Помещик

Глава 5

Ку-Ка-Ре-Ку!

Я рывком сел в кровати, сердце колотилось как бешеное. За окном очень раннее утро, но какой-то слишком резвый местный петух уже давал концерт, да такой, что казалось это происходит прямо под моим окном.

И он не один — ему ответили такие же голосистые собратья, создавая просто какофонию звуков какую я никогда не слышал.

— Вот же сволочи пернатые, — пробормотал я, потирая глаза.

А тут ещё и солнце подключилось. Несмотря на столь ранний час, его лучи уже пробивались сквозь занавески и били мне прямо в левый глаз. Спина тоже уже начала гореть от жары.

«Ну какой же строитель этого дома был оригинал, сделал спальню на солнечной стороне! — возмутился я про себя. — Я всегда был совой, есть и буду её во веки веков! А тут приходится насилие над собой совершать, вставать ни свет ни заря. Сегодня же распоряжусь, чтобы повесили самые плотные шторы».

Но делать нечего — сон как рукой сняло. Дом уже проснулся, слышались голоса во дворе, стук посуды на кухне.

Постоянное отсутствие теплой воды меня уже практически не напрягало, её комнатной температуры для меня теперь вполне достаточно.

Вот и в этот раз я умылся холодной, не спеша оделся и проследовал на кухню, где меня встретила Пелагея.

— Доброе утро, барин! — поприветствовала она меня. — Чего изволите на завтрак? Может, каши овсяной? Или яичницы?

Я посмотрел на неё, потом на её помощницу — молодую девушку лет шестнадцати-восемнадцати, которая уже хлопотала у печи.

— Знаешь что, Пелагея, — сказал я, — а давайте я сам что-нибудь приготовлю.

Кухарка удивлённо воззрилась на меня. Я довольно улыбнулся, произведенный эффект мне очень даже понравился. Уверен, что подобных речей наша кухарка еще никогда в жизни не слышала.

— Как это — сами, барин? — у Пелагеи даже голос задрожал и в нем появились нотки не только удивления, но и обиды.

— А вот так. Объяснять долго, лучше покажу. У вас есть яйца?

— Есть, барин, — кухарка начала успокаиваться, сообразив, что я вероятно просто хочу показать что-то новое. — Свежие, только что из курятника принесли.

— Масло сливочное?

— И масло есть, у нас хоть маленькая, но маслобойня своя, — а вот этот факт как-то прошел мимо меня.

Скорее всего я даже не понял, что это такое когда видел. Надо при первой же возможности восполнить этот пробел.

— Отлично. А уксус у вас найдётся? Горчица?

— Найдётся, барин. Яблочный подойдет? Только… — Пелагею опять начали разбирать сомнения. — Барское ли это дело — самому готовить?

— Я же не собираюсь вас заменять на кухне, — усмехнулся я. — Я вами буду ру-ко-во-дить, а вы мне помогать. Вы не представляете как вкусно будет.

В прошлой жизни я неплохо готовил, это всегда мне, еще со школьных времен, доставляло удовольствие.

Одно из самых приятных и пронзительных воспоминаний детства — я в начальной школе приготовил жареную картошку, любимое блюдо моей мамы. Картошку я чистил квадратным методом и извел её наверное немеренное количество, как и сливочного масла, на котором жарил её. Родители хвалили меня думаю совершенно искренне, по крайней мере блюдо ушло на ура.

Профессионалом кулинарии я конечно не стал, но близкие и друзья всегда хвалили мои омлеты, которые годам к тридцати стали моим коронным блюдом. А тут такая возможность — показать класс в XIX веке.

— Понимаете, — объяснял я, доставая яйца, — сейчас мы будем делать омлет по особому французскому рецепту. Называется «омлет Пуляр». Плюс к нему домашний майонез.

— Майонез? — переспросила Пелагею. — А что это такое, барин?

— Это такой соус. Очень вкусный. Сейчас увидите.

Конечно, миксеров и блендеров в XIX веке не было. Но зато было одно неоспоримое преимущество помещика — сколько угодно «ручных миксеров» в виде слуг.

Майонез в России еще почти неизвестен, омлет «Пуляр» тем более. Он еще во Франции редкость.

— Пелагея, — решительно скомандовал я, — ты будешь взбивать белки. А ты, — обратился я к помощнице, — кстати, как тебя зовут?

— Дуняша, барин.

— Ты, Дуняша, будешь делать майонез. Под моим чутким руководством, естественно.

Я тщательно отделил белки от желтков — восемь белков в одну миску, желтки в другую.

— Смотри, Пелагея, это залог успеха, — я показал на приготовленные мною белки. — Теперь берите вот эту вилку и взбивай белки. Долго взбивай, пока не станут как снег.

— А зачем, барин?

— Увидешь. Дуняша, а ты возьми один желток, добавьте щепотку соли, каплю уксуса и начинай мешать ложкой. Медленно, по кругу, в какую сторону неважно, как удобнее и ловчее.

Пока женский пол работал, я занялся остальными ингредиентами. Растопил масло, нашёл подходящую сковороду и приготовил специи.

— Барин, — запыхтела Пелагея, взбивая белки, — у меня рука уже устала.

— Терпи, Пелагея. Красота требует жертв. Дуняша, а ты теперь добавляй растительное масло — по капельке, и всё время мешай.

— Ой, барин, а что это такое получается? — удивилась Дуняша, глядя, как в миске образуется густая кремообразная масса.

— Это майонез, французский соус. Французы его очень любят.

Через полчаса у нас было всё почти готово. Белки взбиты до состояния плотной пены, майонез получился идеальной консистенции, желтки подготовлены.

— А теперь, — сказал я, — самое главное.

Я аккуратно вылил желтки на сковородку а потом, когда они схватились выложил на них взбитые белки. Омлет начал подниматься, становясь пышным и очень аппетитным.

— Ой, барин! — ахнула Дуняша. — Как красиво!

— Это ещё не всё, — улыбнулся я.

В нужный момент я ловко сложил омлет пополам и переложил на блюдо. Рядом поставил розетку с майонезом.

— Готово. Омлет «Пуляр» с домашним майонезом.

Пелагея и Дуняша смотрели на результат с восхищением.

— Ох, и красивый же! — восхитилась Пелагея. Она втянула в себя воздух. — А пахнет как!

— То, что я вам показал — секрет нашей кухни. Разглашать его запрещаю. А теперь, пойдёмте завтракать, — сказал я.

На веранде уже ждали Степан и Вильям. Я усадил их за стол — к удивлению слуг, которые явно не привыкли к такому демократизму.

— Ну что, господа, — сказал я, разрезая омлет, — пробуем французскую кухню.

Вильям попробовал первым и одобрительно кивнул.

— Отлично, — сказал он. — В Англии я такого не ел.

Степан откусил кусочек, тщательно прожевал и расплылся в улыбке.

— Ох, барин! Да это ж не то, что у нас в губернии никто не готовит — такие яйца и государю-императору подать не стыдно!

— А этот соус что за диво? — спросила Пелагея, пробуя майонез.

— Это французское изобретение, — объяснил я. — Называется майонез.

— Ох, и хитро же! — покачала головой кухарка.

Завтрак прошёл в приятной обстановке. Все хвалили омлет, а я насладился отцовскими сигарами — оказалось, что у покойного в этом отношении были отличные вкусы и денег на это он не жалел.

Около полудня во двор въехал верховой. Молодой человек лет двадцати пяти, одетый в модный сюртук и высокие сапоги. Конь под ним был породистый, сбруя — дорогая.

— Александр! — крикнул он, спешиваясь. — Mon ami! Как дела?

Воспоминания Александра подсказали мне, кто это. Николай Петрович Ракитин, сын соседнего помещика. Только звал он себя на французский манер — Николя. Кажется мой ровесник.

— Николя! — отвечал я, выходя ему навстречу. — Какими судьбами?

— А вот приехал тебя звать, mon vieux! — Николя обнял меня по-приятельски. — Сегодня у нас праздник! Мой дорогой друг из Парижа приехал. Соберётся вся наша компания — будем développer, как говорят французы.

— То есть? — я сделал непонимающий вид.

— Да всё что полагается — пить хорошее вино, танцевать с приятными дамами, в фанты играть, — Николя сально подмигнул. — А ты нам что-нибудь споёшь, сыграешь. Ты же у нас artiste!

Воспоминания подсказывали, что до отъезда в Париж Александр действительно был местным затейником. Особого толку от него не было, но развлекать народ он умел. Играл на гитаре, неплохо пел и рассказывал анекдоты, в основном пошловатые или даже откровенно неприличные. Но заходили они на ура.

«А теперь я ещё и парижанин, — понял я. — Наверняка от меня ждут последних европейских новостей и модных песенок».

Отказаться было нельзя. Во-первых, Ракитины были влиятельной семьёй в уезде. Во-вторых, мне действительно нужно было познакомиться с местным обществом, понять, кто есть кто.

— Конечно, приеду, — согласился я. — В которому часу?

— Вечером естественно. Часам к семи. Не подведи, mon ami!

Николя вскочил на коня и умчался, оставив облако пыли.

Перед поездкой я, уединившись, еще раз проштудировал страницы дневника Сашеньки, где он подробно описывает Ракитиных и сборища у них.

Ума Александр Георгиевич прежнего разлива был не далекого: то, что отношение к нему как к клоуну, он похоже не понимал, но публику, собирающуюся у Ракитиных описывал подробно. И даже в мельчайших подробностях изложил похабщину какой закончились его проводы в Париж.

Да, нравы русского дворянства середины 19 века еще те. Знаю все это уже не будешь удивляться глубине падения этой опоры государства Российского через несколько десятков лет. Практически детей нынешней дворянской молодежи России.

Но в этот раз я вам, господа, подобное «удовольствие» организовывать не намерен.

К семи вечера я был у Ракитиных. Деревенские мужики успели привести в порядок изрядно потрепанную на европейских дорогах карету, а Степан привел из деревни двух более менее приличных лошадей. Так что мой выезд в итоге получился вполне ничего.

Ракитинская усадьба выглядела намного богаче и ухоженнее моей — большой каменный, как с иголочки дом, ухоженный на английский манер парк, множество вышколенных слуг. Дела у них явно шли лучше.

В гостиной собралась вся местная «золотая» молодёжь. Николя с невестой — незнакомой мне девушкой лет восемнадцати, которую все называли Анжелика, хотя её настоящее имя было Евдокия. Ещё несколько молодых дворян из окрестных имений.

Я невольно про себя похвалил Сашеньку, его описания были очень точными и я «узнал» почти всех гостей.

Взяв у лакея бокал шампанского, я уже хотел было присоединиться к кружку вокруг моего «друга» Николя, как в этот момент в гостиную вошла ещё одна гостья. Дама лет двадцати, достаточно пышных форм, в ярком изумрудно-зелёном платье с глубоким декольте и в кремовых вечерних перчатках. Её представили как Аглаю Дмитриевну Самохватову.

«А, — вспомнил я, — дочка калужского купца. У нас с её отцом соседние дома в городе».

Аглая Дмитриевна сразу же обратила на меня внимание. Подплыла, так сказать, к моей персоне и заняла собою все окружающее пространство вокруг.

— Ах, Александр Георгиевич! — защебетала она. — Как я рада вас видеть! Папенька так часто о вас вспоминает!

«Ещё бы не вспоминать, — мрачно подумал я. — Небось денег должен и ему».

— Расскажите нам о Париже! — продолжала ворковать Аглая. — Там ведь такая мода интересная! А театры! А рестораны!

Она была настойчива как тяжелый танк, всё время норовила прикоснуться к моему рукаву, заглянуть в глаза и продемонстрировать глубину своего декольте. Было ясно, что дама положила на меня глаз.

«Боже, — думал я с ужасом, — только этого мне не хватало. Глупая и назойливая купеческая дочка с явными матримониальными планами. И наверняка тяжелой артиллерией будут мои долги её папеньке».

Вечер тянулся довольно скучно. Играли в карты, в домино, пили вино, обсуждали местные сплетни. Николя рассказывал о своих планах поступить на государственную службу, Анжелика — о последних парижских модах. Присутствие старших делало вечер достаточно пристойным, без откровенных пошлостей.

Ближе к концу вечера Николя отвёл меня в сторону.

— Слушай, Александр, — сказал он очень тихо и доверительно, — что ты тушишься? Аглая же прямо на тебя облизывается!

— Да вижу я, не слепой, — вздохнул я.

— Так в чём дело? Отец у неё, конечно, не миллионщик, но денег много. И приданое даст хорошее. А то что жирновата — так это не беда. Девка видная, будет что пощупать.

Николя подмигнул мне, сально ухмыльнувшись и подкрепил свои слова откровенным жестом.

— А если не нравится — так никто не заставляет тебя хранить верность. Все так живут — женятся на деньгах, а потом делай что хочешь. Ребёночка заделаешь для приличия — и с капиталом тестя обратно в Париж!

Мне стало противно. Циничность, с которой Николя говорил о браке, просто поражала.

«Натуральная проституция, — думал я. — Продать себя за деньги и жить на содержании у богатого тестя».

Но возразить я не мог. Время другое и нравы другие. Да и купцу Самохватову я тоже был должен.

— Подумаю, — уклончиво ответил я.

Думать мне естественно не хотелось, а было острейшее желание заехать в тыкву «другу» Николя за столь откровенное сватовство купеческой дочки.

В этот момент кто-то крикнул:

— А давайте музыку! Александр, спой нам что-нибудь!

— Да, да! — подхватили остальные. — Ты же наш главный артист!

Принесли гитару. Все уселись в большой кружок, ожидая представления.

«Чёрт, — подумал я. — Сейчас от меня ждут какую-нибудь модную парижскую песенку. А я что, буду петь Высоцкого? Или Битлз?»

Нужно было как-то выкрутиться, не изображать же из себя действительно клоуна.

— О, господа! — воскликнул я, беря гитару. — Конечно! Сейчас я исполню для вас новейшую французскую песню!

Все зааплодировали в предвкушении.

Я задумчиво провёл пальцами по струнам, потом начал медленно барабанить по деке гитары двумя пальцами. Тык-тык-тык-тык…

— Песня называется «Свидание на кладбище», — торжественно объявил я.

— О! — восхитились дамы. — Как романтично!

Я продолжал барабанить: тык-тык-тык-тык…

Потом резко дёрнул самую толстую струну. Раздался низкий, протяжный звук — как будто где-то скрипнула доска.

— А-а-а! — вскрикнул я и начал быстро барабанить по гитаре. Тын-тын-тын-тын-тын!

И на этом закончил. Секунду все сидели в растерянности, потом разразились аплодисментами.

— Браво! — кричал Николя. — Какая экспрессия! Какое настроение!

— Так реалистично! — восхищалась Анжелика. — Прямо мурашки по коже!

— Расскажите, что это означало! — попросила Аглая.

Похоже в этой компании она, возможно в силу своего купеческого происхождения, оказалась самым умным человеком.

— Это музыкальная иллюстрация, — объяснил я. — Влюблённый приходит на свидание к кладбищу. Сначала идёт спокойно — вот эти медленные удары. Потом слышит, как скрипнула крышка гроба — вот этот звук. Пугается, кричит и убегает — быстрые удары.

— Гениально! — восхитился Николя. — Вот это настоящее французское искусство!

Все были в восторге. А я внутренне усмехался. Обошёлся без пения, а эффект получился отличный.

На удивление от меня больше никто не стал требовать исполнения каких-либо музыкальных номеров или свежих парижских анекдотов. Только старший Ракитин несколько раз как-то странно на меня посмотрел.

Возможно, что я начинаю немного шизовать, но любого потенциального кредитора мой потрясенный разум начинает воспринимать как реального и более того, мне кажется что он сейчас на меня набросится и начнет требовать с меня долг. Причем это будет сопровождаться методами воздействия из лихих девяностых.

Мне представилась картина: я связанный лежу в каком-то пыточном подвале, а старший Ракитин готовится призвать меня к ответу с помощью огромного чугунного утюга, который на огне разогревают Николя со своей невестой.

Тряхнув головой, я избавился от этого дурацкого видения, но мне тут же пришло в голову другое. Меня пытают отец и дочь Самохватовы.

В совершенно растрепанных чувствах я покинул ракитинский вечер, дав себе самому твердое слово завтра же начать приводить с порядок дела имения. Лично.

По возвращению домой меня ждал большой сюрприз — Пелагея с красными, нареванными глазами подала мне толстый пакет запечатанный сургучной печатью батюшки с надписью сделанной вероятно его дрожайшей рукой, судя по неровным кривым буквам: «Моему сыну Александру» и родительскую печать в виде перстня.

— Ваш батюшка, умирая, велел передать вам. Он перед смертью сказал, «Алексей далеко, кругом одна измена. Только на тебя одна надежда». Алексей Владимирович были в отъезде, когда ваши родители отошли ко Господу.

От неожиданности я растерялся и не сразу взял пакет и перстень. Память Сашеньки услужливо напомнила, что у батюшке действительно был такой тяжелый золотой перстень.

— А почему ты раньше не отдала?

— Боялась.

Пелагея развернулась и зарыдав, убежала.