Последний звонок. Том 2

Глава 86 Юля. Двумя днями ранее

— Ты живая там?

Мы выехали с парковки на улицу. За рулем сидел Саша, Витек уехал на угнанной машине.

— Да. Все хорошо.

— А по виду не скажешь. — Саша посмотрел в зеркало заднего вида — не на дорогу, на меня. — Потерпи немножко. Уже недалеко.

Я не спросила, как долго будет продолжаться «немножко» и где находится «недалеко». Меня и так переполняла информация — как будто я объелась, и еда пыталась перевариться. Такое и раньше бывало, но настолько жестко — впервые. И, если от обжорства хотя бы лекарства существуют, то от моего состояния их пока не придумали. В общем, мне было не до разговоров. Размазалась по заднему сиденью, даже в окно не смотрела. Ждала, пока отпустит.

Впрочем, ехали мы и правда недолго, едва ли минут десять. Остановились. Саша вышел, открыл мою дверь. Подал руку.

— Ты идти-то можешь? Или не стоит выходить, домой поедем?

— Могу. — Ходьбе моя набитая до звона голова не мешала. И ноги, вроде, перестали дрожать.

Я уцепилась за Сашину руку — до чего ж неудобно каждый раз это делать, как будто сама не вылезу! Нашел, тоже, принцессу… Но посылать как-то нехорошо. Да и приятно, если честно, за его руку браться. Ладонь — широкая, твердая. У человека, которого я до восьми лет называла папой, такая же была.

Я вышла. И тут же забыла про свою набитую соломой голову.

— Ух ты…

Мы стояли на набережной. Где-то внизу плескалась вода. А на противоположном берегу… Не знаю. Не Кремль — точно, Кремль — из красного кирпича, со звездами, его часто по телеку показывают, но тоже что-то очень красивое.

Величественное здание — высокое, увенчанное шпилем, оно как будто выросло из берега вместе со всеми своими башенками и огнями. Слева, вдали, я заметила похожее здание. И справа тоже увидела шпиль. Огни отражались в темной воде. По воде бежала рябь, и от этого казалось, что огни живые. Специально зажглись — для того, чтобы эта красота еще красивее стала. От воды тянуло свежестью, а пахло вокруг почему-то сиренью. А еще говорят, что в Москве дышать нечем, что загазованная вся.

— Что это? — Я показала на здание со шпилем.

— Одна из так называемых сталинских высоток, — отозвался Саша. — Гостиница «Украина» — если не переименовали еще. Нравится?

— Ага.

Улыбнулся. Прямо видно было — рад, что мне нравится. Пусть он хоть тридцать раз отсюда уехал и живет неизвестно где, местным от этого быть не перестал.

— Давай поближе подойдем.

Саша отвел меня к парапету набережной. Уселся боком на перила — широкие, каменные. Я подумала, что окажутся холодными, но нет. Наверное, солнце нагрело за день, не остыли еще. Я присела рядом. Подумала, что мама никогда бы так не сделала. Во-первых, она высоты боится до смерти, а во-вторых: «что скажут». Взрослая женщина — и на перилах сидит. А Саше пофиг. Сейчас-то набережная пустая, но мне кажется, что он бы плюхнулся, даже если б в три ряда зрители стояли. Хоть на руках по этим перилам прошелся бы, и плевать хотел на любую публику.

Саша, словно отвечая моим мыслям, устроился на парапете поудобнее. Показал:

— Смотри. По генплану реконструкции Москвы — тысяча девятьсот сорок седьмого года создания — от каждой такой высотки можно было увидеть следующую. Видишь шпили, справа и слева? Собирались девять высоток построить, вокруг Дворца Советов.

— А где же сам Дворец?

Усмехнулся:

— Нету. Человек, как известно, предполагает, а располагает… кхм. В общем, Дворец так и остался в планах. Строить собирались на месте Храма Христа Спасителя, его еще при Ленине снесли. Заложили фундамент — просел. Укрепили, сваями подперли — опять просел. Тридцать лет маялись, потом плюнули и бассейн на этом месте выкопали. Хороший бассейн, я туда в детстве ходил. Прикольно так — плаваешь, а кругом деревья стоят, все в снегу. Люди ходят, в пальто и шапках… Открытый бассейн был, сейчас в Москве таких и не осталось, по-моему.

— Его закрыли?

— Разломали и обратно храм вперли. Видишь, купола торчат? — Саша показал на золотые луковицы вдали. — Это уже в девяностые, когда советская власть закончилась. Что характерно — у храма фундамент не просел и даже не пытался.

— Почему?

— А почему тебя камеры слушаются? — Саша подмигнул. — Кто ж его знает, почему… Есть такая вещь, называется «сопротивление среды». Если что-то не желает происходить, оно не произойдет, как ни пыжься.

— Это научное понятие?

Засмеялся.

— Не, это я сам придумал. Люблю объяснять необъяснимое… А высоток, в итоге, вместо девяти построили семь — после смерти Сталина ни у кого духу не хватило продолжать. Давай, может, пройдемся вдоль набережной? — Саша спрыгнул с перил. — Или прокатимся? Дорога сейчас пустая.

Мы летели… не знаю, с какой скоростью, я высунулась в окно и спидометр не видела. Волосы подхватил ветер, в ушах свистело так, что сама себя не слышала. Хотя орала. Во всю глотку.

— Кла-а-асс!!!

Подсвеченная огнями набережная проносилась мимо. Пропадала, когда мы ныряли под мосты. Выныривать из-под них оказалось особенно здорово — картинка менялась, становилась другой. Пахло то скошенной травой — мелькнул справа человек в оранжевом жилете, — то речной водой и опять сиренью. Да вот же она, цветет! Мимо пронеслись буйно цветущие кусты — и пропали из виду. Мы снова нырнули под мост. Вынырнули.

— Кла-а-асс!!!

Саша, смеясь, подергал меня за рукав. Что-то сказал.

— Что? — Я нырнула обратно в машину.

— Хватит орать, говорю! Глотку сорвешь.

— Мне не жалко.

Мне и правда было не жалко. Сашу послушалась потому, что, пожалуй, уже наоралась. И почувствовала, что глазам нехорошо — наверное, пыль набилась под линзы.

Я закрыла окно. Саша покосился из-за руля:

— Сама-то водить умеешь?

— Нет.

— А хочешь?.. Пристегнись.

Я пристегнулась, и машина резко ускорилась.

Саша заложил лихой вираж, мы выскочили на другую дорогу — широкую, с несущимися машинами. Интересно, куда можно так нестись в четыре утра? В этом городе движение, наверное, никогда не останавливается. Саша принялся лавировать между машинами — обгоняя всех, кто мешал. Ему даже не сигналили — офигели от такой наглости, наверное. Я подумала, что мама так ездить никогда бы не смогла, даже если бы всю жизнь тренировалась.

— Хочу!

Засмеялся:

— Окей, научишься. Только не сегодня, ладно? Не знаю, как ты, а я голодный до смерти. И Витька нет, придется самим что-то соображать.

«Соображать» не пришлось — мы нашли в холодильнике бутерброды. Любовно разложенные на тарелке, укутанные пищевой пленкой. Приготовление еды для Витька — священный ритуал, всю душу в этот процесс вкладывает. Саша с аппетитом ел, я с трудом запихнула в себя половину бутерброда.

Кураж сегодняшнего дня постепенно сходил на нет. Я выполнила задание. Я — молодец. Должна была бы радоваться, но почему-то не хотелось. А хотелось плакать…

— Эй! — Саша заглянул мне в глаза. — Ты чего скисла?

— Все в порядке. Просто устала.

— Не-ет. — Покачал головой. — Дело не в этом… Так, я отойду на пять минут, а ты посиди пока. — Отставил чашку с недопитым кофе, встал. — Телевизор включить?

Я равнодушно кивнула.

Канал «Дискавери». Здоровенный крокодил раззявил пасть во весь экран.

… — Популяция серых аллигаторов в Мозамбике сокращается с катастрофической скоростью! Есть все основания предполагать, что эта проблема…

— Ты правда думаешь, что меня беспокоят проблемы серых аллигаторов?

— Не нравится — переключи. Пять минут, окей? — Саша снял с запястья часы, протянул мне. — Вот. Время пошло, засекай.

Я взяла часы. Красивые — как все Сашины вещи. Массивный, светлого металла, корпус. Темно-синий циферблат, тонкие стрелки. В циферблате прорезано окошко, и сквозь него виден механизм — крошечные изящные шестеренки. Наблюдать за секундной стрелкой неожиданно оказалось интересно. Стрелка бежала по кругу, незримо тянула за собой минутную. Раз! — и минутная перескочила на следующее деление. Я поднесла часы к уху. Послушала, как они тикают — мягко и уютно.

Так и сидела, как дурочка, то глядя на стрелки, то слушая тиканье. С экрана продолжали вещать о том, как тяжело живется в Мозамбике серым аллигаторам. А я думала, что сейчас мало кто носит на руке часы. Чтобы время узнать, телефон есть — часы-то зачем? Так, игрушка красивая… И наверняка дорогая. Как сегодняшняя машина. Как машина…

Надо спросить об этом. Я обязана спросить! Но спрашивать не хотелось.

Я боялась услышать правду. И, наверное, от этого мне было так плохо.

— Ну, все. — Походка у Саши неслышная. Он рассказывал, что в детстве под ними, этажом ниже, жили нервные соседи — из-за любого шороха вой поднимали. Сашу мать приучила ступать беззвучно. — Уложился в пять минут?

— Я не засекала.

Пожал плечами.

— А зря. Когда сдают козыри, ими надо пользоваться… Пойдем.

— Куда?

— Увидишь.

Саша подвел меня к двери в ванную.

Ванных в коттедже две. Одна — обычная, с умывальником и душевой кабиной, а во второй я, когда осматривалась, увидела предмет, знакомый только по фильмам — угловую ванну-джакузи. Пожала тогда плечами — кому-то, значит, этот бессмысленный выпендреж нужен — закрыла дверь и про джакузи тут же забыла. Сейчас ванна оказалась наполненной водой и украшенной шапкой мыльной пены — едва ли не в потолок упирающейся. Неведомо откуда негромко играла музыка — гитарные переборы.

— Переборщил, — глядя на шапку, с досадой заметил Саша. — Но это легко исправить. Когда залезешь, сообразишь как. — Подмигнул.

— Это… для меня?

— Нет. Для Витька! Но он не скоро придет, так что лезь пока ты. Я чай заварил, тонизирующий. Принесу, как настоится.

— Зачем?

— Затем, что у тебя стресс, — жестко глядя, объяснил Саша. — Затем, что это первое твое испытание.

— Это не испытание. — Я сказала — как в ледяную воду нырнула. Жуть как захотелось зажмуриться, но я себя пересилила: — Это угон. Кража. — И стала ждать неизбежного.

А Саша даже не смутился. Спокойно покивал:

— Ну да, она самая. Статья сто пятьдесят восьмая, тайное хищение чужого имущества. Пункты четыре «а», «б» — совершена организованной группой в особо крупном размере. Ну и что? Чем тебе не испытание?

Я растерянно промолчала.

— Слушай, ну я сейчас много воды налить мог бы. — Саша прислонился к дверному косяку, сложил на груди руки. — Меня учили, поверь. Но я с тобой откровенен. Подтверждаю — да, это кража. Уголовно наказуемое деяние. И по фигу, что все три тачки на выделенке принадлежат мочалке чуть старше тебя — богатый папик дарит, развлекает любимую зверушку. И плевать, что таких вундеркиндов, как ты, надо на что-то содержать, а родное государство выделять деньги почему-то не торопится. И неважно, откуда взялись деньги у этого самого папика. Важно, примешь ли это ты.

— Испытание… оно и в этом тоже?

— Нет. «Тоже» — все остальное. А это — самое главное.

— То есть… у меня есть возможность отказаться?

— Конечно. — Саша пожал плечами. — Никто тебя не неволит. Скажешь «нет» — прямо сейчас пойду и возьму на завтра билет до Красноярска. Вернешься домой и все забудешь, как страшный сон.

Я молчала. Я совсем потерялась.

Саша вздохнул. Пожаловался:

— Ох, до чего ж тяжело с вами — мелкотой! Была б ты взрослой — выпили бы сейчас, побеседовали о прекрасном, а там, глядишь, сексом занялись. Думы — как рукой сняло бы, а утро вечера мудренее. Проснулась бы ты, влепила мне пощечину, и гордо так: вези меня к маме, негодяй!

Я представила эту сцену, невольно улыбнулась.

— Но ты не взрослая, — продолжил Саша. — Алкоголя боишься, любовью наслаждаться не умеешь. Так что — вот. — Кивнул на ванну. — Чем могу, девочки, чем могу… Анекдот знаешь?

Я помотала головой.

— Старый падишах гарем целует перед сном — по очереди, в щечку. И приговаривает: «Чем могу, девочки, чем могу!»

Я рассмеялась. Саша тоже улыбнулся.

— Все, ухожу! Серьезно говорю: утро вечера мудренее. Постарайся расслабиться. Зови, как спрячешься, чаю принесу. — И исчез за дверью.

А до меня не сразу дошло, что «прятаться» предстоит в пене. Будучи раздетой, очевидно. Н-да…

Я протянула руку, зачерпнула из ванной пены. Она оказалась приятной, почти невесомой. А выглядело это так, будто у меня в ладони лежит снежок.

Повинуясь порыву, я кинула «снежок» в стену. Пена сползла по бирюзовой, разрисованной морскими звездами плитке… Красиво. Никогда не видела вживую морской прибой, но подумала, что от волн на берегу должны оставаться такие же следы. Я зачерпнула пену всей пригоршней, кинула. Еще раз. И еще… В какой-то момент поймала себя на том, что пытаюсь приладиться к гитарным переборам, но запаздываю — «снежки» долетают позже, чем вспыхивают в мелодии аккорды.

— Шустрее надо, — раздалось из-за спины, — слишком долго ждешь. — Новый «снежок» прилетел в бирюзовую поверхность точно на пике мелодии. Откатилась назад музыка — и в такт ей скатилась по стене «волна прибоя». — Пена легкая, — объяснил Саша, — аэродинамика паршивая. Пораньше кидай, с запасом. — По бирюзовой плитке, в такт музыке, сбежала еще одна «волна».

Я попробовала повторить. Мы расписывали стену «волнами» до тех пор, пока руки не начали, вместо пены, зачерпывать из ванны воду.

— Еще набодяжить? — Саша раскраснелся, на одежде — подтеки, такие же, как у меня. И волосы, как у меня, влажные — отбрасывал их мокрой рукой.

Вот мы красавцы оба… Я покачала головой:

— Не… Хватит. Устала.

Саша уселся на пол — полы в ванной комнате теплые, с подогревом. Вытер руки о футболку. Взял с умывального столика чашку, протянул мне. Я села напротив. Отхлебнула.

— Ну как?

— Вкусно, — привычно соврала.

Задумалась о том, что сказала бы мама, увидев, как я кидаюсь в стены мыльной пеной. Впрочем, что она сказала бы, узнав, что делаю я это на пару со взрослым мужиком — с которым вторые сутки живу под одной крышей, а три часа назад совершила уголовно наказуемое деяние — думать не хотелось вообще.

— Спасибо, — вырвалось у меня.

Саша поднял брови:

— За что?

— Что все понимаешь.

— Пока не все, — серьезно отозвался он. — Но я стараюсь… Понравился сегодняшний день?

Я задумалась. Вспомнила беспокойное утро, тухлую полудрему за закрытыми шторами и бессонную ночь. Подъем в темноте, путешествие в центр города. То, как звенело у меня в ушах от напряжения и боязни накосячить. Как мы неслись по набережной, а навстречу неслась ночная Москва…

— Понравился.

— Стоило рисковать ради такого?

— Риска практически не было.

— Это ты сейчас понимаешь, что его не было. Три часа назад не знала.

Я еще подумала.

— Стоило. Наверное.

Саша усмехнулся.

— Знаешь, а я вот никогда не сомневаюсь — стоит рисковать или нет.

— Расскажи о себе.

Он не удивился.

— Что именно? Про детство золотое? Как дошел до жизни такой — что статьи УК наизусть шпарю?

— Да нет. — Когда я вырасту, вообще постараюсь забыть, что у меня было детство. — Ты ведь один, так?

— Ну… в общепринятом смысле — один. Жены нет, детей нет, Витек не считается. — Про родителей Саша ничего не сказал, а я не стала спрашивать. — Но забавно то, что я себе одиноким не кажусь.

— Почему?

— Потому что мне не одиноко. У меня есть дело, которое я люблю. Люди, с которыми интересно. Я могу себе позволить не тратить время на тех, кто мне не нужен — а это, поверь, дорогого стоит.

— А что твоя татуировка означает?

Посмотрел на руку, ухмыльнулся.

— Означает, что трудно быть идиотом. Это — арабский перевод имени одной девушки. Мне было девятнадцать лет, я был влюблен и изучал арабский язык.

— И что тут написано?

— «Та единственная, что дарит свет».

— Ее так звали? — обалдела я.

Заржал.

— Светой ее звали. Это я подлиннее загнул, для красоты.

— И где сейчас твоя Света?

— Надеюсь, там, где ей хорошо.

Я насторожилась.

— Она… с ней все в порядке?

— Надеюсь, — повторил Саша. Лицо посерьезнело.

Я почему-то ждала рассказа о том, как Света вышла замуж за другого, а Саша не стал мешать ее счастью, хотя любит до сих пор. В маминых сериалах только так и происходит: все друг друга любят, но страшно мучаются. Сашин ответ оказался неожиданностью:

— Я ее бросил. Ну, как бросил… Просто в один прекрасный день понял, что она тянет меня назад. Я хочу идти дальше, а ей и тут отлично. Понял, что она не изменится, и я тоже не изменюсь. Объяснил ей это и ушел.

— А она?

— А она вбила себе в голову, что у меня другая девушка. Люди, в большинстве своем, боятся понимания, что человек может уйти в никуда. Им проще думать, что он уходит к кому-то.

— Я много раз уходила в никуда. Это больно.

— Знаю. Мне тогда тоже было больно. Но у меня была цель, и я в нее верил.

— У меня нет цели.

— Как это — нет? А Хомура Акэми?

— Хомура преобразилась, чтобы спасти мир от вселенского зла.

— И ты преобразишься и спасешь, — серьезно пообещал Саша.

— Ну да. Начнем с угона — а потом как преобразимся!

Помотал головой:

— Угон — мое решение. Ты не ведала, что творишь, с тебя взятки гладки. И, если абстрагироваться от того, что это угон, — ты просто сумасшедшую вещь сотворила. На моей памяти, так договариваться с электроникой никто не умел. А память у меня хорошая. Ты — круче всех. Честно.

Я почувствовала, что краснею. Опустила голову.

— Были бы средства, — закончил Саша, — цель появится. Кивнул на чашку в моих руках, почти полную. — Пей давай. Зря я, что ли, старался?