Полукровка

9



Орек не смог сдержать довольной ухмылки, расплывшейся по лицу, когда услышал возмущенный вздох Сорчи. Она вытащила кошелек с монетами, который так драматично вернула ему прошлой ночью, из своего рюкзака, куда он гораздо более незаметно положил его утром, прежде чем она проснулась.

На самом деле, он хотел, чтобы он был у нее. Вероятно, по пути на север они встретят еще несколько городов, и именно она сможет найти золоту хорошее применение.

Это не означало, что он не мог воспользоваться возможностью немного поиздеваться.

Все еще не до конца понимая, что подтолкнуло его к этому, он самодовольно ухмыльнулся, наблюдая, как она сжала кошелек в кулаке и зарычала.

Он просто взвалил на плечо свой рюкзак и направился в лес.

— Это еще не конец, — проворчала она.

Он фыркнул, забавляясь ее сварливым тоном и тяжелыми шагами, с которыми она поспешила догнать его.

Я с нетерпением жду этого.

Когда Сорча подошла, Даррах пискнул и принялся рыться в капюшоне плаща Орека. Орек завязал свои длинные волосы в неряшливый хвост, и щенок, казалось, был очарован, играя с ним своими маленьких енотовыми лапками. Время от времени он чувствовал немного влаги, сопение носом или исследующее прикосновение к шее, которое заставляло его вздрагивать.

Держа реку слева от себя и в основном в поле зрения, они шли все утро в дружеском молчании. Ну, он в основном молчал. Сорча продолжала свою болтовню, и Орек наслаждался ее звучанием. Утро пролетело незаметно за ее веселыми замечаниями и выходками Дарраха.

То, что она сказала прошлой ночью, действительно вызвало у него любопытство, и он заслужил ее улыбку, когда спросил, что именно представляет собой рыцарь.

Ее объяснение длилось две разные рощи деревьев и заросли ежевики, которые им пришлось огибать. Он почувствовал, как щенок царапается у него на плече, и поймал Дарраха на середине прыжка, когда тот пытался нырнуть в ягоды, и енот протестующе взвизгнул. Пока она говорила, он время от времени срывал ягоды, густой сок окрашивал его пальцы, пока щенок ел с удовольствием, но беспорядочно.

— Значит, он воин, — сказал Орек, когда Сорча остановилась, чтобы сорвать свою пригоршню ягод.

— Ммм, — согласилась она, губы ее потемнели от ежевики.

Орек безуспешно пытался не замечать, как ягодный цвет делает их более пухлыми, подчеркивая форму и сочную мягкость. Он уставился на ее рот, когда фиолетовый сок потек по ее языку. Только после того, как она начала отвечать ему, он понял, что она заговорила… и поймала его пристальный взгляд.

Она улыбнулась загадочной улыбкой, прежде чем сказала:

— Да, я полагаю, это самая важная часть. Он служит королевству и лорду.

— А как же семья? — не мог Орек удержаться от вопроса. Из ее объяснений это звучало так, как будто ее отец чаще отсутствовал, чем бывал дома. Такая жизнь имела смысл для мужчин вроде Орека, у которых не было ничего и никого, но для мужчины, у которого была пара? Детеныши? Это просто непостижимо.

Не многие из клана Каменной Кожи брали себе пару, как в старые времена, заявляя права и привязываясь друг к другу так, что даже смерть не могла разлучить их. Это было почитаемо, но редко. Сам Крул никогда не брал пару, говоря, что это — слабость. Многие мужчины последовали его примеру, не желая довольствоваться одной женщиной — и мало кто из оркцесс, казалось, был склонен довольствоваться одним партнером в постели. Не один старейшина заметил, что некоторые женщины хотели остаться свободными, если Крул когда-нибудь передумает.

Он знал немногих, кто позволил узам супружества пустить корни, и наблюдал, как они лелеяли их на протяжении многих лет. Орек едва мог смотреть на такую пару, видя преданность и привязанность, свободно струящиеся между ними — заметное отличие от уродства того, как его отец относился к его матери, в какой семье он сам появился на свет.

Всегда было больно смотреть на то, чего он так отчаянно хотел, но Орек знал, что никогда этого не получит. На то, чтобы унять острую душевную боль, всегда уходило несколько дней. Обычно он специально терялся в лесу.

Мысль о том, что мужчина может иметь все это и просто… уйти… заставила уродство внутри него вскипеть от гнева. Он не бросил бы пару.

Сорча издала еще один хмык и сделала что-то странное со своими глазами, закатив их и отправляя в рот очередную ягоду.

— Так и есть, — сказала она.

Ответ ничего не дал, но Орек не знал, что еще сказать, кроме того, что ее отец казался глупцом, но даже он знал, что этого говорить не следует.

Ее молчание затянулось, словно вопрос или возможный ответ тревожили Сорчу. Но вскоре она вновь заговорила, на этот раз рассказывая о зарослях ягодных кустов, которые густо росли вокруг озера неподалеку от ее дома. Она делилась историями о летних днях, проведенных за сбором ягод, и теплых ночах под открытым небом, которые омрачала лишь ворчливость ее строгой матери.

— Однажды я больше двух недель ходила с фиолетовым лицом, — рассмеялась она, и в ее глазах зажегся озорной блеск, как будто этот момент был ей по-своему дорог.

Он позволил себе легкую улыбку, радуясь тому, что она вновь обрела хорошее настроение. Спокойно шагая следом за ней, он следил за ней взглядом, когда они наконец оставили воспоминания о ягодах позади.

Даррах широко, причмокивающе зевнул прямо ему в ухо и обернулся вокруг шеи, как шарф. Щенок радостно запищал, понюхал свою шерсть и быстро заснул с животом, полным ягод.

Они отказались от полуденной трапезы после ежевики, вместо этого решив увеличить расстояние между собой, человеческой деревней и теми, кто мог последовать за ними с гор. Орек не сомневался, что Сайлас и, возможно, другие пойдут по их следу — все, что он мог сделать, это сохранять дистанцию между ними и ищейкой.

Завтра они перейдут границу той местности, что знал Орек.

Он бы нервничал больше, если бы Сорча не раздобыла карту. По крайней мере, у них был маршрут. И он не слишком беспокоился о себе, люди могут быть удивлены, но они вряд ли нападут на него. По крайней мере, не самые глупые.

Тем не менее, дурное предчувствие росло в его животе по мере того, как они продвигались дальше на север. Сорча, должно быть, тоже почувствовала это, или, по крайней мере, почувствовала его, потому что в конце концов затихла. Тишина не была комфортной, как та, которую они установили между собой за эти дни. Вместо этого от нее встали дыбом маленькие волоски на его руках.

Он раздул ноздри, вдыхая все возможные запахи — свежий барсучий помет, несколько кроличьих нор поблизости, первые опадающие листья, разлагающиеся на лесной подстилке. Ничего… угрожающего. Но они находились с подветренной стороны, а это неподходящее место для обнаружения хищников.

Деревья здесь прогибались вниз, к земле, стволы наклонялись, а ветви, как расплавленный воск, свисали над поросшей кустарником лесной подстилкой. Тени сгустились темными пятнами, и земля стала прохладнее, когда они приблизились к высокому скалистому выступу. Корявый дуб цеплялся за свою жизнь на вершине, половина его корней обнажилась из-за эрозии.

Он не хотел обходить эту скалу.

Он вообще не хотел проходить через эту рощу.

Орек остановился, заставив Сорчу тоже прервать шаг. Она посмотрела на него большими встревоженными глазами, но у нее хватило ума промолчать.

Он снова раздул ноздри, пытаясь что-нибудь учуять.

Ничто, кроме его инстинктов, не подсказывало ему, что за ними наблюдают.

Орек потянулся за спину и натянул на ворчащего Дарраха капюшон. Сердце орка учащенно забилось, когда он вытащил из-за пояса кинжал, а в другую руку взял топорик. Когда он снова посмотрел на Сорчу, она вытащила кинжал, который он ей дал.

Он откинул голову назад, жестом показывая ей возвращаться тем путем, которым они пришли. Птицы затихли, и все хищные животные залегли в укрытиях. Воздух стал тяжелым от предвкушения, а в ушах зазвенела тишина.

Орек расставил ноги шире и поднял руку, пряча Сорчу за себя.

Свист вырвал у Сорчи крик, и она отпрыгнула, чтобы увернуться. Стрела вонзилась в грязь рядом с тем местом, где она стояла.

Орек зарычал, глядя на стрелу, а затем на дерево, откуда она прилетела, заметив тень, движущуюся между большими ветвями. Его хватка на рукояти топора стала крепче, клыки обнажились в рычании, когда он подумывал метнуть его в лучника.

— Я бы не стал этого делать, орк.

Из-за выступа вышел человек в капюшоне, высокий и широкоплечий для своего вида. Он откинул капюшон, обнажив голову с коротко остриженными темными волосами и шрамом, идущим по левой стороне черепа. По взмаху руки еще четверо людей выскочили из-за деревьев, окружив их.

Все мужчины были разного роста и цвета кожи, но у всех на шеях были похожие зазубренные татуировки — три линии, разделенные пополам буквой V.

— Работорговцы, — прошипела Сорча.

Говоривший поднял руки.

— Торговцы, — сказал он, — …приобретенными товарами.

— Людьми, — усмехнулась она в ответ.

— У всего есть цена.

Маслянистый взгляд мужчины скользнул по Сорче, и Орек возненавидел его. Он снова зарычал, зверь внутри заставил его кровь разгореться, мышцы вздуться от напряжения.

— Здоровая. Большие сиськи. Красивые волосы. За нее дадут хорошую цену, — сказал мужчина Ореку.

Орек увлек Сорчу за собой, подальше от этого подлого, оценивающего взгляда.

— Она — личность. Она не продается.

— Послушай, мы не для того шли за тобой весь этот путь, чтобы уйти ни с чем. Такие, как она, встречаются нечасто. Здешние женщины тверже вареной кожи и трахаются похуже. Кто-нибудь очень хорошо заплатит за такую неженку, как она.

— Ты не тронешь ее, — выплюнул он. Оторву любую руку, которая попытается.

— Орек… — он почувствовал, как ее рука сжала его предплечье. Другие мужчины приближались, затягивая петлю окружения. Даже если он спрячет ее за спиной, это ничего не даст, если двое из них нападут на него сзади.

— Мы не хотим сражаться с тобой, орк. Я выкуплю ее у тебя. Реальная справедливая цена. Избавлю тебя от необходимости продавать ее самому.

Его ярость вязким потоком текла по венам, опаляя изнутри. Огонь сжигал от того, что эти люди сделают с Сорчей, от того, что такие люди, как они, уже сделали. Его ненависть была уничтожающей, как к ним, так и к самому себе.

Они предположили, что такой орк, как он, может только продать ее. Что он будет обращаться с ней… как Крул.

Орек всегда этим возмущался, даже иногда ненавидел свою человеческую половину. В этот момент он ненавидел и орочью половину тоже.

Но больше всего он ненавидел этого мужчину-человека, стоявшего менее чем в тридцати футах от него с поднятыми руками, как будто он не хотел причинить вреда, как будто они могли быть друзьями. От их мерзости желчь обожгла ему горло, и он снова обнажил клыки, оттянув губу в ужасном рычании. Уродливая ярость внутри него затрепетала от удовольствия, когда работорговец побледнел.

Этот работорговец считал его дикарем, орком?

Его он и получит.

— Если ты хочешь ее, подойди и возьми, — прорычал он, разъяренный зверь внутри застилал его взор красной пеленой.

Орек наклонился вперед, замахиваясь — мужчина открыл рот.

Топор раскроил человеку череп, кровь брызнула на лесную подстилку, и Орек позволил зверю править.



Казалось, все произошло одновременно.

Несмотря на то, что Орек был окружен и обременен своим тяжелым рюкзаком, он двигался быстрее, чем она могла видеть, метнув топор в главного работорговца. Тот умер прежде, чем понял, что его ударило, кровь хлынула из ужасающей раны в форме полумесяца. Его тело обмякло.

Сжимая в другой руке кинжал, Орек нанес удар по ближайшему противнику, в то время как другие работорговцы приближались, их крики разносились среди деревьев. Орек прижал ее к себе, и она скорее почувствовала, чем увидела, как движутся его руки — шквал блоков и ударов.

Чьи-то руки схватили Сорчу и ее рюкзак, оттаскивая от Орека, прежде чем она успела крикнуть. Ее спутник зарычал, но трое работорговцев уже были готовы встретить его, и, когда он повернулся, перед его лицом мелькнули два меча и топор.

Сорча вывернулась из ремней, позволив своему рюкзаку упасть мертвым грузом.

Схватив свой кинжал, она развернулась, прежде чем работорговец успел схватить ее. Отпрянув назад и освобождая себе место, она подняла блеснувший кинжал, и мужчина заметил его.

Хотя отец отсутствовал большую часть ее жизни, он был рыцарем и научил ее всему, чему мог. Ее не схватят. Только не снова, не так.

Работорговец двинулся вперед, широко отставив одну руку, а в другой держа толстую веревку. Черный мешок свисал с его пояса, и Сорча стиснула зубы, борясь с волной тошноты, вспомнив дни жаркой, затхлой темноты внутри такого же мешка.

Больше никогда. Никогда.

Работорговец попытался увести ее подальше от Орека. Ворчание и крики наполнили рощу, но Сорча не сводила глаз с работорговца. Ее сердце бешено колотилось в груди, а руки дрожали, но она стояла на своем.

— Никогда не подставляй врагу спину. Стой на своем и держи его на прицеле, — так учил отец ее и двух старших братьев, Коннора и Найла.

Увидев, что она не отступит и не даст ему возможности действовать, работорговец зарычал и взмахнул веревкой над головой, а затем с треском опустил ее на землю перед Сорчей, звук ударил по ушам, и грязь полетела жалящими иголками.

Она взвизгнула, но сохранила стойку.

В мгновение ока он взмахнул веревкой, как кнутом, поймав ее за руку, которую она подняла для блокирования. Сорча не смогла сдержать крика боли, петля затянулась, когда работорговец потянул веревку назад.

Слева от нее взревел Орек, за чем последовал оглушительный, тошнотворный треск.

Она вздрогнула, посмотрев налево, и увидела, как один из трех работорговцев безвольно рухнул на землю, повернув голову не в ту сторону. Двое оставшихся в ужасе уставились на него, но Орек бросился на них, сверкая кинжалом.

Тяжелый шлепок по животу заставил ее задохнуться, и она отступила от веревки. Работорговцу удалось подтащить ее на два шага ближе, и он кинулся к ней, снова набросив веревку.

Сорча полоснула его по лицу. Кровь брызнула ей на руку и щеку, когда мужчина закричал от боли, отшатнулся и выпустил веревку.

Она вырвалась из хватки и отбросила его ногой, прежде чем снова взмахнуть клинком.

— Я не мягкая, — прорычала она и плюнула в окровавленное лицо мужчины.

Работорговец свирепо уставился на нее, пытаясь рукой остановить кровь, хлынувшую из разорванной щеки. Лезвие ударило глубже, чем она думала, рассекая щеку до губы, растягивая рот в жуткой усмешке. У него на поясе все еще висело оружие в ножнах, но он посмотрел на нее, а затем перевел взгляд туда, где остальные все еще сражались с Ореком.

Бросив в ее сторону еще один мрачный взгляд, он проворчал:

— К черту это, — и повернулся, чтобы убежать обратно в рощу.

Сорча в изумлении наблюдала, как он отступает.

Звуки битвы снова привлекли ее внимание к Ореку, и она с изумлением наблюдала, как он сдерживает двух оставшихся работорговцев. Они атаковали его в тандеме, заполняя пробелы, оставленные другим, но на каждом шагу Орек встречал их. Это было совсем не похоже на дуэли, которым учил ее отец, даже на более грязные защитные приемы, которые он специально показывал ей, чтобы выпутаться из передряг. И это не было похоже на грациозные рыцарские поединки верхом на лошадях, которым она, ее братья и сестры научились у матери.

Сражение Орека было жестоким, порочным и быстрым. Он извивался как гадюка, нанося сильные удары без угрызений совести.

Это что-то всколыхнуло в ней. Ее разум знал достаточно, чтобы ужасаться такого рода силе. На что она могла надеяться, когда трое взрослых мужчин не уложили его. И все же… под низменным ужасом от того, что она узнала в нем хищника, когда увидела эту схватку, она не смогла сдержать благоговейный трепет. Сорча никогда не видела никого настолько сильного и быстрого мужчину.

Если все орки сражались так, как он, они уничтожили бы любое войско, посланное им навстречу.

Под натиском превосходящей силы Орека работорговцы начали уставать. Лишь малейшая оплошность, едва заметная, но Орек увидел ее. Когда мужчина справа от него замешкался всего на мгновение, рука Орека метнулась, схватила его за тунику и ударила дубинкой другого.

Пойманный мужчина застонал и обмяк, в то время как другой упал на спину.

Орек взревел, обнажив нижние клыки в знак превосходства, что заставило Сорчу вздрогнуть и крепче сжать кинжал.

Последний работорговец вскочил на ноги, поднимая листья, когда отступал за деревья.

Напарник, которого он бросил, снова застонал и вцепился в зеленую руку, державшую его за тунику. Сорча снова вздрогнула, когда другой кулак Орека врезался работорговцу в лицо.

Человек корчился и боролся, но недолго. Через несколько мгновений Орек бил уже по безвольному, кровоточащему телу. И все же он не остановился, а замахивался кулаком и ударял снова, снова, снова.

— Орек…

Если он и услышал ее, то не подал виду, снова ударив кулаком о кость. Нос работорговца раздробился, по лицу текла кровь.

— Орек! — закричала она, не осмеливаясь подойти ближе, так как ее начало трясти. — Хватит!

Ее голос разнесся по поляне так громко, что его кулак остановился и задрожал, замерев в воздухе, отведенный назад и готовый ударить снова.

Его могучие плечи вздымались, мускулы бугрились и дрожали. Острый оскал клыков застыл, а разинутый рот судорожно втягивал воздух. Его массивное тело содрогнулось, как будто очнувшись ото сна, и низкий, болезненный стон вырвался из его широкой груди.

Наконец, он поднял голову, зрачки расширились, когда его взгляд встретился с ней.

— Орек, ты…

Внезапный румянец на ее щеках спутал его мысли. Выронив кинжал, она закрыла глаза руками, в ужасе от обильных слез, катившихся по ее лицу. Соль обожгла потрескавшиеся губы, а в глазах помутилось. Рыдания сотрясли ее грудь — атака, угроза, мешок — все это навалилось на нее теперь, когда все закончилось.

Мучительный вопль эхом разнесся по деревьям, и она, выглянув сквозь влажные пальцы, увидела Орека, падающего перед ней на колени.

— Не плачь, — умолял он, поднимая руки в знак капитуляции. Большие и окровавленные, они могли бы обхватить всю ее голову. Вместо этого они зависли в воздухе, дрожа.

— Все что угодно, но… не плачь, — повторил он, и его стон был таким громким, как будто она выпотрошила его.

Сорча покачала головой, и его глаза наполнились отчаянием.

Он поднял что-то с земли и протянул ей кинжал, который она уронила. Сорча взяла его, чтобы вложить в ножны, хотя ее руки слишком сильно дрожали, чтобы сделать это.

Слезы все еще текли, и взгляд Орека, казалось, отслеживал каждую, но рыдания утихли.

— Я бы не стала плакать из-за работорговцев, — заверила она его чуть дрожащим голосом, чего не ожидала.

— Я напугал тебя, — сказал он.

Сорча обхватила себя руками, но не видела причин лгать.

— Да.

У Орека перехватило горло, а его лицо исказила страдальческая гримаса.

— Я не мог позволить им забрать тебя.

— Нет.

— Я просто… они бы причинили тебе боль.

— Да.

— Моя мать, — он поперхнулся словом, — была такой же, как ты. Ее забрали такие же мерзавцы, как они. Мой отец держал ее в плену. Она… — он яростно замотал головой, губы растянулись, обнажив стиснутые зубы. — Они — все — причинили ей боль. И я не мог…

Сердце Сорчи екнуло в груди. Он не встречался с ней взглядом, отводил глаза, как будто не заслуживал смотреть на нее. Тогда она увидела его испуганным, злым маленьким мальчиком, каким он, должно быть, был, который боялся за свою мать и того, что ему самому причинят боль. Вся эта ярость и печаль…

Она видела это внутри него всякий раз, когда смотрела на Орека, но никогда эти чувства не были такими острыми, прорезающим линии стыда на его широком лице.

Как он это переносит?

Сорча упала рядом с ним на колени. Из его горла вырвался удивленный сдавленный стон.

В тишине леса она увидела его. Увидела маленькие царапины и шрамы, покрывавшие его кожу. Увидела единственную золотую серьгу, пронзавшую его острое правое ухо. Увидела отсутствие Бивней, но все еще явно нечеловеческую форму его рта. Увидела веснушки и изящно очерченные скулы.

Он был смесью обоих видов, не совсем орк и не совсем человек. И то, и другое, и ни то, ни другое одновременно.

Жизнь не была добра к этому мужчине. Она видела это по его застенчивости и шрамам. Ее сердце болело при мысли… что никто не был добр к этому мужчине.

Тому, кто спас ее. Снова.

Благодарность наполнила ее грудь, неуютная и большая. Сорча редко нуждалась в помощи и никогда о ней не просила. За несколько дней этот полукровка помог ей больше, чем она могла когда-либо оплатить.

— Спасибо тебе, — сказала она. Это было все, что она могла сказать.

Его пристальный взгляд встретился с ее, его удивление было очевидным, и это разбило ей сердце. Усилием воли она сдержалась, только потянулась, чтобы схватить его за руку и сжать.

— Правда, спасибо. Всего лишь день, и на нас напали. Я бы поняла, если бы ты захотел повернуть назад.

Он нахмурился, как будто она заговорила на другом языке.

— Я напугал тебя. Я бы понял, если бы ты не хотела, чтобы я был рядом.

— Ты защитил меня, — сказала она. — Когда я сказала «телохранитель», я не думала… — она решила, что это означает, что его большие размеры отпугнут волков и тому подобное, а не то, что придется отбиваться от нападающих.

— Это… — она вытерла остатки влаги на лице. Во рту пересохло, слова не хотели слетать с губ, но она выдавила их. — Тот, кто напал на меня, был с мешком. Те, кто похитил меня, несколько дней держали меня в мешке. Я… я не хотела снова оказаться в нем.

Его губы сжались в недовольную гримасу, и она почувствовала, как в нем снова вскипает гнев.

— Ты меня немного напугал, — поспешила закончить она, — но в основном потому, что я никогда не видела, чтобы кто-то так дрался.

Орек продолжал пристально смотреть на нее, словно ища правду. Через мгновение он опустил взгляд туда, где она сжимала его руку. Она не отстранилась, и он взял ее ладонь в свою и встал, помогая подняться и ей.

Орек отвернулся, казалось, приняв ее ответ, и Сорча была благодарна. Ее снова затошнило, когда она заговорила о мешке.

Она думала, что выплакала все свои слезы из-за того, что ее похитили. Она думала, что ее решимости вернуться домой было достаточно, чтобы подавить худшие из страхов.

Сегодня ее спутник был единственным, кто смог уберечь ее от полного провала.

Резкий вдох привлек ее взгляд туда, где Орек стоял возле своего брошенного рюкзака. Он огляделся, озабоченно сдвинув тяжелые брови, и когда увидел, что она смотрит, застонал от сожаления.

— Я потерял Дарраха.

Она подошла, чтобы помочь ему обыскивать камни и корни. Они пошли по разным тропинкам вокруг рощи, воркуя и зовя щенка.

Сорча была благодарна за передышку. Она беспокоилась за енота, но ей нужно было время, чтобы собраться с мыслями, и она подозревала, что Орек чувствовал то же самое. Ее грызло беспокойство, но нервы успокоились, и когда она обогнула деревья, тошнотворное чувство покинуло ее желудок.

Она проигнорировала избитого и окровавленного работорговца, хотя и заметила, что его грудь все еще поднималась и опускалась. Она прошла мимо, не обратив на него больше внимания. Она спасла ему жизнь, не позвав Орека, и знала это в глубине души. Человек, который продал кого-то другого в рабство, не заслуживал от нее большего сострадания. Если он выживет, прекрасно. Если животные доберутся до него раньше, чем он придет в себя… будь что будет.

Эта холодная мысль потрясла ее меньше, чем, возможно, следовало бы.

Орек вздохнул с облегчением, и Сорча оглянулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как он наклоняется, чтобы подобрать щенка с зазубренной груды камней. Енот радостно щебетал, пока Орек снимал листья и паутину с его меха.

Она не смогла сдержать улыбку, услышав, как он что-то бормочет щенку, извиняясь за то, что напугал и его тоже.

— У тебя было приключение? — спросила она Дарраха, почесывая его под подбородком.

Орек посадил его к себе на плечо, и щенок вскарабкался наверх со счастливым щебетом.

Ее спутник поднял свой рюкзак, но вместо того, чтобы закинуть его за спину, посмотрел на нее с застенчивым вниманием.

— Я никогда… ни о ком не заботился, — признался он.

Сорча кивнула, понимая, что он имел в виду нечто большее, чем Дарраха.

— Ты научишь меня драться?

Вопрос упал между ними со всей грацией свинцового груза. Густые брови Орека поднялись почти до линии роста волос.

Казалось, они просто продолжали удивлять друг друга.

— Я кое-что знаю, но то, как ты сражаешься… — она пожала плечами. — Кажется более эффективным.

Пока он потрясенно моргал, глядя на нее, она принесла свой собственный брошенный рюкзак. Переложив несколько разбросанных вещей, она взвалила его на спину, прежде чем снова посмотреть на своего спутника.

Он сглотнул и, покраснев, кивнул.

Улыбаясь, Сорча хлопнула в ладоши.

— Отлично. Нам нужно к реке, привести себя в порядок. И я думаю, стоит разбить лагерь пораньше.