Помещик

Глава 6

Сказано, сделано. Началом рабочего дня для себя я привычно определил восемь часов утра.

Все необходимые распоряжения я отдал с вечера и ровно в восемь переступил порог родительского кабинета.

Кабинет находился в самой тихой части флигеля. Массивный письменный стол из дуба, красивые застекленные книжные шкафы, четыре удобных кожаных кресла.

По моему приказу под присмотром Степана была произведена тщательная уборка кабинета и в нем теперь стоял запах какой-то весенней свежести с легким табачным налетом. На столе лежали стопки бумаг, которые вёл Семён Иванович.

Для начала я решил внимательно изучить содержимое пакета вчера переданного мне Пелагеей.

В нем были письма с Кавказа, извещающие родителей о гибели братьев. Я еще раз внимательно прочитал их и аккуратно положил в нижний ящик стола. Туда же последовал список долгов братьев составленный батюшкой сразу же после получения таких печальных известий.

Долги были не малые, в сумме они тянули почти на сто пятьдесят тысяч, сто из которых сделал старший брат. Юридически ни родители, ни я, не обязаны их выплачивать, но дворянская и родовая честь обязывали это сделать. Так что когда-то мне придется их выплачивать. Возможно.

После этого я разложил на столе остальное содержимое вчерашнего пакета: записную книжку батюшки, отчет губернского землемера о выполнении работы по межеванию земель имения заказанного помещиком Нестеровым Г. П. за месяц до смерти родителей, справка губернской канцелярии о состоянии сельского хозяйства в губернии и в частности об урожайности за последние десять лет, письмо с не разборчивой подписью какого-то московского агронома о качестве пахотных земель имения и список долгов батюшки, которые я унаследовал и обязан выплатить.

Их общая сумма действительно значительна — сто пять тысяч с небольшим. Дражайший родитель тщательно расписал каждый долг: когда, у кого, на какой срок и на каких условиях он взял деньги. Четко указаны суммы и то, что в будущем назовут графиком платежей.

Оказалось, что на каждый долг у кредитора есть расписка со всей подробнейшей информацией и она заверена личной печатью батюшки. Так что все сразу господа кредиторы накинуться на меня не смогут. Закон в данном случае на моей стороне.

А вот составленная отцом моего репичиента итоговая таблица платежей меня расстроила и одновременно обрадовала.

В Государственный заемный банк надо в течении пятнадцати лет платить по 750 рублей в год. Двадцать тысяч действительно в начале года взяты беспроцентно под гарантии Алексея Владимировича с обязательством вернуть по первому требованию в течении десяти дней через год после займа.

Остается долг в 74 тысячи, который надо выплачивать в течении восьми лет ежегодными платежами. Это плюс-минус девять тысяч. Платежи за этот год частным кредиторам и в банк произведены за месяц до получения известия о гибели братьев. Надо полагать отец скорее всего понял, что жить ему осталось не долго и каким-то образом нашел деньги. Скорее всего это он сделал из тех средств которые ему помог занять дядюшка, но желательно бы уточнить.

Если через год удастся расплатиться с Алексеем Васильевичем, то положение радостным конечно не назовешь, но и не «ужас, ужас, ужас». По крайней мере можно попытаться что-то сделать.

Долги были расписаны на нескольких листках твердой рукой, очень разборчиво и ровно. Последним был листок, прочитав который, я просто обалдел. Его надо было читать самым первым!

Коротко это можно назвать историей падения и разорения, написанной собственноручно рукой помещика Нестерова.

Еще пять лет он все дела в имении вел сам и оно процветало, принося доход, которого хватало на всё. Родители Александра жили скромно: в свет выезжали редко, занимались воспитанием трех сыновей и хозяйством. Понемногу ремонтировали разоренный много лет назад большой господский дом.

Но пять лет назад из столичного кадетского корпуса выпустился и пошел служить в гвардию старший брат, через год средний, а я, то есть Александр Георгиевич, пошел учиться в Московский университет.

Расходы сразу же пошли вверх, особенно когда три балбеса начали баловаться картишками. Дальше больше, любовь и последующая женитьба старшего брата отправила семейный бюджет в нокаут.

Три года назад отец начал много болеть, перестал справляться с ведением дел и итоге все дела начал вести, нанятый за два года до этого, управляющий. Но дела с каждым годом шли все хуже и хуже.

Долги начали расти с огромной скоростью и в какой-то момент батюшка стал занимать, чтобы платить по предыдущим займам.

Прошедшей весной хозяин поместья решил, что управляющий Семен Иванович просто никчемный сотрудник и решил его уволить и начать вновь вести хозяйство самому. Этим объяснялось сделанное по его заказу новое межевание земель имения и получение двух интересных справок: об урожайности в губернии и плодородии земель имения.

Алексей Васильевич совершенно прав: покойный родитель был действительно большим чудаком. Да любой нормальный человек в данной ситуации сразу же подумал бы о воровстве управляющего и выгнал его, а не смотрел бы несколько лет, как он гробит еще недавно процветающее имение и загоняет тебя в долги.

Выгнать никчемного управляющего не сложно, но сначала надо во всем разобраться и понять каким образом Семен Иванович нас обворовывал.

Первым делом я решил ознакомиться с отчетом об экономике поместья за прошлый год. Сразу же в глаза бросилось, что он составлен позже обычного, как раз после проведенного межевания и характеристика поместья соответствовало данным землемера.

Всего в поместье 830 десятин земли. 400 пахотные земли, 100 луга и сенокосы, 300 десятин лес и 30 усадьба и дороги. Болот и каких-нибудь пустошей нет.

Крестьян 103 души мужского пола и 152 женского. Это те, кто старше 16 лет. Количество детей не указано, также непонятно сколько стариков и старух. Основная причина преобладания женщин — много вдов.

Барщина 50 душ мужского пола обрабатывают 100 десятин господской запашки 3 дня в неделю. На оброке тоже 50 мужиков и платят они по 12 рублей с тягла. Трое мужиков дворня: дворник, батюшкин камердинер и кучер.

И вот тут я обнаружил первые странности. Сравнив данные по нашему поместью с тем, что написано в справке о делах в губернии, я обнаружил, что пятью десятками мужиков качественно 100 десятин земли не обработаешь.

Для этого надо применять передовые методы хозяйствования и работяги должны пахать как папа Карло. А Семен Иванович заявляет, что крестьяне ленивые.

Но еще больше меня заинтересовало другое. Крестьяне на оброке платят 12 рублей с тягла. А это как?

За время поездки по матушке России у меня уже появились некоторые познания о нашем Отечестве образца 1840 года. И я уже знаю, что в нашей стране очень интересная денежная система и сейчас вовсю идет денежная реформа министра финансов Канкрина.

Курс ассигнаций установлен в три с половиной по отношению к серебру, но есть официальный, а есть говоря, в терминах 21 века, биржевой, который может быть и немного другим.

И вот у господина управляющего почему-то не указано в каких рублях платится оброк: ассигнациями или серебром, а это как говорят в некоторых городах большая разница.

Дальше странностей оказалось еще больше.

Сразу бросилось в глаза огромное количество различных бумаг о производстве алкоголя в имении, было такое впечатление что в Сосновке крупномасштабное производство различных крепких напитков: водки, наливок и различных настоек. Всё это собрано в отдельную папку, которая была толщиной в палец, исписана мелким почерком, с подробными расчётами, таблицами, схемами. Как будто в Сосновке находился целый спиртзавод!

Странно это как-то. Я большой винокурни в имении не увидел, по моему что-то мелкокустарное для своих нужд.

Но алкогольные дела и эти странные отчеты я решил отложить, хотя было большое желание заняться сначала именно ими, уж очень все красиво составлено, прямо замануха какая-то.

Я решил сначала заняться лесными делами, вспомнив, слова дядюшку, чтобы я прекратил лес изводить и решил посмотреть, а что рубка леса дает имению.

Всего доходов от имения было в прошлом году 840 рублей: продаж зерна не было, что немного странновато: оброк составил ровно 600 рублей, продажа конопли дала 120 рублей, а винокурение и продажа леса дали по 110.

А вот расходы, очень интересные. 342 рубля подати, по двести рублей дворня и инвентарь. Это 742 рубля общих расходов за год и получается прибыль почти в сто рублей. Но в скобочках карандашиком сделана интереснейшая приписка — 250 рублей долги (проценты). Это получается, что никакой прибыли нет и более того, обитатели Сосновки, помещики Нестеровы, уже весь 1839 год жили в долг!

А еще пять лет назад отец даже, хоть и потихоньку, но ремонтировал старый дом.

Я выписал некоторые цифры, касательно вырубки леса и позвал своего камердинера:

— Степан, прикажи подать лошадей, едем лес смотреть.

Через полчаса мы ехали по дороге, ведущей в сосновый бор. Лес встретил нас прохладой и ароматом хвои. Древние сосны стояли стеной, их стволы уходили ввысь, теряясь в кронах.

Найти вырубку оказалось несложно, она была на краю леса. На мой опытный взгляд два гектара не меньше, а гектар это чуть меньше, чем десятина.

Судя по виду пней и свежей поросли лес тут валили как минимум три года. Заготовленные хлысты этого года еще не вывезены и уложены небольшим штабелем, их было чуть больше полусотни.

Вырубка леса велась довольно-таки зверским способом. Взяли похоже только самые хорошие и качественные деревья.

За два года 1838 и 39 по документам за лес выручено всего триста рублей. А пней здесь не меньше нескольких сотен. Вдвоем мы насчитали две сотни за прошлые годы и почти сотню этого года. Причем пни прошлых двух лет были посчитаны не полностью.

Картина маслом, как говорится. Неужели первоклассные сосновые хлысты сейчас в России стоят копейки?

Через три часа мы были в Калуге, на этот раз на облучке сидел батюшкин кучер Тихон. «Лесопромышленное товарищество Братьев Волковых», которому по документам продавался лес из нашего имения, найти труда не составило.

Контора товарищества располагалась рядом с рынком на углу улиц Садовой и Ново-Мясницкой, рядом со старыми мясными рядами. Старыми их стали называть недавно, когда начали строить по проекту губернского архитектора Соколова новые деревянные торговые корпуса.

За получением необходимую справку я отправился прямиком к одному из хозяев Дмитрию Андреевичу Волкову, высокому и седому старику, лет шестидесяти.

После взаимных представлений Дмитрий Андреевич спросил:

— Чем вызван, Александр Георгиевич, ваш интерес к торговле лесом?

— Мой управляющий, Макаров Семен Иванович, показал в отчете за прошлый год доход от продажи леса 110 рублей, за позапрошлый 190, — я решил задом не крутить и говорить прямо как есть. — Я три часа назад осмотрел вырубки и полагаю, что эти цифры не соответствуют действительности.

Хозяин товарищества покачал головой.

— Я сам не общался с вашим управляющим, но на моего приказчика он произвел самое благоприятное впечатление. И лес с вашего имения поступал отличного качества, пусть и в небольших объёмах. Вас, сударь, интересуют подробности или итоговые суммы?

— Если можно, то итоговые.

Конечно знать тонкости торговли лесом не плохо. Но у меня сейчас другие проблемы и задачи. Поэтому лучше сразу итоговые.

— Конечно можно, я веду картотеку и у меня информация чуть ни не на каждый поступающий хлыст и продаваемое бревно.

Лесоторговец встал и подошел к огромному шкафу. Открыв одну из его стеклянных дверей, он уточнил:

— Ваше имение деревня Сосновка.

— Да.

— Так, Сосновка, господин Макаров управляющий, а хозяин имения господин Нестеров Георгий Петрович, — Дмитрий Адреевич повернулся ко мне, — ныне покойный, а вы его сын Александр и нынешний хозяин имения. Записывайте.

Я быстро достал записную книжку и карандаш.

— С вашего имения мы купили леса в 1838 году на сумму 2534 рубля, в прошлом 1839 году на 3016 рублей и в нынешнем, 1840, еще на 2002 рубля. Итого: 7552 рубля.

Названные суммы меня просто шокировали. Какого наглого воровства я не ожидал. Но это было не все.

— Как интересно, — тихо проговорил лесоторговец. — Мой приказчик отметил, что ваш управляющий чаще всего брал ассигнациями, но иногда серебром. Учитывая ваши предположения о том что сей господин не чист на руку, которые полагаю подтвердились, — я нормально говорить еще не мог, поэтому только кивнул головой, — он занимался еще и спекуляциями на курсе рубля.

— Объясните мне, пожалуйста, в чем тут дело. Я до смерти батюшки понятия не имел о некоторых сторонах жизни, тем более последнее время вообще жил в Париже.

— По большому счету незаконного в игре на курсах каких-либо валют нет, — лесоторговец закрыл шкаф со своей картотекой и вернулся за стол. — Но российские реалии таковы, что продекларированный господином Канкриным курс серебра и ассигнаций один к трем с половиной, немного колеблется. В столицах свободный обмен ассигнаций на серебро и даже золото, а вот у нас в Калуге уже есть ограничения, в частности по сумме. Поэтому есть люди, которые делают это не официально по более выгодному курсу.

— И на этом из воздуха делают деньги, — я пришел в себя и уже был способен говорить и думать.

— Да, ваш управляющий около четырех тысяч получил серебром. Если он поменял их по не три пятьдесят, а три шестдесят, то это сто рублей ассигнациями с тысячи.

— А какие колебания курса?

Лесоторговец усмехнулся.

— До объявления манифеста курс доходил до одного к четырем. Сейчас таких колебаний нет, но тридцать копеек с рубля иногда вполне реально.

Выйдя от лесоторговца, я невольно похвалили себя за установленный режим дня. На дворе всего час по полудню, а я уже сделал то полезное для зачем приехал в Калугу. И теперь могу с чистой совестью делать приступить к неприятной мне части поездке: обязательным представительным визитам.

Сказать, что мне были не рады, значит сделать комплименты. Единственный, кто проявил ко мне некоторый интерес был губернатор Николай Васильевич Жуковский, мужчина за пятьдесят, но уже страдающий болезнями сердца, которые были видны в его внешности: бледное, одутловатое лицо и характерные пальцы — характерные барабанные палочки, которые были у моего любимого препода.

Сын известного челябинского врача, он сам был известен в России тем, что будучи не давно оренбургским губернатором пресек огромные поборы с крестьян при сдаче рекрутов. обозревшие чиновники умудрялись обдирать несчастных на сотни рублей. Он же велел брат только деньги за бумагу и письмо, что составляло всего семь или восемь рублей.

Губернатор выслушал моё представление, задал мне дежурные вопросы о моих намерениях и мв оба довольные собой и собеседником рассталась.

Предводитель уездного дворянства Никита Кузьмич Омельяненко интереса ко мне не проявил, но вспомнил моих родителей и выразил сожаление что они умерли. Возможно, что он проявил и поинтересовался бы моими жизненными планами, но мне не показалось, что семидесятилетнему старику уже до себя-то дела нет, не то, что до какого-то вернувшегося в родные пенаты парижского хлыща.

А вот вице-губернатор, председатель палаты и прокурор молча выслушали мои представления и на этом мои визиты были закончены. в свою я даже не запомнил их лица, настолько они были мне тоже не приятны.

Калужского полицеймейстера на месте не оказалось, и этот факт меня нисколько не расстроил. Невзрачный полицейский чин, позевывая общавшийся со мной в канцелярии, позевывая записал меня в какой-то журнал и окинув меня оценивающим взглядом внезапно проснувшимся ищейки, подавил свою зевоту и сказал:

— Их высокоблагородию будет доложено.

На этом я свою официальную часть счел на этот раз вполне исчерпывающей т довольный собой отправился осматривать свой дом, раз уж я оказался в Калуге. Заезжать туда мне особо не хотелось, и только по одной причине: имя которой Аглая Дмитриевна.

По закону подлости я столкнусь с ней, как никак соседи, и даже страшно думать о последствиях. Особенно теперь, когда я точно знаю сумму долга её отцу. Он один из самых крупных частных кредитор. Батюшка занял у него целых десять тысяч. Единственная соломинка за которую можно уцепиться, это сроки. Крайний конец 1844 года, но проценты…

С соседями я не встретился, но посещения собственного дома принесло только очередное расстройство. Естественно наш управляющий воровал и здесь. Право командовать домом он получил только в конце осени прошлого года, когда к своей маменьке съехала жена старшего брата, занимавшая в доме большие апартаменты.

Все деньги, выручаемые с аренды других апартаментов, на которые был перестроен дом после появления финансовых проблем, шли на его содержание.

Семен Иванович никого из арендаторов нашего дома не обижал, он просто оперативно сдал в аренду апартаменты, которые занимала Елизавета Николаевна, жена старшего брата с детьми.

О том, что её апартаменты в аренде, мне поведал наш дворник Никифор, отставной солдат из нашей деревни. Выйдя в отставку по ранению на последней войне с турками через десять лет службы, он сумел поселиться свободно в Калуге, забрал свою жену и дочь, которую успел родить до попадания в рекруты и нанялся в дворники в нашем доме.

Батюшка Никифору доверял и когда городской особняк превратился из барского жилья в доходный дом, сделал его смотрителем. Никифора я узнал благодаря всплывшим воспоминаниям Сашеньки.

Вот он и поведал о городской махинации управляющего, когда мы со Степаном решили в дворницкой попить чаю. Степан был каким-то родственником Никифора и я решил этим воспользоваться.

Он уже привык к моим «чудачеством» и очередное — барину зайти на чай к дворнику, не удивило.

Найти контакт с Никифором оказалось очень просто: я расспросил его о службе, войне с турками, а затем свернул на нужную колею.

— Никифор, а когда Семен Иванович сдал квартиру Елизаветы Николаевны?

— Да, считай чуть ли не на следующий день.

— А почему батюшка ничего об этом не знал, ты вот, например, почему не доложил? — мне не давали покоя слова Пелагеи об том, что она боялась и я уже предполагал кого.

Никифор ответил не сразу, я видел на лице старого солдата всю гамму чувств испытываемых им сейчас. Но природная честность взяла свое и он заговорил.

— Ваш батюшка ни на кого руку зря не поднимал. В имении конечно пороли, но нерадивых и дураков и не было такого чтобы невинного наказали. Мужики не боялись барину жаловаться на несправедливость. А тут Никанор пожаловался на несправедливость управляющего, а ваш батюшка вдруг разбираться не стал и более того приказал ему Никанора наказать.

Никифор сделал паузу и Степан вставил своё дополнение.

— Никанор это тот чудной дед, который точил ножи и на вас не посмотрел.

— Семен Иванович, он же кот который гуляет сам по себе. У него же даже помощников нет, все сам, — продолжил Никифор. — Вот и Никанора он лично взялся выпороть при всем честном народе в наказание. Невестка бросилась его защищать, так управляющей и ей всыпал. Вот после этого у всех в деревне страх поселился и руки опустились, а мужики все кто мог, в отходничество подались.

— Понятно, — только и смог я сказать после рассказа нашего дворника.

Оно и правда все мне понятно. И страх Пелагеи, и молчание Никифора, и леность оставшихся мужиков и атмосфера потерянности, потрясшая меня при въезде в деревню.

— А скажи мне Никифор сколько уже примерно заплатили эти арендаторы?

— А чего же примерно, я точно знаю, у их высокоблагородия камердинер как и я из отставных, сами понимаете мы подружились. Квартира эта большая и самая хорошая. Как никак в ней жена Петра Георгиевича жила. Семен Иванович сдал её с ноября прошлого года, не знаю чем она господам так приглянулась, но господин титулярный советник отдает за неё почти половину месячного жалования, целых пятьдесят рублей.

Я быстро прикинул в уме. С ноября прошло десять месяцев. Ровно пятьсот рублей положил в карман вор-управляющий за это время. Не плохо однако.

— А теперь ответь мне честно: батюшке мужики боялись после этого жаловаться. Но ты же, как отставной солдат и человек свободный, на тебя разве управляющий посмел бы руку поднять? Или почему Алексею Васильевичу не попытался правду рассказать?

— Так он, барин, — чуть не со слезами воскликнул Никифор, — мне прямо сказал, что прикажет убить меня, а люди всегда найдутся. А дядюшку вашего кто же видел, он постоянно на Урале на своих заводах, сюда редко приезжает. Да и последнее время не ладили они с вашим батюшкой. Я как-то приехал в деревню, жена просила больную мать навестить и случайно слышал как они ругались. Не знаю, что между ними произошло, да только ваш дядя в сердцах сказал, что больше он в дела вашего батюшки лезть не будет. Сел в карету и укатил.

В Сосновку мы вернулись уже затемно. Несмотря на весь негатив узнанный мною, настроение у меня было не плохое. Я понял, что имение не такое уж и нищее, надо просто быстро навести порядок, прогнав вора управляющего. И попытаться наладить отношения с дядей. Я уверен, что сумею это сделать и он сменит гнев на милость и хотя бы не будет меня топить. А это уже хлеб.