Первый инженер императора IV

Глава 15

Началась самая нудная, но и самая важная часть нашей подготовки. Наш импровизированный «лифт», скрипя и постанывая, как старая бабка, поднимал наверх груз за грузом. Сначала — людей. Воинов, арбалетчиков, а затем — оружие, боеприпасы, воду и немного еды.

А потом пошли наши «горячие посылки». Ящик за ящиком, мы поднимали наверх глиняные горшки, наполненные адской смесью из мазута, самогона и вара. Я лично контролировал каждый подъем, следя, чтобы трос не раскачивался, чтобы ящики не бились о скалу.

Понятное дело, что в случае обрыва я мало на что смог бы повлиять, но, тем не менее, мое присутствие, казалось, вселяло в людей желание делать все педантично и скрупулезно до мелочей.

Наверху, на широком, продуваемом всеми ветрами плато, работа тоже кипела. Я видел, как Миша и Святослав, теперь уже работая в паре, принимали ящики и вместе с другими воинами растаскивали их вдоль всего края ущелья.

Они не просто сваливали их в кучу. Нет. Они раскладывали их аккуратными, небольшими пирамидками, через каждые два-три метра. Создавали огневые точки, готовые в любой момент обрушить на головы врага огненный дождь.

Я смотрел на них и чувствовал гордость. Эти ребята, еще недавно не знавшие ничего, кроме меча да арбалета, сейчас создавали сложную, многоуровневую систему обороны. Они учились. Быстро. На лету. И это было лучшим доказательством того, что мы на правильном пути.

Проследив, что наверху все в порядке, что первые несколько десятков «посылок» заняли свои места, я отдал последние указания Мише и Святославу через Ивана, который как раз спускался вниз. Они должны были продолжить размещение снарядов вдоль всего ущелья.

Сам же я, убедившись, что процесс идет как надо, спустился вниз и направился к тому месту, где плотники уже разложили на земле детали наших будущих метательных машин. Пришло время для второго акта нашей смертоносной симфонии.

Сборка катапульт — это вам не горшки по полкам расставлять. Здесь требовалась точность, знание механики и крепкие руки. Чертежи я продумал еще в Хмарском, стараясь сделать конструкцию максимально простой, но эффективной.

Легкая рама из прочных, просмоленных бревен, мощный рычаг-ложка, система натяжения на основе туго скрученных воловьих жил, которые мы предусмотрительно захватили с собой. Все детали были заранее изготовлены «Фениксом» и подогнаны друг к другу с почти идеальной точностью.

Но одно дело — чертеж, и совсем другое — сборка в полевых условиях. Мы работали все вместе — я, плотники, даже свободные от караула воины. Я показывал, объяснял, контролировал каждый этап. Стук молотков, скрип дерева, натужное сопение мужчин, пытавшихся натянуть тугие жилы на барабан ворота — работа кипела.

Это был удивительный процесс. Я видел, как из отдельных, бесформенных кусков дерева и металла на моих глазах рождается грозное оружие. Видел, как в глазах простых плотников, привыкших строить дома и сараи, загорается огонь понимания, как они начинают чувствовать логику механизма, его скрытую мощь. Я учил их не просто слепо выполнять команды. Я учил их думать. Как инженеры.

К вечеру первая катапульта была готова. Небольшая, изящная, она стояла посреди поляны, готовая обрушить свой огненный гнев на врага. Мы тут же провели испытания, зарядив ее обычным камнем. Камень, описав в воздухе крутую дугу, с глухим стуком улетел на добрую сотню метров и врезался в склон ущелья, подняв облачко пыли. Результат был более чем удовлетворительным.

Затем я снова взял карту и подозвал к себе Олега и Руслана. Пришло время для самого рискованного и, возможно, самого важного этапа нашей подготовки.

— Теперь, парни, — сказал я, расстилая пергамент на земле, — займемся «Ежами».

Мы снова вошли в ущелье, на этот раз неся с собой тяжелые, неуклюжие ящики с нашими механическими ловушками и несколько мотков колючей проволоки, которую «Феникс» изготовил по моему спецзаказу. Устанавливать их нужно было в тех самых узких местах, в тех трещинах и разломах, которые показали мне хламники.

Это была почти саперная работа. Мы втискивали ящики в расщелины, маскировали их камнями и дерном, натягивали тонкие, почти невидимые в полумраке ущелья проволочные растяжки. Любое неловкое движение, любой случайный рывок — и механизм мог сработать, выпустив в нас сотни стальных игл.

Нервы были натянуты до предела. Мы работали молча, в полной тишине, нарушаемой лишь нашим прерывистым дыханием и скрежетом металла о камень. Пот заливал глаза, руки дрожали от напряжения. Но мы делали свое дело. Медленно, методично, превращая это ущелье в смертельную ловушку, где каждый камень, каждая тень могли таить в себе гибель. И я знал — враг этого не ждет. Он пойдет напролом, уверенный в своей силе и численности.

Оно и к лучшему. Как говорил мой дед: меньше знают — крепче спят. А в скором времени спать они будут вечным сном.

— Кажется, закончили, барон, — прохрипел Руслан, вытирая тыльной стороной ладони пот со лба и лишь размазывая по лицу въевшуюся грязь.

Я выпрямился, оглядываясь по сторонам. Ущелье, еще час назад бывшее просто мрачным каменным коридором, теперь превратилось в поле для смертельной игры. Если не знать, куда смотреть, если просто переть напролом, то все эти тонкие, почти невидимые в полумраке нити-проволоки, переплетающиеся между камнями, теряющиеся в тенях, заметить было почти невозможно.

Да, я отчетливо видел эту смертоносную паутину, потому что сам ее создавал. Я знал, где натянута каждая растяжка, где замаскирован каждый «Еж», где под слоем дерна и мелких камней скрывается спусковой механизм. Но неподготовленный враг… орда дикарей, несущаяся вперед, не разбирая дороги… они увидят ее слишком поздно. Когда стальные иглы уже вспорют им ноги, когда камнепады обрушатся на их головы, когда земля под ногами превратится в огненную реку.

— А теперь… аккуратно выходим, — сказал я тихо, почти шепотом, словно боясь нарушить эту зловещую тишину, которую мы сами и создали. — Шаг в шаг за мной. И смотрите под ноги. Очень внимательно.

Я сказал это так, будто был провожатым для людей, что забрели в незнакомую местность, хотя прекрасно понимал, что кому, как не моим хламникам эти условия были куда роднее, чем для меня.

На выходе из ущелья, там, где каменные стены наконец расступались, уступая место пожухлой степной траве, меня ждал Иван. Он стоял, скрестив руки на груди, и молча смотрел на то, как мы, перепачканные грязью и потом, один за другим выбираемся из этой мрачной расщелины. Его лицо было как всегда непроницаемо, но во взгляде я уловил тень беспокойства.

— Страшное место вы там устроили, барон, — проговорил он, когда я подошел ближе. Голос его был тих, но в нем слышалось нечто вроде мрачного уважения.

— И не говори, — отозвался я, проводя рукой по взмокшему лбу. Усталость, которую я почти не чувствовал в пылу работы, теперь навалилась с новой силой. — Надеюсь, нашим… гостям понравится.

— Осталось добавить последний штрих. Баррикады, — Иван кивнул в сторону ущелья. — Отдохни, барон. На тебе лица нет. Бледный, как полотно.

— Все нормально, — отмахнулся я, хотя правая рука снова начала ныть тупой, изматывающей болью, а в голове стоял легкий гул. — Еще есть чем заниматься. Нужно проконтролировать…

— Я знаю, — мягко, но настойчиво перебил он меня. — Я возьму это на себя. И я, и сотники, и наши ребята — мы все знаем план. А тебе нужно отдохнуть. Кто знает, когда эти упыри явятся — завтра, послезавтра, через неделю. А тебе еще командовать всем этим парадом. Нужен свежий ум и твердая рука. А не выжатый, как лимон, инженер.

Я хмыкнул. В его словах был резон. Железный, неоспоримый резон. Последние дни я действительно работал на износ, почти не смыкая глаз, и сейчас чувствовал, как силы покидают меня. Попытка изображать из себя несгибаемого героя могла дорого обойтись в решающий момент.

— Хорошо, Иван, — кивнул я, принимая его правоту. — Ты прав. Тогда… возводите баррикаду аккурат перед «Ежами», как и планировали. Чтобы создать узкий проход, воронку. И не забудьте оставить «сюрпризы» и в самой баррикаде.

— Будет сделано, барон, — кивнул Кречет. — Иди. А мы тут управимся.

Трое магов-ренегатов шли обратно. Вернее, они брели. Слово «шли» подразумевает некую осмысленность, цель, возможно, даже бодрый шаг. То, чем они занимались, больше походило на коллективную миграцию уныния по бескрайней степи.

Они двигались по тому же самому пути, по какому не так давно шли за новым, могущественным артефактом, который должен был стать ключом к их будущему величию.

Шли они, правда, за Сердцем Дикой Руны, а принесли с собой… рунку. Да, именно так, с уменьшительно-ласкательным, а вернее, с уничижительно-презрительным суффиксом. Потому что назвать тот жалкий камушек размером со сливу, который сейчас покоился в заплечном мешке К’тула, полноценной, внушающей трепет Руной, язык просто не поворачивался. Даже у Фтанга, чей словарный запас был не сильно богаче, чем у говорящего попугая с дефектом речи.

— Это издевательство, — гундел Идрис уже, наверное, в сотый раз за последние два часа. Он шел, спотыкаясь о камни, и каждый его шаг сопровождался тяжелым, полным вселенской скорби вздохом. — Просто форменное издевательство! Мы тащились через эти проклятые леса, сражались с этими… этими… — он подыскивал подходящее слово, — … когтистыми недоразумениями! Мы терпели твое, К’тул, старческое ворчание! Мы ели жареных рукеров, от которых у меня до сих пор изжога! И все это ради чего⁈ Ради этого… этого камушка для рогатки⁈

К’тул, шедший впереди, не реагировал. Он вообще редко реагировал на нытье Идриса, считая его чем-то вроде фонового шума, как свист ветра или карканье ворон. Его древний, как мир, разум был занят куда более важными вещами. Он обдумывал. Он планировал. Он составлял в голове сложные, многоходовые комбинации, в которых этот маленький, невзрачный камушек играл ключевую, хоть и не очевидную для простых смертных роль.

— Да из него даже приличного грузила для рыбалки не выйдет! — не унимался целитель. — Он же… он же никакой! В нем силы — как в чихе больного комара! Чтобы насытить его кровью, как ты там планировал, нам придется устроить геноцид минимум Новгорода! И то не факт, что хватит!

Фтанг, бредущий рядом с Идрисом, которому весь этот поток красноречия был абсолютно до лампочки, просто озирался по сторонам. Его огромное, простодушное лицо выражало крайнюю степень скуки. Лес кончился. Рукеры тоже. Осталась только эта унылая, плоская степь, где самым интересным развлечением было считать трещины на земле или пытаться угадать, какая из пролетающих мимо мух толще.

Фтанг тяжело вздохнул. Ему отчаянно хотелось чего-нибудь… стукнуть. Или хотя бы поднять. Но вокруг не было ни подходящих валунов, ни, на худой конец, заплутавших кочевников с завышенным чувством собственничества. Скука. Смертная скука.

— … а тот мальчишка-пиромант, этот их барон, — продолжал фонтанировать идеями Идрис, — он, небось, нашел себе Руну размером с твою голову, Фтанг! И теперь сидит у себя в поместье, производит золотые унитазы и смеется над нами! А мы что? А мы тащимся с этим… с этой каплей пота древней магии! Это несправедливо! Нелогично! И вообще, у меня ноги болят!

К’тул остановился. Он медленно повернул свою высохшую, похожую на череп, голову и смерил Идриса долгим, тяжелым взглядом.

— Идрис, — проскрипел он. — Ты когда-нибудь видел, как растет дерево?

Целитель опешил от такого неожиданного вопроса.

— Что? Дерево? Ну… видел, конечно. Что за глупый вопрос?

— А ты знаешь, с чего оно начинается? — продолжал К’тул своим монотонным, скрипучим голосом.

— Ну… с семечка, наверное, — неуверенно ответил Идрис, не понимая, к чему клонит старик.

— Верно, — кивнул К’тул. — С маленького, крошечного, почти незаметного семечка. Которое, на первый взгляд, совершенно бесполезно. Но если его посадить в правильную почву… если его поливать, то со временем из этого маленького семечка может вырасти нечто огромное. Нечто могущественное. Нечто, способное своими корнями расколоть скалы, а своей кроной — заслонить само солнце. Понимаешь, к чему я клоню, мой вечно ноющий друг?

Идрис замолчал. Он посмотрел на старика, на его горящие в тени капюшона глаза, и вдруг почувствовал, как по спине пробежал холодок

Конечно же Идрис все знал. Он шатался по континенту вместе с К’тулом не первый год и даже не первое десятилетие. Их объединяла не столько общая цель, сколько совместная дурная компания. Тощий маг-ренегат тяжело вздохнул.

— Да знаю я. Знаю. Утомился про… — он умолк на секунду. В отражении его глаз мелькнуло что-то, отдаленно напоминающее караван. — О…

— О-о-о! — вдруг радостно взревел Фтанг, указывая своим огромным пальцем куда-то в сторону. — Смотрите! Лошадки! И люди! Можно с ними поиграть?

К’тул и Идрис повернули головы. Вдалеке, по степи, действительно двигалась небольшая группа людей. Несколько повозок, десяток всадников. Судя по всему, торговцы, забредшие в эти негостеприимные края. А может те, кто услышал про Радомира Свирепого и торопился успеть поживиться, пока его многотысячная армия не разгребла все до последнего медяка.

К’тул посмотрел на сияющее от предвкушения лицо Фтанга, затем на внезапно притихшего Идриса.

— Что ж, — проскрипел он, и на его губах появилась зловещая, беззубая улыбка. — Похоже, у нас появилась первая возможность полить наше семечко.

Догоняли они караван не спеша. С чувством, с толком, с расстановкой. Зачем торопиться, если добыча никуда не денется? Кочевники, заметив приближающуюся троицу, остановились. Они сгрудились, с любопытством и некоторой долей презрения разглядывая странных путников.

Один из всадников, видимо, самый главный или просто самый наглый, выехал вперед. Он был облачен в пеструю смесь из кожи и меха. Его лицо, заросшее густой, нечесаной бородой, выражало уверенность человека, который точно знает, что самый весомый аргумент в любом споре — это кривой ятаган.

К’тул, подойдя ближе, остановился и издал звук, который можно было бы охарактеризовать как попытку очень старого, проржавевшего механизма откашляться. Этот звук заставил лошадь кочевника нервно всхрапнуть и попятиться.

— Чего надо, дед? — пробасил кочевник, с трудом удерживая разнервничавшееся животное. Его взгляд скользнул по тощему Идрису, а затем с некоторым удивлением остановился на Фтанге, который возвышался над ними, как осадная башня над курятником.

— Всего лишь хотели поинтересоваться, почтенный, а куда путь держите в такую даль? — проскрипел К’тул, его голос был полон старческой немощи и вежливого любопытства.

Кочевник гордо выпятил грудь, его лицо расплылось в самодовольной ухмылке.

— Присоединиться к орде великого Радомира Свирепого! Куда ж еще! — зычно провозгласил он, явно гордясь своей причастностью к столь грандиозному предприятию. — Несем ему дары, да и сами хотим к его войску примкнуть!

— Ясно, — кивнул К’тул, его лицо не выражало абсолютно никаких эмоций. Он повернулся к своим спутникам. — Одного оставьте в живых.

— Что? — в недоумении переспросил кочевник. Это были его последние осмысленные слова. Потому что в следующее мгновение мир для него и его товарищей превратился в очень быстрый, очень шумный и очень болезненный калейдоскоп событий.

Фтанг, услышав долгожданное разрешение, издал радостный рев и с грацией носорога, которому на хвост наступил другой носорог, врезался в ряды кочевников. Его первым движением было выдернуть из земли ближайшего всадника прямо вместе с лошадью. Некоторое время он использовал эту несчастную пару в качестве весьма оригинальной дубины, снося все на своем пути. Лошадь визжала, всадник матерился, остальные кочевники в ужасе пытались понять, что происходит.

Идрис же, напротив, действовал с элегантностью хирурга, у которого был очень плохой день. Он не ввязывался в общую свалку, а скользил между врагами, как тень. Его тонкий стилет мелькал в воздухе, находя уязвимые места в кожаных доспехах. Короткий, точный укол — и очередной воин, не пополнивший ряды Радомира с удивленным хрипом, оседал на землю, так и не поняв, откуда пришла смерть. Идрис при этом умудрялся еще и жаловаться.

— Ну вот, опять кровь на рукаве! — шипел он, ловко уворачиваясь от чьего-то меча.

Сам же К’тул стоял в стороне, лениво опираясь на свой посох и наблюдая за происходящим с видом театрального критика, оценивающего не самую удачную постановку. Время от времени он делал едва заметное движение посохом, и очередной кочевник, замахнувшийся на Фтанга, вдруг спотыкался на ровном месте, падал и очень неудачно ломал себе шею. Или его лошадь вспоминала, что в прошлой жизни была птицей, и пыталась взлететь, что, как правило, заканчивалось для всадника весьма плачевно.

Магия К’тула была неброской, почти незаметной, но от этого не менее смертоносной. Он не метал огненные шары и не призывал демонов. Он просто… вносил легкие коррективы в законы вероятности. И этого было более чем достаточно.

Через несколько минут все было кончено. Поле было усеяно телами кочевников и их лошадей. И лишь один, самый молодой и самый испуганный из них, остался в живых. Он сидел на земле, прижавшись к колесу перевернутой повозки, и трясся, как осиновый лист на ветру. Его глаза были размером с блюдца, а зубы выбивали такую дробь, что любой барабанщик мог бы позавидовать.

Троица неспешно подошла к нему. Фтанг, отбросив в сторону уже изрядно помятую лошадь, с любопытством разглядывал выжившего. Идрис брезгливо вытирал свой стилет о штанину одного из убитых.

К’тул подошел к трясущемуся кочевнику и по-отечески положил ему руку на плечо. Тот взвизгнул от неожиданности и, кажется, стал еще меньше ростом.

— Ну, — проскрипел старик, и в его голосе прозвучали почти дружелюбные нотки, — веди нас к своему Радомиру. Расскажешь ему, что мы тоже хотим присоединиться к его великому походу. Уверен, он будет рад новым союзникам. Особенно таким, как мы.

Конечно же, никто и не собирался примыкать к армии Родомира Свирепого.