Подьячий Разбойного приказа

Глава 8

Кстати, если кто-то подумал, что меня повезли до места в карете князя… Не по чину каких-то подьячих возить в княжеской карете. Скажи спасибо, что князь вообще самолично за тобой пришел… что, между прочим, уже необычно и наводит на нехорошие подозрения…

Куда он меня тащит?

Так я размышлял, скача верхом вслед за каретой Дашкова. Мелькнули высокие бревенчатые стены Кремля, цвета темного золота — сколько Слов на них наложено… — копыта моей верной лошадки простучали по мосту через крепостной ров, ударил по ушам гомон торговых рядов, вот мимо проплыл Гостиный двор… Я выдохнул было, потому что заподозрил, что вызов князя как-то связан с той кражей у купца Зубака… А потом вдохнул обратно, потому что мы выехали на Никольскую улицу.

Про Рублевку слышали? Ну вот, Никольская — здешняя Рублевка. Улица, на которой, вдоль стен Китай-города, протянулись дворы бояр и князей. Да здесь даже у дворовых собак родословная длиннее, чем у меня!

Можно, конечно, предположить, для самоуспокоения, что мы сейчас проедем вдоль нее до самых Никольских ворот, выедем из Китай-города, а там уже попроще…

Размечтался.

Карета главы Разбойного приказа остановилась у ворот двора князя Телятевского, Василия Павловича. Я поднял глаза к небу, посмотрел на редкие белые облачка и помечтал о том, что все дело в том, что у служанки князя украли какие-нибудь коралловые бусы. А что? В самый раз для Разбойного приказа, кражи расследовать. Ну, или, молодая жена Телятевского — а он, спустя десять лет после смерти прежней жены, неожиданно для всех женился на молоденькой дворянке — потеряла куда-то перстенек с левого мизинца, топнула каблучком и сказала, пусть, мол, приказные носом землю роют, но перстень найдут.

Пусть это будет связано с женой, пожалуйста…

Молодая жена князя, Василиса, была такой… что сразу становился понятен поступок князя. Для здешнего общества князь, женатый на дворянке — мезальянс. Но удержаться он точно не смог.

Высокая, с полной грудью, размера так около четвертого, длинными ногами, плоским животиком, брови черные, как будто их нарисовали самыми дорогими сортами угля, длиннющие ресницы, обрамляющие огромные, голубые, как самое чистое небо, глаза, слегка приоткрытые губы цвета тех самых кораллов, которые, к сожалению, остались у княжеской служанки…

Василиса могла бы с полным правом носить прозвище Прекрасная. Но меня она, в данный момент, совершенно не привлекала. Этому как-то мешал нож, торчащий из ее груди.

Один удар — один труп.

Мертвая красавица лежала на полу посреди горницы. Кстати, горница — это не просто название для комнаты, горница — это помещение на верхнем этаже дома, неотапливаемое зимой, зато очень популярное летом. И в данной конкретной горнице мог бы поместиться целиком весь наш приказ. Еще и часть архива бы влезла, но, врать не буду, небольшая.

С другой стороны — у князя это не единственная горница в тереме.

Терем, к слову, это тоже не просто красивое название для дома. Терем — это деревянный дворец (каменный — это уже палаты).

Что мне в голову всякая ерунда лезет?

Я растерянно качнулся на каблуках, посмотрел на князя Дашкова, на князя Телятевского. Да, в помещении больше никого не было, я и два князя. Как маленькое зернышко между двух жерновов.

Телятевский нисколько не отличался от других бояр: все та же огромная фигура тяжеловеса, и при ней же — необычайная ловкость движений, по крайней мере, по лестнице на четвертый этаж, где лежало тело, он, вместе с моим начальником, Дашковым, взлетел быстрее меня. Борода, аккуратно подстриженная — длинные бороды здесь только совсем уже старики носили, а князю чуть за полтинник — расшитый золотом и драгоценными камнями кафтан темно-синего цвета, плоская шапочка-тафья, руки в перстнях…

А пальцы-то подрагивают. Любил, любил князь жену…

— Подьячий, — внезапно произнес Дашков, я чуть не подпрыгнул, — Ты способ знаешь, как следы снимать, если все отпечатки души стерты.

Алилуйя! Кроме шуток — князь ВООБЩЕ никаких вводных не давал, когда приказал «Поехали!», Гагарин, блин — хотя князьям Гагариным о месте главы приказа только мечтать — и то, что я успел взять свою сумку с инструментами, просто чудо. Сейчас стоял бы, мямлил невесть что…

— Да, Петр Леонтьевич, — низко поклонился я.

— Снимай, — он кивнул на тело мертвой Василисы.

Я подошел к телу, опустил на колено и посмотрел на нож. Хм. Костяная рукоять, в торце розовеет крупный ограненный камень, россыпь мелких самоцветов на кольце, отделяющем клинок от рукояти, да и само кольцо как бы не золотое… Дорогая игрушка. Не оружие убийцы, пусть даже и не наемного.

Перед моими глазами встала картина ссоры, заканчивающаяся тем, что в сердце красавицы вонзается нож. С одного конца ножа — ее сердце, а с другой… А вот кто с другой — мне и предстоит узнать.

— Нож трогал кто-нибудь? — деловито спросил я прежде, чем сообразил КОГО я спрашиваю.

Телятевский яростно сверкнул глазами, но, прежде чем он успел сказать хоть слово, я уже взвился с пола, чтобы тут же согнуться до земли в поклоне:

— Василий Павлович, можно ли узнать, прикасался ли кто-то к ножу до нынешнего момента?

— Дашков, — повернулся тот к моему начальнику, не отвечая, — Я просил у тебя помощи, чтобы твои люди убийцу моей Василисушки нашли, а не мне вопросы задавали.

— Викешка, — коротко сказал Дашков, — выйди.

Я выкатился за дверь, как будто телепортом вынесло. Интересно, он мне просто приказал или это был ментальный приказ? Я слишком редко с боярами общаюсь, поэтому понятия не имею, как этот самый ментальный приказ должен ощущаться.

За дверью — я так понял, мне сказали просто подождать, пока князья без лишних ушей пообщаются — стоял только охранник Телятевского, мужчина лет пятидесяти, высокий — что это мне все высокими кажутся? Я что, низкорослый?! — с густой бородой и волосам, зачесанными назад и открывающими широкий лоб. Темно-синий кафтан, за поясом — пистолет, другого оружия нет, что странно… А, хотя нет, не странно.

На тыльной стороне кистей рук, которые он положил на пояс, темнеет клеймо.

Чародейный холоп.

Холоп здесь — считай, что раб, живое имущество боярина. Почему боярина? Потому что только боярин, с его ментальными способностями, может наложить холопскую печать на человека.

Но если вы решили, что холоп — забитое и бесправное существо, сидящее на цепи в подвале, одетое в лохмотья и питающееся объедками, то вы очень сильно не угадали. Может, в нашем прошлом, но не здесь. Холоп — это имущество, забыли? Кто станет портить свое собственное имущество? Хотя бывает всякое, согласен… Держать холопа на цепи нет смысла — он и так никуда не убежит, холопская печать не отпустит. Причинить вред хозяину не сможет, в силу той же печати, ослушаться приказа — тоже, снова печать. Так и смысл над ним издеваться?

Хотя прав у холопа — как у табуретки, что да, то да.

Чародейный холоп — это человек, обладающий очень большой Силой, позволяющей применять мощные Слова. Если я, к примеру, выучу какое-нибудь ультимативное Слово, например, что-то типа Цепной Молнии, чтобы, значит, разрядом поубивало целую шеренгу противников, то… Нет, выучить я могу. И даже произнести. Толку не будет. Моего внутреннего запаса Силы попросту не хватит. А вот у этого парня рядом со мной — хватит. Ну или у боярина, у них же прямое подключение к Источнику.

Все люди, которые могут в буквальном смысле двигать Словом горы и осушать реки — нет, не фигура речи — все люди, обладающие такими возможностями, это либо бояре, либо боярские холопы.

Причем никто не ловит таким уникумов насильно и не верстает в холопы против воли. Все чародейные холопы стали ими сугубо добровольно. Просто такая уж ситуация на Руси, что другого выхода у них не было.

Если где-то появился человек с огромной Силой, то каждый боярин захочет получить его себе. Прежде, чем его привлечет другой боярин, чтобы усилить свою личную дружину. А если такой человек вдруг откажется… Тогда может его того — бритвой по горлу и в колодец? Нет, не каждого сильного и независимого непременно убьют. Но никому не хочется выяснять, повезет тебе или нет. Вот и идут сильные чародеи в холопы к боярам, чтобы в боярских разборках жечь и крушить во славу своего хозяина.

Боярская междоусобица — дело частое. Иногда целые рода под корень вырезаются, до последнего младенца. Нет, не фигура речи — никому не нужно, чтобы через двадцать лет какой-нибудь мститель всплыл.

— Викешка!

— Задавай вопросы, князь ответит. Только со всем уважением!

— Да, Петр Леонтьевич, — я отбил поясной поклон и повернулся к Телятевскому, — Василий Павлович, дотрагивался ли кто-нибудь до ножа после… после смерти?

Тот стиснул зубы — желваки явственно заходили — но ответил:

— Нет. Только когда следы души искали, но и тогда руками не дотрагивались.

Отлично. Есть шанс, что отпечатки пальцев сохранились. Проблема в том, что, если убийца — случайный человек, то мое положение сильно осложняется. Сам по себе опечаток пальца путь к преступнику не указывает.

— Василий Петрович, — еще один поклон, — мог ли это быть человек не с вашего двора?

— Нет, — тут же ответил князь, видимо, этот вопрос уже обсуждался, — Этот нож — это МОЙ нож, из моей оружейной.

Отлично! Значит, достаточно проверить тех, кто имел доступ в оружейку и сверить их отпечатки… ты сначала с ножа отпечатки сними, потом радуйся. А то выяснится, что их случайно стерли — и влипнешь, как муха в патоку.

Я коротко помолился святом Александру Невскому… что? Он наш официальный покровитель, в приказе его икона висит. А быть атеистом в мире, где есть магия, колдуны и демоны — особенно в ситуации, когда за твоими действиями наблюдают целых два князя — непозволительная роскошь. Если не сказать — глупость.

Приступим.

На листе бумаги чернели отпечатки убийцы, аккуратно перенесенные мною с рукоятки ножа. Особенно хорошо отпечатался средний палец.

Уф. Осталась сущая малость.

— Василий Петрович, — поясной поклон, — разрешите проверить руки у всех, кто в вашем дворе обитает?

Да, народа это дофигищща, всякие конюхи, повара, холопы и прочая прислуга, но что поделаешь…

— Не нужно, — отрезал Телятевский.

Я вовремя прикусил себе язык, прежде чем спросил «Почему?». Не надо лишний раз его драконить.

— Всех своих людей я уже допросил — не они это, — все же снизошел до пояснения князь.

И почему он так уверен… а, ну да. Допросил. Пусть читать мысли бояре и не могут — кажется — но уж заставить человека говорить правду, только правду и ничего кроме правды — могут.

Стоп.

А чьи отпечатки я тогда сверять буду?