Повелительница пустыни

18

— Нет! — взревел Вахус, сотрясая небесные чертоги. — Не так же быстро. Ну, сестричка, не ожидал, что твои предпочтения так изменятся. Ты, вечно плененная мерцанием самоцветов, меняла их, как капризная богиня: едва занимался рассвет, как на смену утренней росе лазурита приходил полдень, искрящийся гранатовым огнем, а к вечеру ты тонула в глубоком бархате сапфиров, словно ночное небо, усыпанное звездами. И так до десяти раз на дню: каждый камень — отражение мимолетного настроения в твоих глазах. Вот те на! Променять сияние самоцветов на неприметный камень? Не ждал, никак не ждал. Что ж, придется перекраивать замыслы. И начать с того, чтобы исчезнуть лет этак на триста. Надеюсь, за это время ураган в её душе стихнет, и я смогу склонить чашу весов от шалости к благоразумию. Хмм, можно, в конце концов, сыграть на жалости, представив себя этаким заботливым братом, чьи помыслы всегда были исполнены заботы о её благе. Ведь, как ни крути, моя сестрица повзрослела, и теперь слезы не текут ручьем по всякой ерунде. А какое чувство долга в ней проснулось, и любовь она познала только благодаря мне. И жажда мести… лишь бы она не обратила свой гнев и на меня… Ох, будет жарко в наших чертогах… Так, так, где тут у нас назревает увеселительное мероприятие?

Озарённая светом, я рухнула в бездну воспоминаний, погребённая под их лавиной…

— Нет! Нет! Презренные лжецы! Что вы натворили?! Вы смеете предлагать Богине стать тенью мужчины? Тогда вкусите её гнев! Узрите! Голос, пропитанный яростью, расколол тишину зала, и моя магия обрушилась на каждого присутствующего. Ужас застыл на их лицах, когда из самого сердца былого великолепия восстала Сурра.

Двойной пожар ярости охватил всё вокруг, превращая в прах то, что когда-то с любовью и надеждой я очищала, мечтая вернуть земле зелень. Но сейчас, ослеплённая болью, разочарованием и всепоглощающим гневом, я утратила контроль. Разрушала всё, что создала….

Стоя перед зеркалом, я видела, как слёзы, словно мерцающие жемчужины, скользят по щекам и, падая, орошают грудь. Давно забытые воспоминания ворвались с новой силой, разрывая старую рану. Сердце вновь болезненно сжалось.

Я знаю, как больно терять, и утрата — это вечно кровоточащая рана. Годы не исцеляют, они лишь приглушают её острую боль, но она остаётся незаживающей занозой, навечно впившейся в самое нутро. И эту занозу не извлечь, эту рану не залечить. С ней остаётся лишь научиться жить, научиться дышать, чувствуя и зная, что она всегда рядом.

Я застыла, скованная объятьями отчаяния, словно изваяние изо льда. Слезы, высушенные горем, не орошали щек, но неумолимый поток воспоминаний терзал сознание.

Я оставила миру лишь жалкие крохи былого величия, крохи, вырванные из цепких когтей безумия отчаянными мольбами невинных душ. Их тихие голоса, словно хрупкие колокольчики, достучались до глубин Богини Алаисы, до той части меня, что еще хранила память о долге. Я не могла, не смела остаться глуха к их мольбам.

Но боль, словно ядовитый плющ, оплел душу, и лишь моя дочь, словно луч солнца, пробившийся сквозь грозовые тучи, сумела на миг зажечь огонь в моем увядающем сердце. Ради нее… ради нее я продолжала дышать. Ради нее и для нее я оставалась в этом мире.

Но злая ирония судьбы настигла нас вновь. Дочь повторила мой путь, полюбив того, кто обитал в змеином логове, в том самом месте, где погребены наши жизни и растоптана семья. Ослепленная любовью, словно бабочка, летящая на пламя, она отбросила мои предостережения, не внемля ни единому слову.

О, как слепа и безрассудна любовь! Словно пелена, она застилает очи, не позволяя узреть крадущуюся тень опасности, что притаилась в самом сердце сладостных грез.

О, если бы она отдала своё сердце простому смертному, чьи руки были бы украшены не золотом, а лишь искренней любовью, а не этому змеиному клубку завистников! Тогда я бы знала, что она в безопасности, под защитой любящего сердца.

Она могла бы жить… Мы, в своем втором обличии, способны обратить в ничто любой яд, но безумец оборвал её жизнь ударом клинка…

Это было пределом моих сил, обрушила в бездну отчаяния, из которой даже Сурра не смогли меня вырвать. Возвращение в Божественные чертоги стало нестерпимым мучением.

Навязчивая идея найти отголоски душ моих любимых в иных мирах завладела мной без остатка. Я вложила божественную силу в ритуальный нож, который брат мой затем укрыл в простом камне, затеряв его среди бездушных украшений.

Тогда я наивно верила, что Сурра, пробудившись от навязанного мною сна, с его помощью вернется. А я… я отправлюсь на поиски родственных душ сквозь туманные дали иных миров.

Возможно, кто-то скажет: «Это твой мир, и даже Богам подвластно обратить реки времени вспять». Но этот уровень власти пока недосягаем для меня. Я лишь могу на краткий миг притормозить неумолимый бег времени и не более…

Осуждала ли я себя за содеянное? Нет. Как женщина, как мать, отчаянно цепляющаяся за ускользающую возможность увидеть, ощутить тепло детских ладошек, я понимала себя и свое безумие.

В тот миг я горела пламенем веры, что смогу отыскать их души в зыбком мареве небытия, вновь вдохнуть в них жизнь. Наивная юная Богиня Алаиса, исполненная безграничной веры и надежды, как же она не похожа на нынешнюю закаленную в горниле потерь женщину.

Тогда я не учла, что кто-то цинично счел меня марионеткой в своей изощренной игре. Да, Боги еще те известные шутники, но эта шутка обернулась для меня бесконечными скитаниями по чужим мирам.

Что ж, я припомню некоторым зарвавшимся игрокам моей судьбы их дерзкую выходку. Моя месть будет холодной и неотвратимой. Теперь мы на равных…

Фартах бережно подхватил обмякшее тело жены, прижимая к своей груди. Рыдания душили её, как невидимые руки. Он не постигал всей глубины ее горя, но нутром чувствовал, что она прикоснулась к чему-то невыносимо болезненному, к тайне, обжегшей ее душу.

Он бережно поднял её на руки и, словно неся драгоценную ношу, вернулся в укромный уголок. Опустившись на сиденье, он крепко прижал её к себе, не позволяя ускользнуть.

— Тихо, любимая, тихо, — шептал он, касаясь губами её волос. — Я рядом, я с тобой…

Его слова, словно ласковый прибой, достигали слуха, гася бушующее пламя боли, что отступала, разбиваясь о невидимую стену его любви.

Тогда и случился наш первый поцелуй: трепетный и невесомый, словно прикосновение утреннего ветерка, робко коснувшегося распустившегося бутона.

Я уснула в его объятиях, убаюканная теплом его тела. Фархад нежно держал в своих руках желанную женщину, о которой грезил. В тишине, вслушиваясь в ее равномерное дыхание, он жадно вглядывался в каждую линию ее лица, словно художник, зачарованный холстом, готовый запечатлеть на нем ускользающую красоту.

Распахнув глаза, я тут же утонула в бездонном омуте его карих глаз. Очнувшись от дремы, я осознала, что все это время покоилась в его объятиях и невольно встревожилась.

— У тебя, наверное, руки совсем затекли, — спохватилась я, высвобождаясь из его нежных объятий.

Он лишь улыбнулся в ответ, и в улыбке этой было столько тепла.

— Пустяки, любимая. Я готов держать тебя так целую вечность.

Улыбка расцвела и на моем лице. Моя рука, словно ведомая невидимой силой, потянулась к его щеке, нежно погладила пальцами тонкий рубец.

Я заметила, как легкая дрожь пробежала по его телу от моего прикосновения к шраму. В тот же миг он инстинктивно перехватил мою руку, и теперь уже обе наши руки утонули в шелковистой глубине его волос.

Подарив ему поцелуй, решила, что пора дать нам шанс создать полноценную семью. Пусть у меня нет такой же любви, как у него ко мне, а есть только уважение, но я могла позволить ему любить себя, стать сосудом для его чувств. В ответ же разделять его любовь. Буду греться в ее лучах, как в свете далекой звезды.

— Пойдем, — потянула его за руку, оторвавшись от поцелуя.

Мы покинули дворец, и моему взору открылся масштаб предстоящей работы по его возрождению. Я вскинула руки, словно призывая небеса, и выпустила волну магии.

Золотистое сияние хлынуло из кончиков пальцев, растекаясь по земле живым потоком, лаская ступени, оплетая стены и взмывая к небесам, словно золотая лоза.

Дворец откликнулся на магию, словно давно ждал этого прикосновения. Сквозь серый камень пробивались первые ростки зелени, трещины заполнялись мерцающим золотым светом, искореженные барельефы выпрямлялись, обретая первозданный вид. Медленно, но уверенно, руины начали преображаться, вдыхая жизнь в каждый уголок.

Я чувствовала, как магия спокойно струится из меня и не останавливалась, позволяя потоку свободно течь, подчиняясь лишь моей воле.

Видела, как мрачные своды коридоров заливаются светом, слышала тихий шепот древних камней, пробуждающихся от векового сна. Это было не просто восстановление, это было возвращение души, утраченной среди пепла и разрушения.

Внутри меня росло удовлетворение и уверенность. Я знала, что сил хватит, чтобы не только вернуть дворцу былое величие, но и сделать его еще прекраснее, еще могущественнее.

Я мечтала о днях, когда здесь вновь зазвучит смех, когда по этим залам будут прогуливаться гости, восхищаясь его красотой, когда здесь вновь будет править мудрость и справедливость.

Когда последний луч золотистого сияния растаял в воздухе, я опустила руки. Дворец предстал передо мной во всем своем величии.

Вдохнув полной грудью свежий воздух, пропитанный ароматом расцветающих садов, я улыбнулась. Впереди ждала новая глава, полная надежд и свершений.

— Пойдем, я покажу библиотеку, где собрана вся мудрость Шантарского царства. Она твоя.

Вскоре дворец ожил, наполнившись гулом голосов. Призраки тишины были изгнаны суетливой прислугой, колдовавшей над порядком. В кухонных владениях воцарились повара, творя гастрономические шедевры. Кабинеты, словно пчелиные ульи, загудели от деловитой работы.

Впереди лежала титаническая задача — восстановление нашей столицы. Грандиозный труд, требующий неимоверных усилий.

Но эта ноша теперь была не для меня. Мое сердце и руки принадлежали новому чуду. Наследник Мансур своим первым жизнеутверждающим криком возвестил миру о своем рождении.

Фартах с трепетом взял на руки сына. Сердце его давно приняло эту истину, что это его сын. Он станет первым, кто увидит его улыбку, первым, кто услышит лепет первых слов, первым, кто разделит радость первых шагов.

И это предчувствие первооткрывателя, первопроходца в неизведанный мир маленькой души, наполнило его сердце волной неизведанной, но такой сладостной отцовской любви.

Я смотрела, как два сердца распахнулись навстречу друг другу, и знала: в этой встрече вырастает незыблемая опора, надежная дружба, скрепленная нерушимой любовью отца и сына.

Несмотря на то, что львиная доля времени уходила на нежную заботу о сыне, бремя государственных дел не было забыто. Справедливости ради стоит сказать, что основную тяжесть ответственности взял на себя Фартах.

Он жадно поглощал знания из книг, вникал в тонкости управления, проводил утомительные совещания и, когда того требовали обстоятельства, отправлялся в поездки.

И, невзирая на изнуряющую усталость, в его сердце всегда находилось место для нас. Сын, оглашая дом счастливым лепетом и заливистым смехом, тянул к нему крохотные ручки, уверенный, что его желание будет исполнено немедленно.

Его лицо, уставшее и сосредоточенное днем, расцветало искренней улыбкой при виде маленького наследника. Он забывал про дипломатические тонкости, сложные экономические расчеты и интриги двора, погружаясь в мир детской непосредственности.

Фартах с удовольствием ползал по ковру, изображая рычащего зверя, строил башни из подушек, позволял сыну тянуть себя за волосы и усердно выслушивал бессвязные лепетания, улавливая в них смысл, понятный лишь отцу и сыну.

Я наблюдала за ними, чувствуя, как теплая волна счастья разливается по всему телу. В эти моменты я забывала о своем статусе, о политических обязательствах, о вечной тревоге за будущее.

Я была просто матерью, смотрящей на своего сына и мужа, и наполнялась безграничной любовью и благодарностью. Казалось, что время замирает, и мы находимся в коконе безопасности и гармонии, огражденные от всех невзгод.

Но сказка не могла длиться вечно. Государственные дела требовали внимания, и Фартах, отряхнув с колен несуществующую пыль, снова превращался в мудрого и властного правителя. Он умело лавировал между интересами различных группировок, заключал выгодные союзы, укреплял армию и следил за тем, чтобы народ не голодал.

Он был справедливым, но твердым, щедрым и рассудительным. И я знала, что за его уверенностью и непоколебимостью скрывается огромная ответственность и постоянное напряжение.

Ночью, когда сын засыпал в своей колыбели, мы находили время для разговоров. Мы обсуждали политические вопросы, делились своими тревогами и надеждами, поддерживали друг друга в трудные моменты.

Фартах всегда прислушивался к моему мнению, ценил мои советы, хотя и не всегда следовал им. Он говорил, что я обладаю особым женским чутьем, которое помогает ему видеть вещи под другим углом.

Я понимала, что наша жизнь— это постоянный баланс между личным счастьем и государственными обязанностями. Но пока у нас есть любовь, поддержка и маленький сын, оглашающий дом своим смехом, мы сможем справиться с любыми трудностями и построить лучшее будущее для нашей страны.

Угроза, нависшая над нашим благополучием, была устранена с беспощадной решимостью. Чаша терпения переполнилась от вопиющего отношения к нашим соплеменникам за пределами царства: презрения, отравленного нескрываемой враждебностью.

Угрозы, разграбление наших оазисов разъяренной толпой. Воинственные джемат зловещей тенью часто нависали рядом, словно хищники, выжидающие сигнала то ли к нападению, то ли к захвату или уничтожению.

Быть может, повелители соседних стран пытались таким образом уязвить молодое царство, доказать своё мнимое превосходство, испытывая на прочность государство, возникшее, словно мираж посреди бескрайней пустыни. Открыто напасть они не решались, страшась песчаной стихии, что испокон веков защищала нас.

Тогда я решил показать, кто истинный хозяин этих земель. В каждом дворце в самом сердце тронных залов, возникла зыбкая дюна, неустранимая и неподвластная времени. Это песчаное проклятие, рожденное гневом пустыни, должно было разрастаться, пожирая своим неумолимым песком всякое проявление враждебности к моему царству.

И когда на их глазах зияющая пропасть, вырастающая из-за ошибочных решений, все ширилась, в сердцах многих зародилась робкая надежда на спасительный мир.

Дворец заполнился вереницей принцев, прибывающих с дипломатическими миссиями. Я ловила их завистливые взгляды, скользившие по роскоши нашего дворца и презрительные, брошенные на наши законы, осмеливающиеся позволить женщинам не только открывать лица, но и занимать министерские посты, как, например, Дия, возглавившая здравоохранение.

Именно Дия взвалила на свои плечи тяжкий груз преобразований: она выискивала таланты, словно драгоценные камни, и направляла их в медицинские академии. Она приманивала светил науки, зажигая в их сердцах искру интереса к новым горизонтам в медицине.

И молва, подобно лесному пожару, охватывала все новые земли, разнося весть о том, что в Шантарском царстве каждый может найти достойный труд и жизнь.

Не все, конечно, было спокойно на городских улицах и пыльных дорогах. Словно стервятники, слетелись те, кто жаждал нажиться на чужом добре, но мы быстро обрубили им крылья. Дороги стали патрулировать стражи — скорпионы, верша правосудие по суровым законам пустыни.

Поначалу люди шарахались от них, как от чумы, но, убедившись, что кара настигает лишь разбойников, успокоились. Шептались, что сама Повелительница может обернуться змеей, и тогда ее гнев подобен песчаной буре, сметающей все на своем пути.

Но не только мне была дарована вторая ипостась. Мой сын Мансур тоже родился отмеченным этой печатью. Сурра предположила, что само приобретение силы повлияло на него, и он вобрал в себя ее часть, словно губка, впитавшая влагу.

Прошло два года, когда на пороге дворца возникла делегация из Оришора, возглавляемая самим принцем Мигирем. Внешне дружественный визит скрывал под собой насущную необходимость.

Волнения, словно змеи, вновь оплетали страну, предвещая смуту и борьбу за власть. Принц прибыл, дабы ощутить пульс двора, выведать возможность военной поддержки, а быть может, и заключить столь необходимый военный союз.

Принц Мигир был принят с подобающими почестями. Его сопровождала свита советников, военачальников, каждый из которых нес в себе опыт и знания, необходимые для сложного политического разговора. Встреча проходила в Золотом Зале, где стены, украшенные гобеленами, изображающими героические битвы и мудрых правителей, придавали событию дополнительную торжественность и вес.

Фартах встретил принца сдержанно, но гостеприимно. Он понимал, что за улыбками и протокольными речами скрывается насущная потребность Оришора в стабильности и защите.

Он стал опытным политиком, знавшим цену союзам и умеющим читать между строк. Он внимательно выслушал речь принца, полную намеков на нестабильность и необходимости защиты от внутренних угроз.

Мигир узнал меня. Во время приветствия он не отрывал взгляда, в котором клубился сложный коктейль чувств. Я же, напротив, старалась скрыть смятение, пробужденное воспоминаниями о прошлом.

Между нами витал лишь призрачный шлейф ушедших воспоминаний, сотканный из хрупкой нити былого. Он рассеется, словно дымка над утренним полем, как только прервется мимолетное касание наших взглядов, оставив лишь пустоту.

Как бы ни старались, а прошлое не вернуть. Оно существует лишь в нашей памяти, как далекая звезда, свет которой доходит до нас сквозь века.

Переговоры затянулись на несколько дней. Обсуждались возможные варианты сотрудничества: от поставок оружия и обучения солдат до полноценного военного союза.

Фартах не спешил с ответом. Он понимал, что любое решение будет иметь далеко идущие последствия. Союз с Оришором мог втянуть нашу страну в войну, к которой она не была готова.

С другой стороны, отказ в помощи мог привести к падению Оришора,

В итоге было решено заключить договор о взаимопомощи, включающий поставки продовольствия и снаряжения.

О полноценном военном союзе речи пока не шло, но Фартах дал понять, что готов рассмотреть этот вопрос в будущем, если ситуация в Оришоре ухудшится.

Принц Мигир был благодарен и признателен за оказанную поддержку, понимая, что даже такая ограниченная помощь может сыграть решающую роль в борьбе за власть.

Перед самым отъездом Мигир, предаваясь последним прогулкам по саду, неожиданно наткнулся на Алаису, увлеченно играющая со своим маленьким сыном. Его взгляд упал на диковинные сооружения, о существовании которых он прежде и не подозревал.

Мальчик, уютно устроившись на резной деревянной скамеечке, звонко хохотал, в то время как Алаиса с материнской нежностью раскачивала причудливое приспособление назад и вперед. В воздухе разливался чистый, беззаботный смех ребенка.

Невдалеке, словно притягивая взгляды, кружилась другая конструкция: с хороводом смеющихся лиц, принадлежащих, судя по простой одежде, обычным детям.

Он долго смотрел на мальчика, и в глазах его плескалась неизбывная грусть: судьба дарила ему лишь дочерей. И чем дольше он всматривался, тем отчетливее проступали в детском лице его собственные черты.

Мысль ударила, словно молния: «Неужели… это он?» Лихорадочно подсчитывая месяцы, прошедшие с их расставания, он с каждой секундой убеждался в своей правоте — это его сын.

Вынырнув из тени своего укрытия, он приблизился.

— Здравствуй, Алаиса, — произнес Мигир своим бархатным голосом, в котором теперь звучала хрипотца смущения.

— Здравствуй, Мигир, — ответила я, бросив на него настороженный взгляд, словно на змею, готовую к броску.

Его взгляд скользнул к ребенку. На губах появилась робкая, неуверенная улыбка, и он легонько качнул качели. Склонив голову, он ловил каждый отблеск детской радости, купался в улыбке мальчика, который с неподдельным интересом изучал незнакомца.

Он остановил качели, присел на корточки рядом.

— Здравствуй, наследник, — прошептал он. — Меня зовут Мигир, а тебя?

— Мансур, — ответил сын, ища подтверждения в моих глазах.

— Победитель. Так переводится твое имя, — задумчиво произнес Мигир. — Знаешь, у меня есть дочь твоего возраста. Её зовут Жасмин. Вы могли бы составить прекрасную партию. Что скажешь?

— Нет, — мой ответ прозвучал слишком резко, слишком категорично.

— Мама твоя против. И, кажется, я знаю причину.

— Не смей! — в моем голосе звенела сталь.

Он медленно поднялся.

— Я так и предполагал. Не бойся, эта тайна умрет вместе со мной. Но я имею право отдать трон своему сыну. Это будет моим решением, — заявил он твердо, как высекая слова из камня.

Мигир провел ладонью по голове сына, подхватил его на руки и прижал к себе, словно пытаясь впитать каждую клеточку его лица. Крепко обняв, словно прощаясь навсегда, он посадил Мансура обратно на качели и, не прощаясь, ушел.

Мой малыш так и не понял, что произошло. Он лишь смотрел вслед удаляющемуся незнакомому мужчине, а затем вопросительно на меня.

— Все хорошо, мой малыш. Играем или пойдем отдохнем? — предложила я, чувствуя, как силы покидают меня.

Мне определенно нужен отдых. Мигир понял… понял, что это его сын. Понял, какую ошибку совершил. Понял, чего он лишился. Понял, что потерял самое главное — счастливую семью.

Но кто посмеет его осуждать? Только тот, кто никогда не оказывался на его месте.

Последующие дни омрачались неутешительными вестями из Оришора.

Мы были связаны по рукам и ногам: прямое вмешательство было немыслимо. Лишь подпись Мигира или его отца могла развязать нам руки. Тогда я прибегла к помощи моих незаменимых скорпионов. Их ядовитая армия наводнила дворец, став живым щитом для правящей семьи.

Реакция на это нашествие была предсказуемо неоднозначной. Парализованные страхом, одни боялись пошевелиться в присутствии этих неожиданных стражей. Другие, напротив, ликовали, видя, как угасает пламя междоусобной войны. Повсюду шептались о том, что сама пустыня восстала на защиту достойного Повелителя.

Вскоре на израненную землю снизошел долгожданный мир. Перед нами встала задача возрождения истерзанной инфраструктуры и обеспечения продовольствием обездоленного народа.

Мигир же, проявив себя мудрым и дальновидным правителем, исподволь, словно искусный садовник, взращивал в сердцах подданных мысль о благотворном союзе с Шантарским царством.

И когда бремя власти стало тяготить Мигира, его народ был готов к этому шагу. К тому времени наши государства были крепко связаны, и даже наши территории были соединены зеленым ковром.

Прошло сотни лет процветания царства, о котором когда-то все забыли. Он, словно феникс, возродился и расправил крылья. На трон взошел наш сын Мансур, поддерживаемый советами братьев, сыновей Фартаха.

Юная Алиша, наша шестнадцатилетняя дочь, отдала свое сердце Ашхату, принцу Кимшарского государства, и брак этот, я верю, вскоре приведет Кимшар под наше крыло.

Мы с Фартахом давно уже отошли от бремени государственных дел, лишь изредка направляя сыновей, когда они просили о помощи. Ибо все мои дети несли в себе вторую ипостась.

Так в моем мире появились наги. Суждено ли им жить в гармонии с людьми, покажет лишь неумолимый бег времени.

— Ты так и не произнесла слов, которых я ждал долгие годы, — прохрипел Фартах, обессилено склонив голову мне на колени.

Я погрузила пальцы в его серебряные волосы, нежно массируя виски. Прильнув к его уху, прошептала:

— Я люблю тебя, Фартах. Просто моя любовь тиха, как шепот звезд.

Изведав горечь утраты, я приняла решение покинуть этот мир, с верой, что сыновья достойно продолжат наше дело. Дабы не оставлять их одних и сохранить возможность навещать, мы воздвигли храм, где застыли наши изваяния: мои и Фартаха.

В назначенный час я направилась к храму в сопровождении родных. Толпы людей заполонили дорогу, взбудораженные слухами о том, что сама богиня Алаиса все это время жила среди них.

Но в самом храме было немноголюдно. С теплой улыбкой в последний раз люди увидели Сурру. Внезапно вспыхнул ослепительный божественный свет, и моя статуя на постаменте озарилась неземным сиянием, которое, словно выдох, медленно угас, оставив после себя лишь тепло воспоминаний.