Помещик

Глава 4

Только оказавшись в постели в «родном» доме, я понял как устал за эти недели дороги из Парижа, и в каком напряжении был всё это время.

Сначала опасения погони парижских кредиторов. Деньги, которые я им должен на самом деле не велики и надо эти долги погасить в первую очередь. Хотя бы потому, что не известно как еще всё обернется здесь в России. А то, глядишь и обратно в Европу улепетывать придется. Нет, тогда лучше в США. Там точно можно будет начать жизнь с чистого листа. Сменю имя и махну на Дикий Запад.

Эти и подобные мысли были последними перед тем, как я провалился в здоровый сон молодого организма.

Беспробудно я спал почти до полудня. Никто меня не тревожил и моё благородие пробудилось ото сна в отличном расположении духа и полное сил.

Совершать санминимум здесь, в 19 веке, я уже хорошо научился, по дороге удавалось кое-где останавливаться в приличных местах. Вильям похоже тоже еще спит без задних ног, он я думаю устал по более моего, однозначно страхов натерпелся вагон и маленькая тележка.

Степана похоже тоже еще нет. Поэтому оделся я самостоятельно в не просто в чистое и свежее, а в совершенно новые белье и верхнюю одежду. Кто и когда принес всё это, аккуратно и заботливо разложил около постели я естественно не знаю, но такая забота была очень приятна.

Когда во дворе раздался шум я уже был готов, как говорится к труду и обороне.

Выглянул в окно, я увидел, что во двор въезжает роскошная открытая коляска, запряжённая парой статных вороных. На козлах сидел кучер в ливрее, а рядом с ним — здоровенный лакей с бритой головой и шрамом через всё лицо.

Из коляски вылез мужчина лет семидесяти — высокий, плотный, одетый в дорогой сюртук и белоснежную рубашку. Золотая цепочка часов переливалась на животе, а перстень с печаткой на пальце был размером с грецкий орех. Всё в этом человеке говорило о богатстве и власти — от уверенной походки до надменного выражения лица.

Воспоминания Сашеньки подсказали мне, кто это. Алексей Васильевич Боровитинов, старший брат покойной матери. Ему шестьдесят пять и это тот самый дядя, который обещал разобраться с долгами.

Поэтому я поспешил встретить его.

— Дядя Алексей! — поприветствовал я его, стараясь изобразить радость.

Как назло никаких подсказок от Сашеньки и я возможно веду себя по идиотски, естественно с точки зрения дядюшки.

— А, племянничек, — ответил он сухо, окидывая меня взглядом с ног до головы. — Здравствуй. Вижу, ты успешно добрался до родного гнезда.

Похоже моё приветствие было вполне приемлемым. Но тем не менее в голосе дядюшки слышалась лёгкая брезгливость, а глаза, осматривавшие флигель и заросший двор, выражали нескрываемое презрение. Было ясно, что для него мы — бедные родственники, которых терпят только по родственному долгу, но о которых не принято рассказывать друзьям.

Из дома высыпали слуги. И тут я заметил странную вещь — все они бросились не ко мне, а к дяде, кланяясь в пояс и заискивающе улыбаясь. Даже Семён Иванович выскочил из своей комнаты, застёгивая на ходу жилет.

— Алексей Васильевич! — воскликнул он. — Милости просим! Какая честь!

— Здравствуй, Семён, — кивнул дядя, принимая почтение как должное. — Дела как?

— Да что ж говорить, Алексей Васильевич… Плохо дела. Всё как в письме писал.

Дядя прошёл в дом, даже не взглянув больше на меня. Я пошёл следом, чувствуя себя гостем в собственном доме.

— Пелагея! — громко позвал дядя, входя в столовую. — Где ты там, голубушка?

Из кухни прибежала кухарка, вытирая руки о передник.

— Алексей Васильевич! Батюшки, как неожиданно! — всплеснула она руками.

— Давай-ка, Пелагея, свою настоечку, как ты умеешь, — приказал дядя, устраиваясь в кресле хозяина во главе стола. — На черноплодной рябине. А потом обед подавайте, да не поторопись — мы не спешим.

Кухарка бросилась выполнять приказания с такой готовностью, словно дядя был здесь хозяином, а не я. Вскоре на стол были поставлены графин с настойкой тёмно-красного цвета и закуски.

— Давай, Семён, садись, — дядя махнул рукой управляющему. — И ты, племянник, поближе присаживайся. Всё таки это твой дом и ты тут хозяин.

Я был уверен, что дядя сейчас добавит слово «пока», но он искоса посмотрел на меня и не сказал ожидаемое мною.

Дядя налил настойки в маленькие рюмки и поднял свою.

— За упокой души твоих родителей, — сказал он и залпом выпил.

Настойка была отличная — сладковатая, с ягодным привкусом и приятным теплом в горле. Видимо Пелагея делала это с душой.

— Хорошая настойка, — похвалил дядя. — Ну что ж, перейдём к делу.

Он достал папку с бумагами и положил её на стол.

— Расскажи, Семен, для начала о доходах с имения. Ты обещал мне сказать и своё мнение о доходах этого года.

Семен Иванович как школяр подскочил и немного дрожащим голосом начал докладывать:

— Доходы у нас небольшие. С оброка крестьянского шестьсот рублей в год набираем, не больше. Лес продаём иногда — ещё рублей по сто выручаем. Что-то наскребается с господской земли. Вот и все доходы — восемьсот сорок рублей за прошлый год. Всё на платежи уходит и на содержание усадьбы.

— Хорошо, Семен. Иди встречай гостей. Должны подъехать господа с уезда и из губернии. Крепостные акты и прочее здесь выправим, я решил сам всё проконтролировать.

Да, дядюшка большой человек. Не к каждому уездная, а тем более губернская канцелярия приезжает. Семен Иванович, осознав значимость сего момента, на полусогнутых удалился встречать гостей.

— А ты, племянничек, изменился. Усишки свои и козлиную бороденку сбрил, уже молодец. Позврослел, на мужчину стал похож, — изменения в свей внешности я видел и сам, глядя на себя в зеркало.

Сквозь Сашеньку проступили какие-то неуловимые, но знакомые и приятные мне черты. Я определенно выглядел старше, а самое главное серьёзнее и солиднее.

— О твоих подвигах в Европах мы тут наслышаны. Ни чем ты меня не удивил, хорошо что хотя бы не обрюхател никого. В отличии от… — продолжать дядя не стал, а хмыкнув и покачав головой достал толстую записную книжку.

— Только на своих спутников не думай, не бери грех на душу. Про твои художества я не от них знаю. Ну так вот, вчера ко мне заезжал Иван Петрович Торопов. Спрашивал, когда долг господа Нестеровы отдадут. Четыре тысячи рублей, между прочим. Немало.

Я молчал, не зная, что ответить.

— А позавчера письмо получил от купца Воронцова из Калуги. Тоже интересуется — когда его три тысячи вернём. А на прошлой неделе сам ездил в Тулу, к Кознову-банкиру, — дядюшка скривился как от внезапно увиденной гадости. — Этот паук тоже не дремлет — хочет свои восемь тысяч обратно. С ним вообще связываться, ох, как не хотелось. Ты в облаках витал, Париж покорять собирался. А твоя матушка поехала у этих кровопийцев Гинцбургов деньги занимать. Знаешь кто такие?

Я отрицательно покачал головой. Мне эта фамилия ничего не говорила.

— Немцы или евреи какие-нибудь, — предположил я.

— Почти угадал. Хорошо мир не без добрых людей. Успел я вмешаться, а то бы одни они уже по миру вас пустили. Вот еще одна расписка на пять тысяч, но чья тебе знать не положено.

Дядя методично перечислял суммы, а я подсчитывал в уме. Только по этим четырем кредиторам выходило двадцать тысяч рублей. А ведь были ещё проценты и другие долги.

— Понимаешь, племянничек, — продолжал дядя, демонстративно не называя меня по имени, — все эти люди давали деньги не твоему батюшке. Они давали их мне. Под моё честное слово и мою подпись. Почти без процентов, потому что знают, кто я такой и какова цена моего слова. И хорошо, что ассигнациями, а не серебром.

Он налил себе ещё рюмку и выпил не торопясь.

— Твой отец, царство ему небесное, был человек хороший, но непрактичный. Жил не по средствам. Да и сыновья у него выросли… — он посмотрел на меня красноречивым взглядом. — Ты в Париже просаживал деньги, братья твои в Петербурге кутили, а потом на Кавказе головы сложили. Всё это требовало немалых расходов. Нехорошо об усопших плохое говорить, да молчать еще хуже. Женился Петр на красавице, да только на редкость голожопой и с большими запросами.

«Так вот откуда деньги брались», — понял я. Семья жила в кредит, в том числе и под гарантии богатого и влиятельного дяди. И теперь пришло время расплаты.

— Но я, Александр, не бессердечный, — продолжал Алексей Васильевич, впервые назвав меня по имени. — Кровь не вода. Братья твои непутевые за Веру, Царя и Отечество головы сложили. Отец твой и дед тоже когда-то Государю честно служили. Поэтому я кредиторам сказал — дам вам гарантию, что через год деньги племянник вернет. А если нет — я сам с вами рассчитаюсь.

— А если я не рассчитаюсь… — начал я.

— То имение с молотка должно будет уйти, — спокойно закончил дядя. — Оно как раз тысяч сто стоит. Но я и с другими долгами сам разберусь. А Сосновку заберу. В счёт погашения долга. И надо сказать, Сосновка заслуживает лучших хозяев. Место тут отличное, сосновый бор тут на редкость хорош. Я бы здесь охотничий домик поставил. А лес по любому прекрати изводить.

Он говорил об этом так, словно дело уже было решено.

— А что будет со мной? — спросил я.

— А тебе, дорогой племянник, если долги не выплатишь, прямая дорога в чиновники. Человек ты грамотный, университет окончил, четыре языка знаешь. Поступишь на государственную службу. Дадут тебе четырнадцатый класс — коллежского регистратора. Станешь вашим благородием с жалованьем в пятнадцать рублей в месяц.

Пятнадцать рублей в месяц. Сто восемьдесят рублей в год. На эти деньги можно было разве что не умереть с голоду.

— А так как человек ты образованный, то через месяц другой, это зависит как быстро твоё представление в Петербург попадет, тебя произведут в губернские секретари. Это двенадцатый класс. Через три года, если будешь на хорошем счету, поднимешься до коллежского секретаря. А это уже десятый чин, — продолжал дядя. — А там уже и девятый чин не за горами. По твоим талантам как раз титулярный советник — это по тебе. Будешь получать больше ста рублей в месяц. А может и жар-птицу за хвост поймаешь, в ведомство господину Нессельроде перейдешь. Только побыстрее французские долги верни, — Алексей Владимирович брезгливо ухмыльнулся, глядя мне в глаза.

При упоминании ста рублей в месяц у меня в голове всплыл образ Акакия Акакиевича из гоголевской «Шинели». Тот получал четыреста рублей в год и жил в крайней нищете, экономя на всём, чтобы купить новую шинель. А мне предлагали в три раза больше, но лет через десять в лучшем случае. И говорили — живи и радуйся.

«Вот тебе и перспектива», — мрачно подумал я.

— Но даже если я отдам вам имение прямо сейчас, — сказал я, — останутся ведь ещё долги братьев.

— Это уж твои проблемы, — пожал плечами дядя. — Изворачивайся как хочешь. Дом в Калуге продашь, может хватит.

«Куда ни кинь — всюду клин», — подумал я.

С одной стороны, можно было согласиться на предложение дяди. Отдать имение, пойти в чиновники, жить на скромное жалование. Многие так жили — тысячи мелких служащих по всей России.

Но что-то во мне сопротивлялось этой мысли. Может быть, остатки гордости того Александра Нестерова. А может быть, просто нежелание сдаваться без боя, я всегда был бойцом и бился до последнего.

«Земля есть, — рассуждал я про себя. — Правда, немного, и людей мало. Но это только начало. Может быть, можно что-то придумать? Как-то выжать толк из этой Сосновки?»

— Хорошо, дядя, — сказал я наконец. — Год так год. Попробую что-нибудь придумать.

Алексей Васильевич усмехнулся.

— Попробуй, племянничек, попробуй. Только учти — я человек слова. Если через год денег не будет, имение забираю без разговоров. А про Гинцбургов обязательно поинтересуйся.

Он встал из-за стола.

— Ну что ж, все обговорено, осталось дело сделать. Слышу Семён ведет чиновничью братию.

Оформление моего вступления в наследство длилась несколько часов, дядя как коршун проверял каждую букву и чуть ли не под лупой изучал каждую бумагу. У меня под конец сложилось стойкое предубеждение против управляющего Семена Ивановича, уж как-то скользко он выглядел.

Когда оформление закончилось господин управляющий попросил у меня с завтрашнего дня недельный отпуск, который я ему с большим удовольствием предоставил.

Алексей Васильевич его просьбой явно был озадачен, но промолчал и тут же поторопился уехать, отказавшись от обеда.

Когда его коляска скрылась за поворотом дороги, я решил осмотреть старый господский дом. Может быть, там найдётся что-то ценное, что можно продать?

Дом встретил меня запахом сырости и тлена. Окна были заколочены досками, но сквозь щели проникало достаточно света, чтобы разглядеть внутреннее убранство.

Зрелище было печальное. Паркетные полы прогнили и провалились во многих местах. Штукатурка осыпалась со стен, обнажая кирпичную кладку. Потолки кое-где обвалились, и сквозь дыры в крыше проникали дождь и снег.

Из мебели почти ничего не осталось — видимо, всё ценное давно продали, а возможно и разворовали. В огромной гостиной стояло только покосившееся пианино с пожелтевшими клавишами, да несколько сломанных стульев.

«Чтобы привести этот дом в порядок, нужны огромные деньги, — понял я, обходя комнаты. — Полы менять, крышу чинить, всю внутреннюю отделку делать заново…»

Единственное, что ещё держалось, — это стены. Толстые кирпичные стены и красивые колонны у парадного входа. Но для восстановления дома этого было явно недостаточно.

С тяжёлым сердцем я вернулся во флигель. На кухне меня ждал приятный сюрприз — кухарка Пелагея готовила ужин, и судя по запахам, ужин предстоял отличный.

— Пелагея, — сказал я, — а что это ты готовишь?

— Да так, барин, — ответила она, раскрасневшись от жара печи. — На радость, что вы приехали, решила угощение устроить. Тельное у меня из щуки получилось, ботвинью сварила. Да ещё утку фаршированную полбой приготовила, с редькой маринованной.

— С маринованной редькой?

— А это я по-особому её делаю, барин. Рецепт у меня секретный. Очень вкусно получается.

Действительно, когда мы сели ужинать, обед как-то выпал из графика, еда оказалась превосходной. Тельное из щуки было нежное и ароматное, ботвинья — освежающей, а утка с полбой просто таяла во рту. Маринованная редька добавляла всему особый пикантный вкус.

— Пелагея, ты золото, — похвалил я кухарку. — Где ты научилась так готовить?

— Да я ещё при покойной барыне, царство ей небесное, училась, — ответила она с гордостью. — Она меня в Москву возила, к какому-то знаменитому повару. Многому у него научилась.

За стол я посадил не только Семёна Ивановича, но и Степана с Вильямом. Это вызвало удивлённые взгляды слуг — видимо, прежний хозяин так не поступал.

— Семён Иванович, — сказал я, наливая всем настойки, — расскажите подробнее о доходах имения.

— Да что рассказывать, Александр Георгиевич, — вздохнул управляющий. — Доходы у нас как я говорил небольшие — чуть больше восьмиста рублей в год. А если еще и лес перестанем рубить, как требует ваш дядя, то и будет и того меньше.

— А расходы?

— А расходы больше доходов, барин. Подати платить надо, дом содержать, людей кормить. Вот и живём в долг.

Я задумался. Доходы будут меньше восьмиста рублей в год. Даже если всю выручку тратить на погашение долгов, потребуется не один десяток лет, чтобы расплатиться. А ведь на что-то жить тоже надо.

«Нет, — решил я, — так дело не пойдёт. Нужно кардинально менять подход к ведению хозяйства. Искать новые источники доходов».

— А что можно изменить? — спросил я. — Как увеличить доходы?

— Не знаю, барин, — развёл руками Семён Иванович. — Земли у нас мало, крестьян тоже. Что с них возьмёшь?

— А что думает наш специалист по сельскому хозяйству? — обратился я к Вильяму.

Тот задумался, жуя утку.

— Нужно посмотреть на всё хозяйство, — сказал он наконец. — Земли, скот, технологии. Может быть, есть возможности, которые не используются.

— Завтра и посмотрим, — решил я.

Ужин затянулся допоздна. Настойки у Пелагеи действительно были отличные — и рябиновая, и смородиновая, и какая-то травяная, очень ароматная. Вильям рассказал о разведении скота в Англии, Семён Иванович — о соседних помещиках.

Наконец пришло время расходиться по комнатам. Я открыл окна в своей спальне — стояло лето, но в комнате было душно. Сразу повеяло прохладой и запахом сосен.

Удивительно, но комаров не было совсем. Видимо, сосны как-то их отпугивали. Это было большим плюсом — летние ночи в средней полосе России обычно превращались в пытку из-за кровососущих насекомых.

Я лёг в постель и стал размышлять о завтрашнем дне. Год — это не так уж много. Но и не так мало, если использовать время правильно.

«Посмотрим, что у нас есть, — думал я, засыпая под шум сосен. — И что можно сделать. Возможно Вильям действительно специалист и может быть от него будет толк. Но надеяться надо только на себя».

Последней моей мыслью перед сном было: «А впрочем, что мне терять? В худшем случае стану чиновником. В лучшем — может быть, удастся спасти имение».

И под убаюкивающий шорох хвои за окном я провалился в сон.