Повелительница пустыни

15

Моя жизнь раскололась надвое: заботы Повелительницы и… зыбкое положение любовницы. Пока Мигир был поглощен своими делами, я предавалась своим.

Шаг за шагом я вычистила территорию, где некогда возвышался дворец и простирался город. Теперь же здесь зияли руины — безмолвное напоминание о моей несдержанности, о буре, что пронеслась сквозь меня.

Я долго терзалась, анализируя свой порыв, но в итоге пришла к единственному выводу: иначе поступить я не могла.

Главное, что я осознала: «мои дети» так и не усвоили уроки. И вот, крадучись, заползла предательская мысль: стоит ли вообще возрождать то, что обречено вновь пасть жертвой людской глупости?

— Не терзай себя этими мыслями, — прозвучал голос Дии.

Она тихо опустилась рядом на ступени разрушенного дворца, где я предавалась своим терзаниям.

— Твои сомнения понятны, — продолжила она, и ее глаза, обычно полные света, сейчас отражали отблески грусти. — Видеть плоды трудов обращенными в прах — это испытание не для слабонервных. Но разве ты сама не есть доказательство того, что из пепла может возродиться жизнь?

Она была права. Я, рожденная в пламени и боли, была не только Повелительницей, но и разрушительницей. Парадокс, заключенный во мне, терзал меня изнутри, требуя ответа.

— Легко говорить о возрождении, когда сам не несешь бремя ответственности, — пробормотала я, скорее себе, чем Дие. — Они вновь повторят свои ошибки. Жадность, зависть, ненависть… это в их природе.

Дия коснулась моей руки, и ее прикосновение было легким, но ощутимым.

— Ты сейчас видишь лишь тьму, Повелительница. Но есть и свет. Есть те, кто стремится к знанию, к гармонии, к созиданию. Они нуждаются в твоей защите, в твоем руководстве. Не отказывай им. Не позволяй сомнениям омрачить твой разум.

И в ее словах я услышала отголоски надежды. Слабые, едва различимые, но все же существующие.

Может быть, она права. Может быть, и стоит дать им еще один шанс? Ради тех немногих, кто способен увидеть красоту в рассвете, а не только выгоду в темноте.

Я подняла взгляд, встречаясь с глазами Дии. В них я видела не просто отражение своих сомнений, но и отблеск веры в лучшее. И в этот момент я поняла, что не могу отступить.

Не ради себя, а ради тех немногих, кто еще способен увидеть свет в темноте. Я должна дать им шанс и помочь им построить новый мир, где жадность и ненависть уступают место знаниям и гармонии.

— Ты права, Дия, — проговорила я, ощущая, как в голосе появляется уверенность. — Я не могу позволить сомнениям омрачить мой разум. Я должна верить в них, даже если они сами в себя не верят. Я буду их защищать, буду их направлять. И если они вновь оступятся, я подниму их и помогу им идти дальше. Потому что такова моя судьба. Потому что я — Повелительница.

— Твой путь будет не гладкой дорогой, усыпанной розами, а тернистая тропа, ведущая ввысь. Сомнения будут твоими вечными спутниками, шепчущие на ухо, заставляющие вопрошать о верности каждого шага. Сердце твое не сразу познает тихую гавань любви и покоя. Оно будет выстрадано в горниле испытаний. Враги, словно хищные птицы, не раз обрушатся на тебя, стремясь сломить дух, но именно в этих схватках ты обретешь истинную себя, выкуешь волю из стали и найдешь в себе неиссякаемый источник силы.

Она умолкла, и я почувствовала, как часть ее видения будущего перетекла в меня, оставив лишь смутное эхо без надежды на расшифровку. Теперь, когда любовь, наконец, расцвела в моей душе, неужели судьба вновь обернется ко мне своей жестокой стороной?

Нет, этого не может быть! Я должна поговорить с Мигирем, открыть ему душу, поведать о себе. Представить ему свой дворец и предложить объединить наши государства в одно большое.

И самое главное… я должна сказать ему, что у него будет наследник.

Эта новость и для меня прозвучала громом среди ясного неба, ведь столько лет мне подмешивали зелье бесплодия, что я даже не думала, что такое может случиться.

Беременность… Наследник… Эти слова звенели в голове, как колокола, возвещая о новом этапе, о надежде, о будущем.

Но вместе с ликующим сердцем поднялась и зловещая волна страха. Как отреагирует Мигир? Поверит ли он в чудо, которое я ношу под сердцем?

Примет ли дитя, плоть от плоти моей? Вдруг отвергнет, как ненужную вещь, обвинив в долгом отсутствии?

Вдруг ядовитые сомнения, посеянные чужими устами, отравят его душу? Ведь я отказалась от золотой клетки дворца, и этот поступок могут вывернуть наизнанку, представив в самом мрачном свете.

Кажется, мимолетная мысль так сильно меня напрягла, что я вздрогнула от прикосновения. Рука Дии легла на мою, и сквозь нее волнами разливалось успокоение.

В ее глазах, глубоких и бездонных, отражалась мудрость и понимание бушующей бури, терзавшей мою грудь.

Тепло разлилось по телу, вытесняя ледяной ужас и панику. В голове постепенно прояснялось, как будто кто-то аккуратно разматывал клубок спутанных мыслей.

Взгляд, наконец, сфокусировался на Дие. Ее лицо, обрамленное седыми волосами, было совершенно спокойным, словно она находилась в центре шторма и наблюдала за ним со стороны, не будучи вовлеченной.

Я слабо улыбнулась Дии, чувствуя, как тепло ее руки постепенно рассеивает мрак в моей душе.

— Спасибо, — прошептала я, зная, что эти слова не могут выразить всей моей благодарности.

Мелькая тенью по кухне в танце с кастрюлями и сковородками, я лихорадочно плела нить предстоящего разговора.

Как он воспримет известие? Променяет ли холеные стены дворца на скромный уют моего дома? Примет ли ту, что правит бескрайними песками, Повелительницу огромного царства, где каждый бархан — моя вотчина? Вопросы множились и вставали в очередь, ожидая желанного ответа.

И сейчас мой слух уловил знакомые шаги, которые я узнала бы из тысячи, и они эхом отозвались за окном.

С улыбкой и со жгучим желанием почувствовать его губы на своих я ждала своего любимого, что вот — вот распахнется дверь, появится он, Мигир, и с лучезарной улыбкой раскинет руки, маня в свои объятия, и…

Я споткнулась о его лицо, суровое, грозовое. Его мысли, словно молнии, пронзали его облик: брови сдвинулись в неприступную хмурь, губы сжались в тонкую непроницаемую линию, подбородок дернулся, словно от внутреннего разряда.

Улыбка, застывшая на моих губах, подобно капле росы на холодном стекле, дрогнула и бесследно исчезла.

— Что случилось? — прошептала я, а сердце болезненно сжалось, и я шагнула навстречу.

Он замер напротив, взгляд его обжигал, словно раскалённый песок. Его грудь вздымалась тяжело, как отголоски бушующего урагана в душе.

С трудом взяв себя в руки, словно вытаскивая слова из липкой трясины, он прохрипел:

— Роул Ивэз… он исчез в песчаной буре. Искали… Тщательно искали. Ни следа.

— Пустыня огромна,… — пробормотала я, чувствуя, как подступает дурное предчувствие.

— Странно другое, Алаиса. Он исчез, когда тебя не было в городе. И ещё странно, что для поиска ни одного шантара не нашли, ни они, ни мы. Словно все по чьему-то знаку растворились в воздухе. Ты — шантар, Алаиса, ты можешь ходить по пескам, не боясь их гнева. Вы предчувствуете бури, и ходят слухи, что они вам… подвластны.

"Подвластны? Лишь мне одной," — мысленно парировала я, ощущая холодок подозрения.

— И что? Раз шантар — значит, мы все под подозрением? У нас теперь свои заботы. Мы сопровождаем караваны переселенцев, оберегаем их жизни.

— Скажи мне, Алаиса, что ты не причастна к гибели принца? А то….

— А иначе что? Арестуешь? Выдашь своим союзникам? Или убьёшь здесь же, на месте?

— Алаиса, не шути! Не лги мне! — Голос его дрогнул, в нём прорвалось глухое рычание сдерживаемой ярости.

Комнату наполнил ледяной холод, словно дыхание холодной вьюги. Ноздри его раздувались, а в глазах плескалась неприкрытая злость.

Вот она, вторая сторона моего любимого: властная, не терпящая возражений, жестокая в своей непреклонности.

Я выдержала его взгляд, не дрогнув. Какой ответ он ждал на этот сложный вопрос? Солгать? Или сказать правду?

Отречься от своей причастности к гибели принца? Но тогда нашу жизнь отравит моя ложь, а его недоверие и подозрение. Если я солгу сейчас, этот вопрос все равно рано или поздно встанет между нами, как непроходимая стена.

Семья должна строиться на доверии и честности, иначе это лишь жалкое подобие. Тяжёлое предчувствие сдавило горло ледяной хваткой.

— Я отомстила! — хрипло вырвалось из меня. — Отомстила за обесчещенную сестру, за смерть родных.

— Ты?!

Он вцепился в мои плечи, яростно тряхнул.

— Ты понимаешь, что натворила? Ты убила принца! Ты подставила меня! — прорычал он сквозь зубы.

— Я ОТОМСТИЛА ЗА СВОЮ СЕМЬЮ! — с трудом выдохнула я, словно выплёвывая каждое слово.

— Ты не имела права касаться его! Он принц, а ты, шантар, без роду, без племени. Это я обласкал тебя своим вниманием, удостоил чести делить со мной ложе, пока ты не подаришь мне наследника.

— А потом…? — глухо прошептала я.

— Потом… Потом я не знаю, что будет после твоего признания.

Он вскинул голову, окинул меня холодным взглядом и отрезал:

— Я подумаю, что теперь делать. Оставайся дома и не смей исчезать.

Когда он ушел, комок боли, терзавший грудь, вырвался наружу криком, потонувшим в тишине дома. Нестерпимая боль жгла душу словами, словно клеймом. Где мой нежный Мигир? Его ласковые объятия, нежные слова, его любовь… Всё исчезло, развеялось как дым.

— Ты даже после смерти нанёс мне удар, — прошептала я, бессильно прислоняясь к холодной стене.

В голове бушевал хаос. В первое мгновение отчаянно захотелось броситься к нему, обнять и рассказать всё в мельчайших деталях, но его слова «без роду, без племени» вернули в жестокую реальность.

Несмотря на его любовь, он оставался дитём своего окружения. Он будущий Повелитель, и сейчас мое признание обрушился сокрушительным ударом.

Его устои, его мировоззрение, выкованные в горниле долга и традиций, дрогнули и пошатнулись. Преодолеть эту пропасть казалось немыслимым.

И тогда, в этот миг озарения, я осознала всю тщетность своих надежд. Любовь, как бы сильна она ни была, она не всесильна. Она не может перекроить мир, переписать законы, вытравить из души вековые убеждения.

Он рожденный править, не сможет отринуть свою судьбу, свои обязательства перед предками и потомками ради мимолетного счастья со мной, "без роду, без племени".

Боль пронзила меня, словно осколок разбитого зеркала. Я увидела в нем не просто любимого мужчину, а будущего правителя, обремененного долгом и традициями, запертого в золотой клетке своего положения.

Он не свободен выбирать, не свободен любить, не свободен быть самим собой. Его любовь ко мне — это лишь временная слабость, минутная отдушина перед лицом грядущих испытаний.

Я все еще сидела на кухонном полу, захлёбываясь в горьких слезах, раздавленная очередным предательством, когда дверь распахнулась, и на пороге возникли джемат.

Старший из них скользнул по мне презрительным взглядом и ухмыльнулся каким-то своим мыслям.

Медленно поднявшись, я оперлась на столешницу, где зловеще поблескивали лезвия ножей. Незваные гости были крайне некстати. Неужели Мигир уже все решил? Неужели меня сейчас схватят, как бессловесную скотину и отправят в чужую страну в качестве дара, как символ доброй воли? Неужели он думает, что я, словно овца, покорно пойду на заклание?

Я ощущала, как похотливые взгляды ползают по моему телу, словно мерзкие слизни, оставляя за собой липкий след отвращения. И немудрено: на мне была лишь тончайшая ночная сорочка, почти прозрачная, едва скрывающая дрожащие контуры моей фигуры.

Старший из них бесстыдно окинул меня взглядом и оскалился:

— На такое тело всегда найдется покупатель. Ты станешь жемчужиной любого борделя. Взять её!

Больше ждать я не собиралась. Кто их сюда прислал и по чьей воле, разберусь потом. А пока, мальчики, попробуйте-ка взять шантара.

Серех Об’Рек был садразам Повелителя, отвечавший за безопасность владыки и его сыновей.

Он получил приказ продать в бордель эту строптивую игрушку его сына, возомнившую себя его женой. Та, что дурманила разум Мигиря, заставляя его предпочитать дворец чужому дому, и не желавшая стать всего лишь одной из наложниц.

Все это невыносимо раздражало Повелителя, и он решил сам устранить источник раздражения, полагая, что его сын ослеплен каким-то наваждением и не способен здраво рассуждать.

Принц не будет искать уже употребленную чужими мужчинами свою возлюбленную по всему миру.

Погорюет и успокоится. Только Повелитель не знал, на кого поднимает руку.

Резким движением я схватила ближайший нож, и его сталь холодно блеснула в лучах света. В глазах застыла решимость, перемешанная с отчаянием.

Мои пальцы крепко сжали рукоять, и я почувствовала, как знакомая уверенность растекается по венам. Я не позволю им сломить меня. Не сегодня.

Первый нападавший, уверенный в легкой победе, бросился вперед. Я уклонилась от его неуклюжей атаки и, развернувшись, полоснула ножом по руке.

Кровь брызнула, окрашивая пол в алый цвет, а его вопль боли эхом разнесся по кухне. Остальные замерли на мгновение, застигнутые врасплох моей внезапной агрессией.

Я не дала им времени на передышку. С диким криком, полным ярости, бросилась в атаку. Нож в моей руке стал продолжением самой меня, смертоносным инструментом защиты. Каждый удар, каждый выпад был пропитан ненавистью к тем, кто посмел посягнуть на мою свободу, на мою честь.

Я танцевала между ними, словно дикая кошка, уклоняясь от ударов, нанося свои: точные и безжалостные.

Кухня превратилась в поле битвы, залитое кровью и наполненное криками боли. Но я не чувствовала ни страха, ни жалости. Лишь холодную, всепоглощающую ярость, которая давала мне силы сражаться. Я буду защищаться до последнего вздоха, до последней капли крови. Я не позволю им взять меня живой.

Серех Об’Рек не ожидал такой дерзости от хрупкой женщины, оказавшейся мастером клинка. Это неожиданное открытие лишь укрепила его в правоте решения Повелителя.

С такими навыками она настоящая угроза трону. И её слова, прозвучавшие змеиным шипением за спиной, которую он не мог повернуть из-за ледяного прикосновения стали у горла, стали последним гвоздем:

— Передай Повелителю, что он горько пожалеет о содеянном. Я помню обиды. И однажды я сотру его царство в пыль, — прошипела она, обжигая его ухо своим ядовитым дыханием.

— Проваливай.

Я отступила в тень и, не отрываясь, следила, как он уходит. Едва за ним захлопнулась дверь, я, словно скинув с себя оцепенение, торопливо облачилась в одежду шантар и, крадучись покинула дом, где еще недавно мой возлюбленный принц дарил мне жаркие ночи полные любви.

Остановившись в тенистом переулке, я направила во дворец свою маленькую змейку, которая стала моими глаза и ушами в мире теней. Ей предстояло выведать все тайны, что клубились сейчас в его покоях.

Серех Об’Рек не ожидал от этой девушки столь яростного отпора. Он был ошеломлен ее виртуозным владением простым ножом.

Почти бегством покидая ее дом, он ощущал, как злоба сдавливает его горло. Как же так, ему, садразу Повелителя, приходится пресмыкаться перед какой-то девкой! Но еще сильнее был внутренний трепет, вызванный ее словами.

Поначалу это могло показаться лишь предостережением, но чем дольше он прокручивал в голове ее фразы, тем явственнее ощущал в них ледяное дыхание угрозы.

И это была не пустая бравада, а самая настоящая угроза, которую она непременно воплотит в жизнь. Но как именно она это сделает, оставалось для него загадкой, терзающей разум.

Откуда в ней столько силы и уверенности? Ведь на первый взгляд она всего лишь слабая женщина.

Слабая? Эта уверенность уже треснула, как тонкий лед под первыми лучами весеннего солнца…

«Кто она? Марионетка в чужой игре? Или кинжал, спрятанный в складках шелка, подосланный, чтобы оборвать жизнь принца, а быть может, и самого Повелителя, пробравшись в сердце дворца через его сына? Став женой, она обретет власть, недоступную даже самым искусным шпионам. Так что же влечет принца к ней с такой неукротимой силой? Что скрывается за этой маской невинности? Но вытянуть правду из принца, это все равно, что осушить море чайной ложкой. Остается лишь одна надежда на мудрость Владыки, который, возможно, сумеет достучаться до сердца сына, ослепленного любовью».

Разговор с принцем оказался бесплодным, как попытка вырастить цветок в пустыне. Едва заслышав о гибели людей, отправленных "увещевать" строптивую девку, он мгновенно распознал звериный оскал, скрывающийся под личиной "увещевания".

Однако перечить отцу Мигир не посмел. В его душе бушевал жестокий шторм, где долг и любовь сцепились в смертельной схватке, разрывая его сердце на тысячи осколков.

Он заперся в своих покоях, погрузившись в тягучие раздумья, словно в густой смоле. Слова отца, холодные и расчетливые, эхом отдавались в голове, отравляя саму мысль о ней.

Слабая? Нет, эта девушка обладала какой-то дьявольской силой, раз смогла так глубоко проникнуть в его сердце, что он позволял ей много вольности.

Может отец прав в том, что она представляет опасность, что она, словно змея, пригретая на груди, готова ужалить в самый неожиданный момент? Но как тогда расценивать её рассказы о сопричастности их душ? Об их перерождении?

Неужели все это ложь? Но тогда ему не казался рассказ неправдой, а наоборот, подтверждали его ощущения.

И как отказаться от нее, когда она уже стала частью его самого? Когда ее глаза, два глубоких омута, заглянули прямо в душу и увидели там то, что он сам тщательно скрывал от себя?

Лишь рядом с ней он сбрасывал тягостный покров придворной шелухи, ощущая пьянящую свободу.

Мириг метался по комнате, как зверь в клетке. Желание обладать ею, защитить ее, уберечь от грядущих бедствий боролось с долгом перед отцом, перед народом, перед самим собой.

Он знал, что выбор этот терзал бы его долго, но отец избавил его от мук, сделав выбор за него.

И, смирившись с неизбежным, в тиши своих покоев, словно выдыхая израненную душу, прошептал едва слышно:

— Может быть, так и к лучшему…

В тишине нанятой комнаты доходного дома, где мне предстояло заново собрать себя по осколкам, мысли захлестнули с яростью прибоя, грозя раздавить, расплющить, обратить в пыль.

Душа кровоточила, разрываясь на части, судорожно сшивалась и вновь распадалась от нестерпимой боли. В сознании вихрем кружились мысли о предательстве любимого, словно ядовитые змеи терзая сердце, и тут же робко опровергались, оставляя лишь горький привкус сомнения.

Стены комнаты давили своей унылой серостью, отражая мое внутреннее состояние. Каждый предмет казался враждебным свидетелем моего краха, безмолвно укоряя за наивность и слепоту.

Я пыталась ухватиться за ускользающие обрывки воспоминаний, за те моменты, когда мир казался светлым и полным надежд, но они ускользали сквозь пальцы, как песок, оставляя лишь ощущение острой потери.

И среди этого хаоса мыслей появилось осознание, что нужно принять этот жестокий урок, смириться с неминуемой разлукой. Я не могу позволить своей любви стать для него бременем, обузой, которая помешает ему исполнить свое предназначение.

Пусть я буду тихой гаванью в его воспоминаниях, а не якорем, тянущим его на дно.

В этот момент я поняла, что истинная любовь — это не только жажда обладания, но и умение отпустить. Отпустить того, кого любишь, ради его блага, ради его будущего. Пусть он правит своим миром, пусть исполняет свой долг, а я… я буду жить своей жизнью, храня в сердце лишь отголоски нашей короткой, но такой яркой любви.

И хотя на сердце была невыносимая боль, в глазах появилась решимость. Я знаю, что никогда не смогу забыть его, но также знала, что это единственный правильный путь.

Путь, который даст ему шанс стать великим правителем, а мне — шанс найти свое место в этом мире.

Тем более я уносила с собой искру нашей любви, для которой поклялась воздвигнуть свой собственный прекрасный мир. Горько сознавать, что отцом ему станет другой.

— Ничего, мой маленький, — прошептала я, ласково касаясь живота, еще почти плоского, но уже хранящего в себе трепетную тайну новой жизни. — На этот раз я тебя не подведу.

Как ни утешала себя сейчас, а тоска разливалась в груди, словно яд от мысли, что не суждено мне в этой жизни разделить путь с любимым. Зачем же снова наступила на грабли, когда поклялась никого не впускать никого в свое сердце?

Возродить царство из пепла, разгадать последнюю загадку Вахуса и воспарить в божественные чертоги — вот мои истинные цели. Но меж ними прокралось прошлое, зов которого я не смогла, да и не захотела игнорировать.

А если вдуматься, не чувствую я пока неудержимой тяги покинуть этот мир. Что ждет меня там, в чертогах? Есть ли там озорной ветер, играющий с прядями волос и ласкающий щеки?

Освежает ли там прохладная вода, смывающая печали и невзгоды? Радует ли глаз сочная зелень, укрывающая в знойный день своей тенью? Существует ли там любовь, способная вознести душу в небеса?

Я не знаю ответов… И, быть может, именно поэтому мое сердце откликнулось на зов другого сердца. И это такое упоительное чувство, пусть даже и оставившее привкус горечи на губах.

Жизнь прекрасна, и пока я здесь, я буду жить. А жить мне есть ради кого.

Если бы я вступила на порог дворца Мигиря, то кто знает, какие вихри судьбы закружили бы нас?

Кто дал бы гарантии, что с нами было бы все хорошо? Я думаю, никто. Да почему я должна жить в чужом дворце, когда есть свой. Пусть пока в руинах, но это временное его состояние.

Мне бы разгадать загадку Вахуса, найти свои силы, и тогда ты, малыш, будешь в неприкосновенности, словно жемчужина в раковине. Я воздвигну для тебя царство, сотканное из любви и безопасности.

И для этого я должна оградить тебя от всех бед. Ты не должен вырасти без мужской поддержки. Мы найдем тебе отца, пусть и фиктивного, но он у тебя будет. Он будет щитом от жестокого мира.

Сегодня мы отправимся на этот проклятый невольничий рынок и выберем мужчину, который на время станет нашей защитой и прикрытием от злых языков и любопытных глаз.

Я ни в коем случае не должна стать олицетворением распутства. Повелительница и внебрачный ребенок — это непростительный диссонанс.

Этого нельзя допустить ни при каких обстоятельствах. А ведь мои мечты плели совсем иную картину: заботливый отец, крепкая семья, ребенок, рожденный в любви и согласии….

Однако судьба распорядилась иначе, и я несу в себе плод греха, дитя тайной страсти, который будет заклеймен внебрачным рождением.

Это пятно, которое я должна скрыть любой ценой, чтобы оградить его от общественного порицания. Он должен жить спокойной и счастливой жизнью.

Я должна играть по их правилам, чтобы защитить себя и своего ребенка. Придется мимикрировать под этот прогнивший мир, пока я возвожу свой собственный мир, где ветхие устои и лицемерные правила постепенно уйдут в небытие.

Ненавижу эту часть базара, клоаку отчаяния, где каждый камень мостовой, кажется, впитал слезы и безысходность. Но сегодня я здесь, и иду сквозь толпу под маской бера, наслаждаясь лицемерными поклонами.

Внимание привлек один из трех помостов. На нем, словно изваяние скорби восседал старик. Его седые растрепанные волосы напоминали облака перед грозой, а одежда, хоть и не новая, хранила еще следы былого достоинства. В каждом движении чувствовалась обреченность, взгляд то и дело метался в сторону.

Проследив за его взглядом, я увидела женщину. Она стояла на коленях, съежившись от горя, и слезы, как драгоценные жемчужины, катились по ее щекам.

На торги был выставлен каменщик. Он дерзнул обмануть самого бера, кому воздвигал дом. Тот уличил его во лжи, и теперь, лишенный средств уплатить непомерную неустойку, он стоял, словно скотина, на позорном помосте.

Болезненный укол сострадания пронзил грудь. Что-то нестерпимо фальшивое звучало в этой сцене. Не вязался этот старик с образом мошенника, да и сомнительно, чтобы суд долго разбирался в деле, где против него сам бер: деньги — вот главный судья, всегда на стороне богатых.

Вначале я не хотела вмешиваться, но выяснилось, что если его никто не купит, то его ждет смерть: отрубание руки и ссылка в Худор, в каменоломни.

За обман беру были жестокие наказания.

— Сколько он стоит? — прозвучал мой вопрос, рассекая гнетущую тишину.

Услышав ответ, я едва сдержала усмешку. Неужели жалкие десять серебряных монет способны покрыть расходы бера? Впрочем, стоимость старика и так была высока, вот почему он и пылился здесь, никому не нужный.

— Я покупаю.

Мои слова упали в тишину, словно камень в колодец. Мгновение спустя раздались саркастические смешки, словно стая ворон поднялась в небо.

Старик, казалось, ничего не слышал. Он удрученно смотрел на женщину, словно не смея надеяться на избавление. Вдруг она очнулась от оцепенения и поползла ко мне, хватая за ноги.

— Господин! Заберите и меня в рабыни! Умоляю, не разлучайте нас!

— Прочь! Где твоя гордость? Где стыд? Открыла лицо и теперь унижаешься? Уйди! Не докучай почтенному беру своими недостойными мольбами!

Раздался свист плети, и удар обрушился на её спину. Она вздрогнула, но лишь сильнее прижалась к моим ногам. Старик рванулся к ней, но и его настигла та же участь.

— Оставь её! — мой голос прозвучал как раскат грома. — Встань. Пойдешь со мной.

Расплатившись с торговцем, мы вернулись в доходный дом, где я распорядилась выделить им отдельную комнату. Дав им время успокоиться и прийти в себя, я потом выслушала их неприглядную историю.

Оказалось, Абдул со своей бригадой нанялся построить дом для бера. Обговорили цену и сроки. Но когда дом был готов, бер обвинил его в том, что тот завышал стоимость материалов.

Якобы покупал по одной цене, а ему говорил другую. И даже предоставил свидетеля. Суд, конечно, встал на сторону бера.

А свидетелем оказался его давний оппонент, который таким образом просто убрал с дороги талантливого соперника. Ведь Абдул пользовался заслуженной репутацией честного и умелого строителя.

— Мне рабы не нужны и дарю тебе свободу. Вы можете жить спокойно и дальше, — проронила им, когда выслушала их историю.

— Господин, позволь нам остаться с тобой. Нам некуда идти. Дом забрали, и у нас ничего нет. Мы обязаны вам жизнью и будем служить вам до конца наших дней. Не прогоняйте нас. — Они опять бросились в ноги.

— Встаньте. Хорошо, но я вас найму как слуг и буду оплачивать вашу работу. Только дом мой очень далеко, и вы можете пока попрощаться с родными, если они у вас есть. Скоро мы уедем.

— У нас никого нет. Был один сын, и то пропал. Много лет от него нет вестей. И мы не знаем, жив он или нет.

— Отдыхайте. Завтра пойдем на базар и купим немного для вас вещей, — распорядилась я и вернулась в свою комнату.

То, что завтра опять посещу невольничий рынок, им не стала говорить. Туда пойду без них: хватит им впечатлений от того посещения.

— А бера нужно наказать, — прошептала я, поглядывая в окно.

Наутро мы прошлись по базару и купили им вещи первой необходимости, а по дороге я попросила показать злополучный дом, который разрушил их жизнь.

Хорошо устроился бер в новом и красивом доме, где через ограду можно было наблюдать голоса прислуги, мечущихся в суете домашних дел.

Отправив назад их, я направилась в сторону рабского рынка. Долго и внимательно рассматривала мужчин — рабов, но ни один не подходил под мои требования.

Как у капризной женщины: этот слишком низок, этот слишком высок, а этот слишком тонок….

«Малыш, а подобрать нужного нам мужчину, оказывается, трудная затея».

С мрачными мыслями вернулась к себе, чтобы еще раз поразмыслить над сложившейся ситуацией.

Едва я успела шагнуть в комнату и прикрыть за собой дверь, как в нее постучали. Сердце екнуло.

Распахнув дверь, я увидела джемата. Инстинктивно напряглась, готовясь к отпору: «Что на этот раз? В чем меня обвинят? Зачем он здесь?»