Песнь пророка

Они сплелись между сном и бодрствованием, ее рука обнимает его за талию, Ларри просыпается, что-то шепчет и, когда она открывает глаза, стоит у постели, тихо качая головой, а в глазах застыла печаль. Почему ты качаешь головой, спрашивает она, глядя, как он идет к двери, свет из прихожей падает ему на лицо, и она будто не узнает его, это и Ларри, и кто-то другой, опустошенный возрастом и горем, а когда она снова смотрит на дверь, его уже нет. Она просыпается, вялая и потерянная, думая о том, что хотела ему сказать, как ты смеешь являться ко мне во сне, словно ты мертв. Она плачет, когда заходит на кухню, достает стакан из раковины и по привычке открывает пустой кран. Каким чужим и все же знакомым кажется мир в синеватых рассветных тенях, дождь шепчет в кронах, древний дождь говорит с местом, где капал всегда, вишни, уходящие в землю корнями, полоски света — ленточки за каждую неделю, что его с ними нет. Янтарный свет заполняет окно спальни в доме напротив, она наблюдает, как свет перемещается в ванную, кто-то встал, как будто ему на работу, вы идете в ванную, брызгаете водой на лицо, чистите зубы, варите кофе, расталкиваете детей, собираете их в школу, так и живем. Когда дети просыпаются, Айлиш говорит, что нужно продолжать занятия, школы скоро откроются, нельзя отставать. Молли нравится заниматься в одиночку, зато Бейли приходится заставлять, она сидит над ним некоторое время, потом говорит, что должна пройти через блокпост за припасами. Подгузники, говорит Бейли, не забудь подгузники и детские влажные салфетки, туалетную бумагу и шоколад, а еще батарейки в фонаре скоро совсем разрядятся. Она идет к блокпосту в районе Долфинс-Барн, вереница двухэтажных автобусов припаркована вдоль канала, прикрывая повстанцев от снайперского огня. Стоит в очереди перед Камак-бридж, наблюдая, как люди перемещаются взад-вперед по ничейной земле с тачками, тележками и чемоданами, повстанцы требуют у возвращающихся с той стороны предъявлять товар, все должно быть распаковано, и пожилая женщина с иссиня-черными волосами вскидывает руки и начинает орать на повстанцев, не выпуская сумку из рук, пока один из них не выдергивает сумку, и оттуда выскакивает взъерошенная курица, и женщина устремляется вслед за ней по дороге. Айлиш подносит удостоверение к глазам за стеклами солнцезащитных очков, равнодушный голос спрашивает, зачем она переходит мост, над головой гул военного самолета. На светофоре висит объявление, предупреждающее о снайперах, и она спешит пересечь мост, вглядываясь в окна многоэтажки, наблюдающей за происходящим с дальнего перекрестка, это чувство, будто стоишь перед кем-то, наделенным властью казнить и миловать. Женщина постарше, запыхавшись, подходит к ней и начинает говорить хриплым голосом, словно обращается к старой знакомой. Слава богу, сегодня тихо, у меня мать в многоэтажке Оливер-Бонд-Флэтс, боится выходить на улицу, храни ее Господь, всю неделю такая давка, слишком много людей, а у вас кто? Даже не взглянув на нее, Айлиш всматривается в правительственный блокпост в двухстах метрах за мостом, бетонные блоки, мешки с песком, низко висящий национальный флаг на шесте, она видит велосипедиста, который, пригнув голову, огибает одинокий ботинок, похожий на вишневые сапожки, хранящиеся у Айлиш в шкафу и ни разу не надетые, молодая женщина толкает коляску с мешком риса, пожилая с распухшими лодыжками тянет клетчатую тележку, старик опирается на палочку, впереди семенит охотничья собака-лёрчер[3] без поводка. Айлиш проходит мимо слетевшего с чьей-то ноги вишневого ботинка на дюймовом каблуке и видит, что молния осталась нерасстегнутой.