально через десяток ударов сердца тот же недоумок, пытаясь разминуться с входящим в юрту Касымом, сбил плечом стойку с Гюрзой.

Хруст позвоночника назир-аша, быстренько закатанного в ковер[34], унял ярость берза. Но ненадолго — стоило шири сообщить, что сотня воинов, которая должна отвезти Дайану в стойбище Надзиров, готова выезжать, как сыну Давтала захотелось крови.

Сдержался. Вышел наружу. Увидел что небо затянуто низкими черными тучами и, не сдержавшись, сплюнул себе под ноги. Тем самым высказав свое неуважение к и без того гневающемуся Удири-бали[35].

— Держи себя в узде… — недовольно прошипел невесть откуда взявшийся сын Алоя, но было уже поздно…

…Невысокий холм, выбранный алугом[36] для сонтэ-лоора, оказался окружен бескрайним морем людских голов: воины, жаждущие узреть волю богов, стояли стремя к стремени, оставив для проезда лишь две тропы. Первая, самая широкая, показывала дорогу к родным стойбищам, и по обе стороны от нее выстроились те, кто собирался в свой первый набег, а вторая, чуть поуже, упиралась в опушку леса и охранялась лучшими багатурами степи.

Выехав на первую, сын Давтала вскинул плеть, чтобы огреть ею коня и поднять его в галоп, но услышал встревоженный шепот Касыма-шири и на миг остановился:

— Берз, у нас непри-…

— Потом… После сонтэ-лоора… — прервал его Алван, придал лицу соответствующее моменту выражение, пришпорил коня и вскоре оказался на краю аккуратно размеченного круга, поросшего жухлой травой.

Выбросить из головы незаконченную фразу сына Шакрая оказалось очень просто — достаточно было оглядеть термены, готовые ринуться туда, куда им укажет он, Алван, как она куда-то пропала. Уступив место гордости и ощущению предопределенности выбранного Пути.

Пара минут молчания, во время которых над бескрайним морем ЕГО воинов стояла мертвая тишина, и берз едва заметно кивнул. Алуг, сорвавшийся с места, тут же закружился вокруг костра, затем зарокотали барабаны кам-сонтэ[37], а на самом краю тропы к сердцу Степи, там, где серое небо касалось промерзшей и покрытой инеем земли, появилось крошечное белое пятнышко.

Как ни странно, приближение Великих Даров — девяти белоснежных кобылиц, которые вот-вот подарят свою кровь богам — вызвало не трепет, а грусть: тропа, по которой они ступали, указывала путь, по которому вот-вот отправится его, Алвана, адгеш-юли.

«Я приеду! Совсем скоро!» — мысленно пообещал он ей и, поняв, что обманывает сам себя, еле сдержал рвущийся наружу сокрушенный вздох: его путь лежал совсем в другую сторону.

Отвлечься от мыслей о Дайане удалось только тогда, когда багатуры, ведущие кобылиц в поводу, добрались до подножия холма и дали ему возможность оценить стати скакунов, выбранных для жертвоприношения: оглядев гордую шею, широченную грудь и тонкие ноги первой же, сын Давтала не смог удержаться восхищенного вздоха: «Она прекрасна, как Юлдуз-итире[38]!»

Его восхищение не осталось незамеченным — Гогнар, сын Алоя, до этого момента с интересом наблюдавший за перемещениями алуга, внезапно улыбнулся и тихонечко шепнул:

— Отказаться от таких даров невозможно!

Услышав его слова, Алван сначала похолодел, а потом, вспомнив, что перед ним не кто-нибудь, а сын Субэдэ-бали, облегченно перевел дух: уж кто-кто, а кровь от крови Первого Меча Степи не мог не знать буйного нрава своего отца. А раз знал, но все равно шутил — значит, будущее Над-гез было предрешено!

Спокойствие, снизошедшее на берза после этой мысли, словно подстегнуло время — через миг он вдруг понял, что на пару с алугом осматривает первую кобылицу, через два — почувствовал шершавую оплетку протянутого ему ритуального ножа, через три — ощутил, что стоит на стременах, всматриваясь в бескрайнее море голов, и рычит на всю степь:

— Ерзиды! Я, Алван, сын Давтала, берз, который бросил к копытам ваших коней Лайш-аран[39], спрашиваю: вы готовы идти дальше?!

— Алла-а-а! — откликнулись термены, и их слитный крик заставил Алвана улыбнуться — он, выходец из маленького и слабого рода Надзир, шел дорогой Атгиза Сотрясателя Земли!

Все, что он говорил после этого, шло не от разума, а от сердца:

— Вы готовы залить Север кровью всех тех, кто недостоин считаться мужчиной, и взять их женщин?!

— Алла-а-а!!

— Вы готовы вернуть Великой Степи все, что принадлежит ей по праву?!

— Алла-а-а!!!

— Тогда я, как клинок вашей воли, говорю богам: покажите нам Путь, и мы пройдем его до конца!

Произнося эту фразу, Алван смотрел на ближайших багатуров, и когда они набрали в грудь воздуха, чтобы подтвердить его слова все тем же боевым кличем, поудобнее перехватил рукоять ритуального клинка, начал поворачиваться на месте и, скорее почувствовав, чем увидев движение за спиной, отпрыгнул в сторону.

Это была не атака — одна из девяти кобылиц, медленно заваливалась на бок. А когда упала и забилась в жутких судорогах, вокруг ее ноздрей и рта запузырилась темная, почти черная кровь!

— Что с ней?! — забрасывая в ножны невесть когда выхваченную Гюрзу, рявкнул Алван. И, услышав полный боли всхрап животного, которого собирался зарезать первым, вдруг почувствовал, что по его спине потекли капельки холодного пота: в фиолетовом глазу кобылицы один за другим возникали алые пятна. Как две капли воды, похожие на те, которые появились у Дайаны после его удара!

— Сейчас падет вторая, берз… — словно не веря самому себе, пробормотал алуг. — Нет, еще две!

…Пали все девять. Одна за другой. А когда затихла последняя, со стороны далекого леса послышался насмешливый волчий вой.

— Мы сбились с пути… — сглотнув подступивший к горлу комок, нехотя признал берз. — Поэтому…

— Ты не понял: жизни этих кобылиц взял Субэдэ-бали! — не побоявшись его перебить, рыкнул Гогнар. — Поэтому ты двинешь свои термены на Элирею! И не когда-нибудь, а завтра на рассвете!

— Идти в Над-гез нельзя, берз… — донеслось откуда-то справа, и Алван, повернув голову, встретился с донельзя мрачным взглядом своего шири.

— Почему?

— Зандар, сын Таршада, один из воинов, перекрывших дорогу на Соро-ойтэ[40], видел, как рысь задрала ястреба!

Глаза эрдэгэ[41] полыхнули яростью:

— Когда и где?

— Сегодня… На самой границе с Над-гез…

— Ястреб был ловчий?

— Нет. И рысь — тоже… — угрюмо ответил Касым.

— А кто еще, кроме Зандара, знает о том, что это произошло? — зачем-то поинтересовался сын Алоя.

— Думаю, все Вайзары: перед тем, как приехать ко мне, он заезжал в родовое стойбище…

Гогнар нехорошо оскалился, затем закрыл глаза, помолчал несколько мгновений, а затем на его лице появилось сначала выражение почтительного внимания, а затем смирение.

Алван, никогда не видевший своего эрдэгэ в таком состоянии, затаил дыхание, а Касым-шири и алуг ощутимо побледнели.

Через некоторое время, когда ожидание стало невыносимым, сын Алоя открыл глаза, непонимающе огляделся по сторонам, а затем, узнав берза, мрачно усмехнулся:

— Вы правы — на Над-гез идти рановато…

— Почему? — холодея от понимания, спросил Алван. — Что, не готова армия?

Взгляд эрдэгэ заледенел:

— Нет! Субэдэ-бали считает, что не готов ты…