Повелительница пустыни

16

— Долгих лет жизни, достопочтенный бер, — прозвучал теплый обволакивающий голос с легкой хрипотцой.

Передо мной стоял мужчина, в котором чувствовалась сила и уверенность. Стройная подтянутая фигура, широкие плечи, густые смоляные волосы, обрамлявшие лицо, и живые искрящиеся карие глаза. Даже шрам, пересекавший щеку, не портил его мужественной красоты.

Он слегка склонил голову в учтивом поклоне.

— Меня зовут Фартах Меддин. Я сын Абдулы и Миры, тех, кого вы спасли от неминуемой гибели. Позволите войти?

Я молча махнула рукой, приглашая его. Он вошел, бесшумно прикрыв за собой дверь.

— С чем пожаловали? — спросила я, стараясь держаться на расстоянии. В душе плескалась настороженность. Я не знала, чего ждать от незваного гостя: нападения или разговора по душам.

«Фартах… Неужели прошлое никогда не отпустит меня?»

— Назовите цену за жизнь моего отца? И если у меня не найдется достаточно золота, чтобы заплатить, я готов служить вам верой и правдой. Они остались одни, без поддержки, и в этом моя вина. Мой долг — быть рядом с ними, — в его взгляде читалась искренняя готовность принять любую цену.

Я вздохнула и с нескрываемым интересом изучала мужчину. В его облике ощущался тот самый редко встречающийся в людях внутренний стержень, сплав уверенности, благородства и непоколебимой преданности своим убеждениям.

Но больше всего подкупала его готовность взвалить на плечи заботу о родителях. Идеальный кандидат на роль мужа и отца.

— Я никого не держу. Твой отец свободен и, полагаю, тебе это известно. Если ты желаешь взять на себя их содержание, я не стану возражать. Это даже успокоит меня за их будущее, — ровно и бесстрастно произнесла я, обозначая свою позицию.

— Да, я говорил с родителями. В этом городе нам больше нет места. После тех чудовищных обвинений, что обрушились на моего отца, ни ему, ни мне не найти здесь работы. На мне долг жизни, и я хочу отплатить вам служением, достопочтенный. Мы готовы следовать за вами в ваш дом. Я могу сопровождать караваны, если вы занимаетесь торговлей. Могу стать вашим телохранителем, неотступно находясь рядом. Могу выполнять любую работу в вашем доме. Молю вас, не отвергайте мою просьбу, — прозвучал его голос немного горячо, но искренне.

Несколько долгих минут я собиралась с духом, чтобы озвучить свое предложение, не отрывая взгляда от его кадыка, который то и дело судорожно вздрагивал, выдавая волнение.

Затянувшаяся пауза, как я понимала, терзала его, заставляя гадать, что я скажу. Он осознавал, как сильно им нужна моя помощь.

В этом деле они получат все как на блюдечке: кров и средства к существованию, возможность без страха покинуть город и начать новую жизнь, вдали от нависших обвинений и в некоторой степени защиту в моем лице.

Как довериться мужчине, которому самому нужна помощь?…. Или я стала до такой степени циничной, что ищу в человеке то, чего вообще там нет?

Если я ему откажу, то мне кажется, он справиться с трудностями в своей жизни. Путь не так сразу, но уверена, что справится, а вот долг жизни его будет тяготить всю жизнь.

Что же в данной ситуации, где на кону и его судьба, и моя, и я не откажусь воспользоваться такой возможностью. Возможно, в этом и есть шанс для нас обоих. Не зря судьба свела нас именно сейчас.

— Что же, я готова принять ваш долг жизни, — наконец произнесла я, стараясь придать голосу уверенность, хотя в душе бушевало сомнение: как воспримет мое предложение?

— Но у меня есть условия.

Кадык дернулся сильнее, но он не отвел взгляда. В его глазах плескались надежда и настороженность, смешавшись в опасный коктейль. Я знала, что играю ва-банк, и любой неверный шаг может разрушить все.

— Какие условия? — тихо спросил он, голос звучал хрипло, словно он долго молчал.

Я глубоко вдохнула, будто прыгнула в пропасть, и сняла иллюзию, открыв ему свой истинный облик.

Он замер от неожиданности, и на его лице пронесся ураган эмоций.

— Сегодня мы свяжем наши жизни узами брака, но этот брак будет фиктивным. Дело в том, что я ношу под сердцем дитя от любимого человека, с которым судьба нас развела и не дала шанс быть вместе. Но моему ребенку нужен отец, пусть и на время. Когда он появится на свет, ты сможешь навсегда исчезнуть из нашей жизни. Мы объявим, что ты погиб вдалеке от нас, и я останусь вдовой. Тебе и твоим родителям будет обеспечена безбедная жизнь. Но помимо этого, мне нужна абсолютная свобода. Никаких вопросов, никаких ограничений. Я буду жить так, как велит мне сердце, и вы должны будете безоговорочно мне доверять. Не расспрашивая и не вмешиваясь в мою жизнь.

Я замолчала, давая ему время обдумать мои слова. И теперь уже я волновалась услышать отрицательный ответ.

И мне был бы понятен его отказ: согласиться на такой брак и признать чужого сына — это поступок, идущий вразрез с общепринятыми моральными устоями.

Он молчал, прожигая меня взглядом, и я видела, как в глубине его сознания разгорается невидимая битва. Он осознавал, что на какое-то время перестанет быть хозяином своей судьбы, превратившись в пешку в чужой игре.

Но в его глазах я также читала и другое: отблеск нежности, робкое желание прикоснуться к счастью, которое так неожиданно постучалось в его дверь. Он видел во мне не только женщину с ребенком, но и ту, кто могла бы стать его опорой, его семьей, его тихой гаванью в бушующем море жизни.

Битва продолжалась, и я затаила дыхание, боясь нарушить хрупкое равновесие. Каждое мгновение казалось вечностью, каждое его молчание — приговором. Я не знала, что творится в его голове, какие доводы перевешивают, какие страхи терзают его душу.

Наконец, он выдохнул, словно освобождаясь от тяжкого бремени. В его глазах появилась решимость, твердость, которой я раньше не замечала.

— Я согласен, — слова прозвучали твердо, но я почувствовала, что за этой фразой еще что-то кроется.

— Я согласен принять тебя и твоего сына, — произнес он, и в голосе его звенела сталь. — Но у меня тоже есть условие.

Он! Да как смеет!

Я видела в нем лишь спасительную ширму, временное убежище от бури. А он, оказывается, намерен диктовать свои правила. Что же он потребует взамен?

Запоздалая мысль, что с рабом было бы легче договориться, чем с ним, и сожаление о том, что пришлось открыться ему, опалило душу.

Но и любопытство обожгло меня изнутри.

— Какое? — Мой голос дрогнул, словно осенний лист на ветру.

— Я жажду быть рядом с сыном. Видеть, как он взрослеет, как мужает его взгляд, помогать ему взбираться по ступеням жизни, защищать от невзгод, делиться мудростью, накопленной годами. Я мечтаю испить до дна чашу отцовской любви, познать ее терпкий вкус и светлую радость. И если ты позволишь мне стать не гостем, а частью вашей маленькой вселенной, войти в вашу семью отцом и мужем, то я тем самым отдам долг жизни.

Это простое обезоруживающее желание заставило меня застыть в изумлении. Я готовилась ко всему: к требованиям слепого повиновения, несмотря на мои условия, к обещаниям несметных богатств, к призрачной возможности купаться в роскоши гарема. Ко всему, что полагалось ему в качестве платы за молчание, за прикрытие моего греха.

И меня покорило то, что в его словах сквозило не высокомерное желание взять нас под крыло, а трепетная надежда войти в нашу жизнь, стать ее неотъемлемой частью, разделить с нами кров и судьбу. Не он берет нас в семью, а просит позволения войти в нашу.

Застывшее изумление медленно сменилось теплом, растекающимся по венам. Впервые за все эти дни неопределенности я почувствовала проблеск надежды: не на избавление от беды, а на нечто большее — на обретение душевного спокойствия.

Его слова звучали искренне, в них не было фальши и притворства, лишь неподдельное желание быть отцом и мужем.

Я смотрела в его глаза, пытаясь разгадать, что скрывается за этой неожиданной откровенностью. Неужели возможно, что он жаждет отцовства?

Мужчина, готовый принять нас такими, какие мы есть, со всеми нашими тайнами и недомолвками? Возможно ли, что он видит во мне не просто средство для достижения своих целей, а женщину, достойную уважения и любви?

Вопросы роились в голове, не давая сосредоточиться. Я понимала, что от моего ответа зависит не только моя судьба, но и судьба моего сына. Откажусь, и мы останемся одни, без защиты и поддержки, обреченные на порицания.

Однако в мои самые планы не входило переплетение судьбы с незнакомцем, который теперь, словно искусный игрок в шахматы, выставляет контрусловие моему.

Он не желает быть лишь тенью мужа, номинальной фигурой в браке, но жаждет подлинности, настоящей близости.

Как мне теперь быть после его выдвинутых условий? Я не в силах прямо сейчас, с этой ноющей болью в сердце искать утешения в чужих объятиях. Память еще хранит отчетливый отпечаток слов Мигиря, пьянящий аромат его кожи, обжигающее тепло его прикосновений.

Что я могу предложить, когда в душе кровоточит рана, а память о любимом терзает сердце, не давая забыться?

Мой удел — одиночество, а Фартах просит непомерно много, требуя того, чего я не в силах дать.

— Условие о сыне принимаю с благодарностью и буду счастлива увидеть, как каждое твое слово воплотится в жизнь. Что до меня… ты знаешь.

— Я буду ждать. Не захлопывай эту едва приоткрытую дверь надежды…. Моей и твоей.

Я бросила на него внимательный взгляд и вспомнила слова Дии: «сердце твое не сразу познает тихую гавань любви и покоя».

Я приблизилась вплотную, почти касаясь его взглядом, и впилась глазами в самую глубину его зрачков, словно пытаясь разглядеть там разгадку. Что я искала? Ответ.

— Ты должен понять: я не «пыль у ног мужчины», не тень, следующая за ним. Я — женщина, идущая с ним плечом к плечу, а может и опережающая его. Сможешь ли ты принять такую женщину? Я разрушу твое представление о женской роли, сломаю стереотипы, что сковывают тебя. Это будет сложно. Тебе придется принять меня такой, какая я есть. Не пытаться изменить, подогнать под своё понимание. Тебе придется отказываться от своих принципов, увидеть другой мир, где женщина — не пассивный наблюдатель, а активный участник.

Он молчал, и этот миг казался вечностью. В его глазах я видела борьбу, сомнения и одновременно искру интереса, пробивающуюся сквозь броню решимости.

Он резко отстранился, нарушив зрительный контакт, который казался таким интимным и открытым. Прошелся рукой по волосам, словно пытаясь собраться с мыслями. Его взгляд скользил по комнате, избегая моего.

— Это… сложно, — наконец произнес он, его голос звучал немного хрипло.

Я видела, что он все еще пытается осознать сказанное. Я не ждала немедленного согласия, но надеялась, что мои слова заронили зерно сомнения и он…откажется.

Он закрыл глаза, словно пытаясь отгородиться от бушующих в нем эмоций. Я молчала и ждала, давая ему время и пространство для принятия решения. Знала, что это переломный момент, который определит дальнейшее развитие наших отношений.

И я была готова принять любой исход, потому что знала, что честность и открытость — это единственная основа для настоящего крепкого союза.

В данный момент, ни о какой любви речи не шло, речь шла об альянсе двух людей.

Если он хочет того, чего желает, но мне нужен рядом надежный человек, который готов меняться.

— Я постараюсь. Как тебя зовут? — произнес он, и в распахнутых глазах плескалась внутренняя решимость, а взгляд теперь изучал меня с неподдельным интересом.

Возможно ли, что Фартах и есть та тихая гавань? Надеюсь, что время, словно мудрый старец, неспешно рассудит.

Ибо лишь власть и богатство, словно лакмусовая бумажка, проявляют истинную сущность человека.

На миг решимость Фартаха дала трещину, словно лед под первым весенним солнцем. Он прикрыл глаза, пытаясь осмыслить последние слова девушки, и в этой краткой темноте перед его внутренним взором пронеслась вся его жизнь.

Сколько он себя помнил, его сердце всегда принадлежало воинам — джемат. Их вид, исполненный суровой грации и мощи, вызывал в нем трепетный восторг. Еще мальчишками они устраивали сражения на палках, а позже выстругали деревянные мечи, мечтая о настоящих.

Отец не разделял его стремлений, но и не ставил прямых запретов. Он испробовал всевозможные способы, чтобы отговорить сына от тернистого пути джемат, но тщетно.

Желание засело в сознании Фартаха, словно пиявка, неотступно требуя своего. В четырнадцать лет он поступил в воинскую школу, где с маниакальным упорством принялся оттачивать мастерство воина.

Первое время все давалось с трудом: неуклюжие движения, недостаток силы, но он, стиснув зубы, продолжал изнурительные тренировки, преодолевая боль и изнеможение.

С годами Фартах превратился в одного из лучших учеников школы. Его тело стало гибким и сильным, удары — быстрыми и точными, разум — просчитывающим и хладнокровным.

Он научился владеть мечом как продолжением своей руки, чувствовать каждое движение противника, предугадывать его намерения. Он овладел искусством тактике ведения боя в самых разных условиях.

Однако по мере того, как он углублялся в мир джемат, он начинал замечать и другую его сторону. Жесткая дисциплина, жестокие тренировки, постоянная готовность к смерти— все это накладывало тяжелый отпечаток на души воинов.

Они становились молчаливыми, замкнутыми, их глаза теряли живость и блеск. Фартах видел, как его товарищи, еще вчера полным энтузиазма, превращались в бездушные машины для убийства. И это зрелище вызывало в нем все большее беспокойство.

Он стал сомневаться, правильно ли он выбрал свой путь? Может быть, отец был прав, и жизнь воина — это не то, к чему стоит стремиться?

Последнее ранение поставило жирную точку в его воинской биографии.

Оглянувшись на пройденный путь, он с горечью осознал, что к своим тридцати пяти годам пришёл к полному краху: ни семьи, ни очага, ни гроша за душой.

С последней надеждой он вернулся домой, чтобы помогать отцу, создать семью, приобрести профессию, но и тут судьба усмехнулась в лицо: дом продан, отец в неволе, и мать вместе с ним.

Ярость волной захлестнувшая его, заклокотала в груди, отравляя разум. Сжигаемый жаждой мести, он двинулся к дому бера, ведомый лишь одной мыслью: восстановить справедливость, покарать мерзавца.

Пусть он потом сгниет в каменоломнях, пусть корчится на плахе, но за поруганную честь отца тот заплатит сполна.

Но судьба вмешалась в его планы. Встреченный знакомый вырвал его из пучины ненависти и указал путь к родителям.

Словно безумный, помчался он к указанному доходному дому и нашел их… живыми. И, по их словам, свободными.

Бер предложил им свободу, но они решили следовать за ним, потеряв в этом городе все: и дом, и работу, и честь.

Дождавшись того, кто подарил им надежду на будущее, Фартах вошел в его комнату.

— Назовите цену за жизнь моего отца? И если у меня не найдется достаточно золота, чтобы заплатить, я готов служить вам верой и правдой. Они остались одни, без поддержки, и в этом моя вина. Мой долг — быть рядом с ними, — заявил он, зная, что такие богатые люди никогда не упустят свою выгоду.

То, что тот дал свободу, он не поверил: нужны были подтверждения, а их не было у родителей.

И был очень удивлен, когда услышал ровный и спокойный голос, подтверждающие слова отца:

— Я никого не держу. Твой отец свободен, и, полагаю, тебе это известно. Если ты желаешь взять на себя их содержание, я не стану возражать. Это даже успокоит меня за их будущее.

В его сердце зрела непоколебимая уверенность, что он должен отплатить за эту бескорыстность. И, движимый чувством долга, он предложил себя в верные защитники, стремясь вернуть неоплатный долг жизни, подаренной ему и отцу.

Но то, что последовало за этим, превзошло все его самые смелые предположения. Под маской иллюзии бера скрывалась… девушка.

Нежная хрупкая лань, источающая беззащитность и предложившая свои условия.

Когда её голос произнес о беременности, в его груди разгорелся пожар праведного гнева. Если бы мерзавец, посмевший очернить её невинность, стоял сейчас перед ним, он бы разорвал его собственными руками. Превратить юную душу в игрушку, а затем выбросить на обочину жизни, словно ненужную вещь, способен лишь тот, кто не достоин дышать одним воздухом с порядочными людьми.

Он знал о многих случаях по отношению к бедным девушкам и о безнаказанности вторых.

Предложение о формальном браке кольнуло его, заставив на мгновение задуматься о скрытых мотивах, но решение уже созрело и сорвалось с уст, облеченное в четкие, бескомпромиссные условия.

Он чувствовал её боль, её потерянность. Завоюет ли он её доверие? Уважение? А любовь… любовь, быть может, расцветет со временем, подобно робкому цветку, если судьба будет благосклонна.

Но прежде всего, она будет под его крылом, в его надежной крепости. Глупая, совсем еще дитя, называет себя вдовой! Что ждет её впереди? Снова угодит в лапы хищника, прикрывающегося маской добродетели?

Нет, довольно скитаний в потемках неопределенности. Отныне она за его спиной, под его нерушимой защитой.

И снова её преображение ошеломило его. Облако едва уловимого аромата, исходящего от её тела, коснулось его чувств, когда она приблизилась.

Их взгляды скрестились, и перед ним предстал совершенно иной облик: уверенный, целеустремлённый, властный, что её первоначальная хрупкость, казалось, растворилась без следа.

Она не просто знала, чего хочет, она знала свое будущее. Он ошибочно полагал её потерянной в пучине безысходности, но он глубоко заблуждался.

Её последние слова перевернули мир в его глазах. Он предполагал видеть рядом с собой спокойную, покорную жену, а здесь она нарисовала совсем другую картину их семейной жизни.

Демоны подери! Это ни в какие рамки не входит!

Он прикрыл глаза и глубоко вздохнул.

— Это… сложно, — наконец произнес он, устремив свой взор на неё.

Он и помыслить не мог, какой водоворот событий закружит его в дальнейшем. Но в бездонных омутах её глаз плескалась тихая уверенность знания, и он, ведомый неведомым порывом, доверился ей.

Какая теперь разница, если очередная надежда рассыплется в прах, как рухнула его мечта о джемат?

Возможно, на этот раз перемены не принесут с собой горький привкус разочарования, а, напротив, щедро одарят его жизнь новыми красками и смыслами.

— Я постараюсь. Как тебя зовут? — произнес он, осознавая, что до сих пор не знает её имени.

Вот болвал!

— Алаиса, — услышал он чуть ли не насмешливый голос, видимо, она увидела растерянность на его лице.

Родители Фартаха были оглушены лавиной новостей: и то, что я девушка, и то, что их сын намерен жениться.

Абдул лишь взглянул испытывающим взглядом и тихо спросил:

— Ты уверен, сын мой?

— Да, — прозвучал в ответ твердый, как кремень, голос Фартаха.

Мне почудилось, что в этом скоропалительном браке Абдул уловил нечто подозрительное, чем вспыхнувшая симпатия, но отговаривать сына не стал.

Мира же, преисполненная благодарности, со слезами на глазах бросилась ко мне в объятия. Она, словно птица, защебетала и возносила молитвы Богам.

Все время вопрошая, чем она, недостойная, заслужила такую милость: и сын нашелся, и муж жив, и вот свадьба!

Оформление брака промелькнуло мимолетным вихрем, и вскоре мы, уже связанные узами, направились на базар, восполнить последние пробелы в приготовлениях к путешествию.

Там, в гуще торговых рядов, я переговорила со своими людьми, уладив отправку еще одной семьи вместе с караваном.

Весть о моем замужестве, словно громом поразила их. На лицах застыло нескрываемое удивление, сменившееся осторожной радостью. Они с пристальным вниманием изучали Фархата, словно пытаясь разглядеть в его облике тень коварства.

Он же, в свою очередь, старательно скрывая под маской невозмутимости удивление, вызванное моим столь неожиданным деловым тоном, сохранял невозмутимый вид.

На рассвете, приближаясь к караван-сараю, меня оглушил гул возмущенных голосов. Купцы, словно взбесившиеся торговцы на базарной площади, срывались на крик, браня тех, кто жаждал присоединиться к нашему каравану.

Недовольство клокотало, перерастая в угрозы, а некоторые клялись жаловаться самому Повелителю. Шантары, невозмутимые, словно скалы, продолжали грузить пожитки пассажиров, которых едва ли не силой выталкивали с площади.

Заметив меня, Архад, старший над караваном, приблизился и, склонив голову в знак приветствия, тихо промолвил:

— Боюсь, дело дойдет до драки. И это уже не первый раз крики и угрозы сыплются, как песок из дырявого мешка.

Подойдя к хозяину караван-сарая, чей взгляд, казалось, безучастно скользил по разгорающемуся спору, я резко спросила:

— Почтенный, шантары заплатили вам за место сбора каравана? И, насколько мне известно, покрыли изрядную часть издержек за причиненные неудобства. Так почему же вы, вместо того чтобы утихомирить этих взбудораженных торговцев, наблюдаете за этим балаганом со спокойствием? Мы ведь не мешаем им. Никто из них сейчас не готовит караван к отправке. Почему вы бездействуете?

Он медленно повернул голову в мою сторону, словно очнувшись от забытья, и в его взгляде застыло удивление, смешанное с неприкрытым недовольством. Как смеет женщина, тем более в присутствии мужчин, нарушать молчание и вмешиваться в их дела?

Его губы скривились в презрительной усмешке.

— Женщине не место в таких разговорах, — процедил он сквозь зубы. — Это дела торговые, мужские. Не вам решать, что я должен делать на своей земле.

Я усмехнулась в ответ, не смущаясь его грубостью.

— Может быть, вы и правы, почтенный. Но позвольте напомнить, что именно наши шантары обеспечили ваш караван-сарай щедрой платой, чтобы мы могли спокойно собраться. Не думаю, что в их планы входило оплачивать еще и балаган, который вы позволяете разводить.

Мои слова, кажется, задели его за живое. Он выпрямился во весь свой немалый рост и взглянул на меня с неприкрытой враждебностью.

— Ты переходишь все границы дозволенного, женщина! Это не твоего ума дело. Торговцы всегда найдут повод для споров, это их природа. Шантары заплатили за место, это правда. Но они не покупали мое право вмешиваться в чужие разборки. Пусть сами решают свои вопросы. Если вам что-то не нравится, можете покинуть мой караван-сарай!

— Покинуть? — я вскинула бровь, изображая удивление.

Я сделала паузу, обводя взглядом толпу торговцев, чье внимание теперь было приковано к нашей перепалке.

— Значит, вы предпочитаете сидеть сложа руки, пока дело не дойдет до рукоприкладства? Или пока кто-нибудь не решит, что шантарам здесь не место, и не начнет устраивать им настоящую войну? Ваше бездействие может дорого обойтись всем.

Он презрительно скривил губы и отвернулся, демонстрируя полное равнодушие к моим словам. Его надменность лишь подстегнула меня. Я знала, что не могу просто стоять и наблюдать, как ситуация выходит из-под контроля.

— Может быть, стоит поинтересоваться у уважаемых купцов, что они думают о гостеприимстве хозяина караван-сарая, позволяющего срывать подготовку к отправке и оскорблять тех, кто платит за его услуги? Подумайте, почтенный, не разнесется ли вести о столь пренебрежительном отношении к нуждам постояльцев по дальним землям, словно пыльная буря, опаляя доброе имя вашего заведения?

Воцарилась тишина. Хозяин караван-сарая побледнел. Он понял, что перегнул палку и его жадность может обернуться против него самого. Медленно, с трудом пересиливая себя, он опустил взгляд и пробормотал:

— Хорошо, я поговорю с ними. Постараюсь уладить этот спор.

— Не хватало еще женщине совать свой любопытный нос в чужие дела, — проворчал он еле слышно, словно приглушенный ропот недовольства, направляясь в сторону торговцев.

На этот раз спор удалось уладить как раз вовремя: к нам приблизились двое воинов — шантар в своих черных одеждах. И подумать не могла, что придется собирать отряд для охраны каравана прямо в черте города.

Никогда бы не подумала, что наши караваны кому-то перешли дорогу, что все это часть чьего-то зловещего плана. Возможно, невежды и вовсе не ведают, что за люди сопровождают груз, полагая, будто шантары лишь наемники.

А может, в ком-то зреет обида из-за того, что мы перестали водить чужие караваны, отдав предпочтение лишь этим загадочным торговцам?

Впрочем, какая теперь разница? Главное, что кровь не пролилась, и мы успели взять ситуацию под контроль. Присутствие хоть одного шантара всегда добавляло напряжение, даже если они всего лишь выполняют свою работу.

С их мрачной аурой, безмолвными взглядами и безупречной дисциплиной они больше походили на предвестников беды, чем на обычных охранников.

Я чувствовала, что, вероятнее всего, буду втянута в какую-то сложную игру, где правила известны лишь другой половине.

Но я не собиралась сдаваться. Мой долг — обеспечить безопасность каравана и доставить груз в целости и сохранности, и чтобы это не было, а придется подумать над безопасностью своих людей даже в черте города.

Торговцы со своими претензиями все же задержали выход каравана, и солнце уже стояло в зените, когда караван медленно двинулся вперед, оставляя позади городские ворота.