Последний звонок. Том 2

Глава 123 Дима

Я вскочил на ноги, Кай поднялся медленнее. У «скорой» Маша опередила нас обоих. Выронила пистолет, схватилась за голову и застонала. Я заглянул внутрь. На опустевшей каталке одиноко лежала кислородная маска.

— Мамонт тоже пропал, — отчитался Кай. — А на вид был — мертвее мертвого! Дожили. Уже и покойникам доверять нельзя.

Вытирая разбитые губы, подошел Брик.

— Положенцев попытается вломиться к девчонке в мозг. У него это получится, рано или поздно. Но я могу его опередить. Не обязательно находиться рядом, чтобы…

— Даже если бы я тебе доверяла, — перебила Маша, — ты собираешься вырвать кусок мяса из-под носа у голодного пса. Хочешь убедить меня, что он не прикончит Юлю просто от злости? И какого черта ты не убил Положенцева? — Она всхлипнула.

— Иначе мы не получим вообще ничего, — гнул свое Брик. — Положенцев не подпустит нас на пушечный выстрел. В голове Юли от кислородного голодания сейчас начнет твориться черте что, и кому достанется ее сила в итоге — невозможно спрогнозировать. Решай! Кем бы ты там ни была, рассудочная деятельность тебе явно в новинку. Контакт с Юлей есть только у меня, так что если хочешь половинку шанса — дай мне ввести препарат!

Маша стояла, согнувшись, и опиралась руками о борт «скорой». Думала. Я стоял рядом и видел, как она кусает губы.

— Не только, — сказал я.

Маша встрепенулась, посмотрела на меня. Брик одарил взглядом вытаращенных глаз.

— У меня был телепатический контакт с Юлей, на мосту. Мне она доверяла. Я могу пойти за ней. Что? Разве меня не для этого готовили?

Лицо Маши изменилось, по-другому напряглись мышцы.

— Начинаю вами гордиться, Дмитрий Владимирович! — произнесла она низким голосом. И тут же переменилась вновь, заговорила тихо и почти что нежно: — Дима, ты…

Я ждал, что она начнет отговаривать меня, и она, кажется, собиралась, но не нашла в себе сил. Отвела взгляд.

— Спасибо тебе.

— Бред! Безумие! — Брик схватился за голову. — Помимо того, что это для тебя — ничем не обоснованное самоубийство… Как ты видишь успех операции? Юля отдает силу — кому? Тебе?! Да ты уже на стороне Разрушителей, это…

— Приемлемо, — вмешалась Маша, и голос ее опять погрубел. — Если он и погибнет, мне достаточно будет прикончить тебя и самоуничтожиться. Баланс будет в пределах допустимой погрешности.

Я запрыгнул внутрь машины, сел на каталку и посмотрел Брику в глаза.

— Боря, слушай меня. Как только я отключусь, ты пойдешь искать Положенцева, и уж там крутись как хочешь, но Юля должна выжить.

«Я очень постараюсь, Дима», — заверил меня его голос, и в нем мне почудилось облегчение.

— Я пойду с ним, позабочусь о том же, — сказала Маша.

— А я, наконец, могу быть свободен? — поинтересовался Кай.

Я поморщился.

— Не валяй дурака. Никуда ты не пойдешь, и сам об этом прекрасно знаешь. Собственное любопытство не пустит, у таких, как ты, оно сильнее страха. Сиди здесь и следи, чтобы я не слишком сильно сдох. Мой друг сейчас объяснит, что, как и когда колоть.

Брик говорил безостановочно, быстро и недовольно. Он еще продолжал загружать мне в подсознание информацию, когда в вену вонзилась игла.

— Счастливой смерти. Главное — не забудь сказать Юле, чтобы вывела препарат, на это — минут десять, потом может быть поздно. Чтобы вывести…

Голос Брика отдалился и пропал. Руки и ноги онемели. Сердце сжала невидимая рука, удары становились все реже и болезненней. Меня окутала тьма, глухая и страшная. Мысленно я кричал в нее, просил, чтобы это прекратилось, но знал — не прекратится. Под редкие громовые раскаты своего сердца я летел в бездну, и скоро погасли все мысли, кроме одной: «Это совсем не похоже на сон!»

Я снова сидела на парапете набережной — той, куда привел меня Саша после первого «испытания». Сидеть было удобно, будто парапет превратился в уютное кресло. Вокруг — никого, как и тогда, и кажется, что светящийся дворец на противоположном берегу принадлежит мне. Где-то там, в его покоях, спит мама. Она здорова, просто очень устала. Когда настанет утро, она проснется, и мы пойдем завтракать. Я наконец-то ей скажу, что мне совершенно по фигу, чем питаться. Мне просто хочется, чтобы она не суетилась и не раздражалась. Чтобы посидела рядом и сказала что-нибудь хорошее. И я тогда тоже что-нибудь хорошее скажу…

— Достойное желание.

Он материализовался над водой. Стоял, будто на твердой невидимой поверхности, скрестив на груди руки и прислонившись плечом к невидимой стене. На белоснежном костюме — ни пятнышка, целехонькую трость держал под мышкой.

— Какое вам дело до моих желаний?

Я не удивилась. Будто это закон нового мира — того, что в последние дни окружил меня — в нем появляются совсем не те люди, которых я хочу видеть.

— Не поверишь, но я здесь именно для того, чтобы исполнять твои желания. Золотой Шар, если хочешь.

— Я хочу, чтобы вы исчезли из моей жизни. Исполняйте.

Засмеялся.

— О нет, девочка. Ты не поняла — возможно, просто не уловила аналогию. Золотой Шар — не добрый волшебник. Он исполняет не озвученные желания, а истинные. Не то, что ты произносишь вслух — руководствуясь глупой, навязанной обществом моралью, а то, чего действительно хочешь. То, в чем боишься признаться даже себе — потому что, по канонам все той же морали, хорошие девочки не должны этого хотеть. Хорошие девочки должны хотеть спасти умирающую маму, а не управлять миром.

— Вам я точно ничего не должна.

— А я и не претендую. Всего лишь прошу тебя задуматься. И поверить, что сейчас перед тобой лежит выбор: возможность управлять Вселенной, вечное познание и великая мудрость — или скучное, унылое существование простой человеческой самки, все мысли которой, так или иначе, крутятся вокруг самца и сотворенных с ним детенышей.

— Заткнись!

— Это ты помолчи. — Белый костюм повысил голос. — Обрывая меня, не позволяя высказаться, ты ведешь себя как страус, прячущий голову в песок. Ты не хочешь меня слушать, потому что тебе страшно. Ты боишься — потому что в глубине души понимаешь, что я прав… Поведение, недостойное полноценной, мыслящей личности. Оглянись по сторонам. Вспомни свою мать. Вспомни других, знакомых тебе, человеческих самок и самцов. Они все боятся и прячут голову в песок — даже если опасность надуманная, предпочитают спрятаться.

— Саша не прячется.

— Завадский? Да, этот не прячется. Но вспомни, кто он — с точки зрения людской морали. Преступник, изгой. Человек, которого общество отринет от себя с облегчением и уверенностью в своей правоте. Скажи, ты хотела бы изменить это общество? Научить людей думать? Заставить мыслить — а не плыть по течению, бездумным стадом следуя за вожаками — чуть более сильными и наглыми, чем девяносто шесть процентов оставшихся? Ты знаешь, что только четыре процента человеческих особей способны мыслить по-своему, а не повторять чужие слова?

— Знаю. Саша говорил.

— Похвально — с его стороны. И, опять же, показательный факт — тебе сообщил об этом преступник. Человек, к которому правильно воспитанная девочка на пушечный выстрел не должна приближаться, оказался единственным, кто не побоялся быть с тобой откровенным… Скажи, такая логика не кажется тебе извращенной? Логика этого мира, его законы и правила? Может, ты все же хотела бы жить в другом мире? В том, которым будут управлять разумные люди?

— Вроде Саши?

«Дедушка» поморщился.

— Завадский — неудачный пример. Он из тех счастливчиков, которым мироздание отсыпало слишком много. Яркую внешность, талант, родительские деньги и связи. Всеобщий баловень — неудивительно, что, когда этот человек встал перед выбором, он выбрал не плюс, а минус. Собственные сиюминутные прихоти оказались для него более значимыми, чем возможность расти и употреблять свои знания для развития общества. Этот экземпляр, каким бы привлекательным ни казался — живое воплощение эгоизма. И попробуй сейчас сказать, что ты об этом не догадывалась.

— А, если и догадывалась — что?

— То, что ты — многократно превосходя Завадского по части таланта — совершенно другая. Если ты соберешься менять этот мир, ты будешь делать это ради мира, а не ради себя. Не зря ведь — именно Хомура, так?

«Дедушка» взмахнул рукой. Над поверхностью воды развернулся экран, на котором замелькали кадры из мультфильма. Финальная битва Хомуры с чем-то непонятным, невероятным и непобедимым. Один на один, без надежды на чью-либо помощь.

У мультяшной Хомуры было мое лицо.

— Подумай, какой жизни ты хочешь? Этой? — «Дедушка» махнул рукой в сторону экрана. — Или этой?

Кадры с Хомурой сменились другими. На том же экране появилась девчонка в нарядном платье — из компании, что возвращалась с Последнего звонка — обнявшая фонарный столб, и брезгливое лицо стоящего рядом парня.

Мама, свернувшаяся на диване в нашей назаровской квартире.

Гордо вышагивающая по улице жена Дмитрия Владимировича — и толпа гопоты, похабно ржущая ей вслед.

Оплетенные венами, выпирающие даже из разношенных тапочек, ноги тети Тани, соседки, тяжелые сумки у нее в руках…

— Подумай, — требовал «дедушка». — Ты ведь уже поняла, что происходящее — не дурной сон и не чей-то глупый розыгрыш.

— Поняла. Но почему? Почему — я? Я этого не хотела!

— Ой ли? — «Дедушка» лукаво улыбнулся — будто внучке, стащившей конфету. — Вспомни, как ты ехала в автобусе — уверенная, что уезжаешь навсегда. Вспомни ролик, который оставила на прощанье — всем, кто тебя обижал. Кто не мог и не хотел тебя понять… Ты ведь мечтала тогда изменить мир. Мечтала сделать его справедливым! Чтобы родители понимали своих детей. Чтобы одноклассники перестали быть тупоголовым быдлом. Чтобы преподаватели хотели учить, дарить детям новое — а не отбарабанивать параграфы из учебника, которые им самим стоят поперек горла… Все в твоих руках, девочка. Ты пытаешься сопротивляться этому знанию, но в душе понимаешь, что я прав.

— Я… не смогу. Я ведь уже говорила — тому, Принцу… Я не знаю, как правильно, понимаете?! Как сделать так, чтобы никому не было плохо? Когда я убежала, сделала плохо маме. Когда согласилась помогать Саше, его избил Арсен. А Витька вообще… Нельзя сделать так, чтобы всем было хорошо! Если Дмитрий Владимирович вернется к маме — будут страдать его жена и сын. Если Сашу посадят в тюрьму — страдать будет Саша. Если…

— А от чего все это происходит, ты не думала? Почему люди несчастны?

— Потому что это — жизнь. И по-другому в ней не бывает.

— Еще один идиотский постулат! — «дедушка» ударил тростью о невидимую поверхность, обдав ноги в светлых ботинках фейерверком искр. — «Не мы такие, жизнь такая» придумали слабаки для слабаков, чтобы было, чем утешаться. А всему виной — незрелый разум. Вместо трезвых, взрослых рассуждений — детские обиды и комплексы. Подумай сама: если бы Дмитрий Владимирович умел размышлять здраво — неужели он бросил бы тебя и твою маму? Стал бы несчастным сам и заставил страдать вас? А если бы у твоей мамы было больше уверенности в себе, неужели она кинулась бы в объятия того, кто всего лишь ей сочувствовал? Если бы твои одноклассники тянулись к знаниям — осталось бы у них время на идиотские поступки, и желание их совершать? А сколько пользы мог бы принести людям Завадский — с его-то умом и целеустремленностью? Подумай! Скажи!

— Я… я не знаю.

— Ты знаешь, девочка моя. — «Дедушка» протягивал мне руку. — Ты уже поняла, что я прав. Тяга к знаниям, стремление совершенствовать мир заложены в тебе самой природой. Не надо сопротивляться своей сущности. Хватит насиловать себя. Хватит загонять себя в рамки чужих оценок! Я не прошу тебя поверить мне. Поверь — себе! И будь собой.

Протянутая рука излучала тепло. Умные глаза, открытая улыбка…

Трость под мышкой. Та самая, что он занес над головой мамы. Та, которую я сломала.

— Почему вы угрожали маме?

— Потому что иначе я не смог бы пробиться к тебе. — Голос успокаивал, обволакивал. — Вокруг тебя скопилось слишком много… ненастоящего. Тебя преследуют — и вовсе не для того, чтобы поддержать. Единственный твой истинный помощник — я.

— А мама? С ней все будет в порядке?

— Конечно. Иначе и быть не может. В мире, который сотворишь, ты установишь свои порядки.

— Тот… который Принц… он тоже так говорил.

— Не сомневаюсь. А еще обещал, что сам решит за тебя все проблемы — так?

Я не ответила.

— Так, — глядя мне в глаза, кивнул дедушка. — И где он теперь — Принц? Здесь нет никого, кроме меня.

— Есть.

Меня сдернули с парапета. Не прикоснувшись, какой-то неведомой силой сдернули. И поставили на ноги.

— Рано ты сбросил нас со счетов, ублюдок.