Право сильного

Глава 25 Аурон Утерс, граф Вэлш

…Эхо от громогласного рыка Карима еще билось между деревьями, а огромная масса людей, волею богов собравшаяся на безымянном перекрестке дорог, уже пришла в движение. Первыми с места сорвалось два полных десятка Вайзаров. И, подняв коней в галоп, понеслось к стоящим у опушки Андивару Фарбо и Варламу Колуну. Буквально мгновением позже зашевелилось еще человек шестьдесят: одна половина, спешившись и повыхватывав из ножен сабли, двинулось ко мне и моим «багатурам», а вторая, привстав на стременах, начала раскручивать над головами волосяные арканы.

«Хорошо, что Илзе в Арнорде…» — краем сознания отметил я, затем почувствовал в движениях бегущих к нам воинов какую-то неуверенность и, просчитав ее причину, «удивленно» уставился на шири:

— И ты позволишь им опозорить себя и свой род?

Тысячник, ошеломленный недавним обвинением в предательстве, аж задохнулся от бешенства, но потом сообразил, что я даю ему шанс оправдаться, и рявкнул на весь лес:

— Стоять, ошвари-нэ[81]: лайши и его багатуры все еще в Круге Выбора!!!

Делириец, на лице которого уже успела появиться довольная улыбка, дураком не был. Поэтому сделал вид, что только что заметил, где я стою, и отменил свой приказ. Правда, только в той части, которая касалась меня и моих «багатуров». А затем демонстративно повернул голову в сторону воинов, уже почти добравшихся до Варлама и графа Фарбо.

Подавать знак «уходи» было бесполезно: в отличие от Колуна, посол Коэлина Рендарра нашу жестикуляцию не читал. И смотрел не на меня, а на приближающихся ерзидов. Кроме того, он не отличался особой выносливостью, передвигался по лесу намного хуже любого из моих воинов, а значит, не имел ни одного шанса оторваться от преследования. Поэтому я дождался вопросительного взгляда Варлама и отрицательно мотнул головой: «Не сопротивляйся!»

Он едва заметно улыбнулся, а через миг упавшие с неба петли арканов бросили его и графа Андивара под ноги подбегающим степнякам.

— И после этого ты смеешь называть себя ерзидом?! — дождавшись, пока их свяжут и поставят на ноги, презрительно спросил я у делирийца.

Как ни странно, ответил не он, а его алуг:

— Все те, кто хотел оказать уважение роду Урешей, находятся в Круге Выбора или рядом с ним!

— Раз эти двое стояли на опушке, значит, их нельзя считать ни гостями и ни переговорщиками! — поддакнул ему Карим и многозначительно улыбнулся: — Итак, граф, у меня в руках — два ваших воина. Дальше объяснять, или догадаетесь сами?

— В Круге или рядом с ним — только багатуры. А у тебя в руках — дар его величества Вильфорда Бервера Алван-берзу и воин, которому было поручено его охранять… — достаточно громко, чтобы мои слова слышали все окружающие нас ерзиды, бросил я.

Проявлять неуважение к дару для вождя вождей, да еще и в присутствии такого количества воинов, было самоубийством, поэтому Карим приказал своим воинам развязать графа Андивара и подвести ему коня. А когда чуть побледневший, но не потерявший лица посол оказался в кольце Вайзаров, церемонно склонил голову и приложил к груди правый кулак:

— Дар Вильфорда-берза будет доставлен Великому в целости и сохранности…

«…поэтому охрана из твоих людей ему уже не нужна!» — мысленно продолжил я явно не законченное предложение, после чего услышал правильный вариант:

— …а воин, который его охранял, станет тем самым аргументом, который убедит тебя выйти из Круга Выбора!

— Знаешь, я очень не люблю, когда меня шантажируют. И, как правило, заставляю шантажистов сильно пожалеть о каждом сказанном слове. Впрочем, об этом мы поговорим чуть позже. А пока, извини, я закончу то, за чем сюда приехал… — уставившись ему в глаза, сказал я. Затем перевел взгляд на шири и учтиво поинтересовался:

— Я, Аурон Утерс, граф Вэлш, Клинок его величества Вильфорда Бервера по прозвищу Скромный, ужетретий раз требую права Голоса! Каким будет твое решение, Дангаз, сын Латрока, шири Алвана, сына Давтала, Великого берза из рода Надзир?

Уреш, до глубины души уязвленный поведением Карима, не колебался ни мгновения:

— Ты — достоин пройти испытание! Да свершится воля Субэдэ-бали!! Ойра!!!

Забавно, но упоминание Первого Меча Степи заставило Карима побледнеть от бешенства: услышав имя бога воинской доблести, он удержал рвущиеся наружу слова, сверкнул глазами, а затем что-то прошипел своему алугу. Тот задумчиво поскреб жидкую бороденку, окинул взгляд моих будущих противников, пробивающихся к Кругу, а затем злорадно ощерился:

— Дангаз-шири! Я, Рашват, сын Хнара, алуг Вайзаров и Голос орс-алуга, спрашиваю от имени Субэдэ-бали: а ты убедился, что этот лайши — багатур и имеет право войти в Круг Последнего Слова?!

Тысячник Урешей побагровел:

— Я — убедился: его мечи только что отправили к Хелмасты Харрама, сына Ченгара!

Алуг «удивленно» выгнул бровь, затем полез в одну из переметных сумок и, вытащив из нее здоровенный бубен, спрыгнул с коня. Я приготовился к неприятностям, и они не заставили себя ждать.

Сначала зарокотал бубен. Не очень громко, но тревожно. Затем строй всадников, за которыми исчез алуг, раздался в стороны, и в образованном коридоре возник кружащийся в безумном танце мужчина. Тулуп, в который он кутался, куда-то исчез, лицо, еще мгновение назад бледное из-за мороза, успело побагроветь, а жилы на шее вздулись и почернели. Двигался он тоже забавно — несмотря на кажущуюся непредсказуемость, каждый прыжок, шевеление рук или изгиб корпуса были отработаны, каждый горловой рык, стон или удар по вибрирующей коже бубна подчинялись какому-то ритму, а бессвязные обрывки слов, изредка срывающиеся с губ, складывались в рваные предложения. И заставляли ерзидов хмуриться.

Нет, ничего особенного он, вроде бы, не говорил. Но с каждой новой фразой у окружавших нас воинов все сильнее и сильнее портилось настроение. Еще бы — алуг, говорящий голосом Субэдэ-бали, «чувствовал» силу наших, надгезских, богов. Причем не где-нибудь, а внутри Круга Выбора. И не только чувствовал, но и гневался на Дангаза-шири, не озаботившегося защитой своих поединщиков и поэтому «отправившего» их на верную смерть.

Позволять ему обвинять себя в колдовстве я не собирался, поэтому, не дожидаясь конца действа, насмешливо поинтересовался, может ли «алуг Вайзаров и Голос орс-алуга, говорящий от имени Субэдэ-бали», прикрыть Круг от постороннего воздействия.

Рашват вопроса «не услышал». Скорее всего, потому, что пытался понять, какой ответ выгоднее. Пришлось обострять ситуацию:

— Если ты настолько слаб, что можешь только говорить — возвращайся в Эрдэше[82]. Если нет — прекращай пустую болтовню и займись делом…

Услышав последнюю фразу, алуг, как раз совершивший очередной безумный прыжок, побледнел от гнева и остановился:

— Я — голос-с-с С-с-субэдэ-бали!!!

— То есть, ты можешь только говорить?!

— Мой дух силен, как…

— Хватит слов: вот — я, вот — Круг Выбора, а вон — ваши воины!

Поняв, что времени на раздумья я ему давать не собираюсь, алуг злобно оскалился, вскинул над головой руку с бубном, а указательным пальцем второй вытянул в мою сторону:

— Сейчас ты познаешь гнев Субэдэ-бали, лайши!!!

— Гнев? А за что на меня гневаться? За то, что я багатур?

— Ты это ещ-ще не доказ-з-зал!!!

— Что за проблема? Вот он я, видишь?!

Алуг зловеще расхохотался, затем развернулся на месте и неторопливо двинулся к воинам, восседающим на конях вокруг Карима.

Следующие несколько минут я расслабленно стоял в центре Круга, смотрел, как алуг «защищает» поединщика от гнева наших богов, и пытался понять, почему так спокоен Карим.

Если бы на его месте был Дангаз-шири, любой другой тысячник или даже сам Алван-берз, я бы так не дергался: после развала Великой Степи ерзиды в Элирее почти не появлялись, а значит, не представляли, на что способен воин из моего рода. А Карим о нас слышал. Совершенно точно. Значит, знал, но на что-то надеялся или… готовил какую-то подлость!

К этому же выводу пришел и Пайк:

— Во время боя всем смотреть не на его светлость, а по сторонам: эти ерзиды могут «случайно» бросить нож или выстрелить из лука…

Мои воины зароптали, но к сведению приняли. А когда подготовка поединщика закончилась и рослый, широкоплечий и на удивление спокойный Вайзар зашагал в мою сторону, уже распределили зоны ответственности и превратились в статуи…

…Первые минуты две боя ерзид меня изучал. Предельно добросовестно и очень вдумчиво. Нет, поворачивать меня лицом к солнцу он даже не пытался. Зато старательно оценивал скорость реакции на ту или иную атаку, длину выпада, согласованность в работе рук и ног, выискивал изъяны в защите и испытывал на прочность мою обоерукость.

Я ему не препятствовал, так как занимался приблизительно тем же самым, а еще краем глаза постоянно контролировал «зрителей».

Первую серьезную атаку — попытку дотянуться до моего выставленного вперед колена — я оборвал смещением в сторону и намеком на встречный удар в горло. Вторую — по запястью левой руки — отводящим блоком и угрозой укола в бедро. А после третьей вдруг понял, что мой противник работает на одно касание. То есть, все его удары служат одной-единственной цели — коснуться моего тела хоть где-нибудь!

Проверил. Дважды «оставив» руку после атаки и один раз — с «задержкой» убрав бедро. Вывод был однозначен — каждый почти получившийся удар вызывал в нем вспышку надежды напополам с радостью. А промахи — крайнее недовольство!

«Гнев Субэдэ-бали, говоришь?» — мысленно воскликнул я, закрутил саблю Вайзара Водоворотом, коротким и почти незаметным касанием левого клинка перерезал жилы на локтевом сгибе левой руки. А через миг, показав атаку в область, уже не защищаемую падающим на землю кулачным щитом, «выронил» правый меч. И забрав саблю у противника самым обыкновенным кистевым перехватом, легонечко чиркнул ее клинком по его шее…

Глаза ерзида, почувствовавшего это касание, чуть не выпрыгнули из орбит. Потом он отскочил к самой границе Круга, дотронулся до еле заметного надреза, поднес окровавленную руку к лицу и смертельно побледнел.

— Уреш, с которым я дрался до этого, был воином! А этот Вайзар — баба, которая боится царапин! — язвительно заметил я, а сам, не отрывая взгляда, смотрел на стремительно сереющее лицо противника, вслушивался во все усиливающийся ропот и мысленно обдумывал свое будущее поведение.

— Дерись, трус! — рыкнул кто-то из сородичей поединщика. — Ну же!!!

— Могу даже одолжить тебе один из своих клинков! — поддакнул я, смещаясь так, чтобы ерзид мог поднять из снега мой меч, не боясь удара.

Воин пошел пятнами, сделал два шага вперед, затем покачнулся, закатил глаза и тяжело упал на колени.

Удостоверившись, что его состояние никак не может быть следствием полученных ранений, я забросил в ножны левый меч и нехорошо ощерился:

— Тот, кто скажет, что один из нас познал гнев Субэдэ-бали, очень сильно ошибется, ибо Первый Меч Степи не имеет к этой смерти никакого отношения! На самом деле один из тех, кто готовил его к поединку, наплевал на традиции ваших отцов и смазал клинок его сабли быстродействующим ядом. Видимо, для того, чтобы оспорить мое право называться багатуром…

Уреши зароптали. Большинство воинов Карима — тоже. А он сам гневно схватился за меч:

— Ты смеешь обвинять Вайзаров в нарушении традиций?

— А причем тут Вайзары? — «удивился» я и с сочувствием посмотрел на воина, упавшего ничком и забившегося в агонии. — Перед боем с ним говорили только ТЫ, ТВОЙ алуг и пара ТВОИХ телохранителей! Следовательно, один из вас пятерых НЕДОСТОИН НАЗЫВАТЬСЯ ЕРЗИДОМ!

— Ты…

— Я — воин, не побоявшийся заступить дорогу целому термену! — холодно напомнил я. — А ты, обманом вошедший в род Надзиров, прячешься за спинами Вайзаров и позоришь человека, который дал тебе право следовать за своим конем!

— Я вошел в род Алван-берза по праву Выбора!!! — рявкнул делириец.

— Честно говоря, сомневаюсь. Впрочем, почему бы тебе не доказать, что я ошибаюсь? Вот он, Круг! Войди в него еще раз!

— Ойра! — воскликнул Дангаз-шири.

— Ойра!!! — взревел весь его термен и добрых две трети Вайзаров.

— Я…

— Время слов прошло… — ухмыльнулся я. — Пусть говорят клинки!

…В том, что Карим вошел в род Надзиров по праву Выбора, я убедился чуть ли не в первое мгновение боя. Впрочем, чисто теоретически — несмотря на то, что его атакующая связка была исполнена на очень хорошей скорости и изобиловала хитрыми финтами, я остался целым и невредимым. Ему повезло меньше — разорвав дистанцию и развернувшись ко мне лицом, он получил небольшую, но весьма унизительную рану в верхней части правой ягодицы.

— Ты труп… — побледнев от бешенства, прошипел он и снова бросился в атаку.

— Разве? — хмыкнул я, скользнул впритирку с рвущим воздух клинком и вбил локоть в щерящийся рот.

Нижняя челюсть не выдержала. Зубы верхней — тоже. А у их хозяина, ошеломленного в буквальном смысле слова зубодробительным ударом, на несколько мгновений потемнело в глазах.

Добивать его я не стал — разорвал дистанцию, убрал в ножны левый меч и незаметно вытащил из шва сюрко одну из заблаговременно вставленных в него игл.

В следующую атаку Карим уже не бросался, а шел. Очень осторожно и расчетливо: показал удар в колено, затем «поплыл» взглядом, пытаясь уверить меня в том, что на несколько мгновений поддался боли в сломанной челюсти. А когда не преуспел, взорвался хорошо отработанной связкой, чем-то напоминающей «Прогулку по доске».

Первые два удара, выполненные с должной мощью и скоростью, я отвел, третий жестко заблокировал, а от четвертого, направленного мне в горло, ушел шагом вперед-в сторону. После чего пробил, дотянувшись до одной хитрой точки на шее, вогнал в нее иглу на глубину в полтора ногтя.

В принципе, после этого я мог отойти к краю Круга, сесть в сугроб и получать удовольствие: боль, которую испытывал Карим, была почти невыносимой. Мог. Но не сел — выбил в сторону левую ногу Карима, чуть придержал потерявшее равновесие тело и ударом левого кулака сломал одиннадцатое ребро.

— С-с-скотина… — скорее, простонал, чем прорычал Карим и каким-то образом умудрился повернуться ко мне лицом.

Я мило улыбнулся, лениво отвел слабый и чрезвычайно медленный удар в низ живота и, снова скользнув ему за спину, «совершенно случайно» задел витой наконечник иглы.

Острие скользнуло в тело еще на половину ногтя, заставив делирийца выронить клинок и взвыть на всю округу.

— Багатуры не кричат… — презрительно скривившись, буркнул я. Нет, не для него, а для ерзидов, образовывающих Круг. Потом вогнал иглу до упора, обломал наконечник и добавил: — И не плачут. Ни от боли, ни от унижения!

Этих слов Карим уже не услышал, так как сложился пополам, уткнулся лицом в снег и завыл. Впрочем, это меня нисколько не расстроило — убрав в ножны правый меч, я заложил большие пальцы за пояс, повернулся к делирийцу спиной и нашел взглядом алуга:

— Скажи, Рашват, сын Хвара, в этом бою я победил сам или мне помогали наши боги?

Алуг набычился, но промолчал.

— Молчит… — повернувшись к шири, ухмыльнулся я. — А знаешь, почему?

— Знаю… — неожиданно ответил ерзид. — Если он скажет, что ты победил сам, то я признаю твое право на испытание. Если нет, то получится, что он, называющий себя голосом Субэдэ-бали, слаб и бесполезен, так как не в состоянии защитить даже одного воина!

— Правильно… — удовлетворенно кивнул я. — Воина. А не багатура. Ладно, демоны с алугом Вайзаров и его мнением. На чем мы с тобой остановились?

Тысячник усмехнулся в усы, прокашлялся, а затем торжественно объявил:

— Я, Дангаз, сын Латрока, шири Алвана, сына Давтала, Великого берза из рода Надзир, говорю на всю Степь: багатур Аррон Утерз, Клинок Вильфорда-берза, заслужил Право Голоса!

— А как же девять поединков до первой крови? — недовольно поинтересовался алуг.

— Если хочешь, можешь выйти в Круг сам. А я и мои воины видели достаточно, чтобы признать за ним Право Голоса без испытаний…