Патриот. Смута. Том 2

Глава 8

Спрыгнул, приземлился удачно, отбежал чуть, смотря наверх

За спиной толпа пришла в движение, бурлила. Молитва, которую читал священник, потонула в гуле. Люди увидели человека на крыше. С добрыми помыслами не будет кто-то там прятаться, значит… Масса людей смекнула, что творится что-то нечистая и постепенно полнилась гневом.

— А ну, назад! Судить будем! — Я выхватил пистолет, бахнул в воздух. — По закону!

Это возымело эффект. Люди уставились на меня, затихли. Все же преимущественно это были бойцы со своими семьями. Звук выстрела отрезвил.

— Все назад! Ты, ты и ты! — Я указал на выделяющихся из толпы крепких мужчин в однотонных кафтанах, явно стрельцов. — За мной!

Они закивали, помогать готовы, отлично.

— Еще пятеро, дом окружить.

В этот момент с крыши слетел мешок, шлепнулся на землю. Чуть больше обычной сумки. Где-то с характерный сидор. Интересно, что там — змеи, птицы или еще чего придумали разбойнички.

— Не трогать! — Я отреагировал молниеносно. — Беглого живым брать!

Радовало то, что достаточно много людей, собравшихся смотреть на сожжение — это воины. Почти все пришедшие — взрослые мужики, а их было несколько сотен. Они составляли костяк этого схода, основу толпы и имели хоть какое-то представление о дисциплине. На это и был мой изначальный расчет. То, что эта масса людей не типичная, а более дисциплинированная и менее подверженная психологическому воздействию.

Будь здесь просто орава необузданных крестьян и городских, посадских людей — ремесленников, купцов — остановить их оказалось бы сложнее. Город военный, меня здесь уже знали и какое-то мнение сложили. Подчинялись.

Я осмотрелся, прикидывая, куда беглец может спрыгнуть. Пока он озирался на практически плоской, высокой части. Выхода не видел. Да и не было его. Окружили, так просто не уйдешь.

В этот момент Григорий и два всадника притащили к кострищам первого беглеца. Того, что помогал их складывать и вложил в один мешочек с чем-то. Лицо окровавлено, идет, ковыляет, спину перекосило. Врезали ему плеткой прямо промеж лопаток.

Хорошо, что не забили. Живой нужен, спросить, кто надоумил его, гада такого. Вроде же при монастыре человек, а делами разбойничьими занимается.

Потом.

— Слезай! Судить будем!

Тот, что на крыше, наконец-то решился. Спрыгнул с высокой части на более низкую, покатую. Застыл, вновь растерялся. Озирался, что делать не знал. Внизу его уже поджидали. Кричали, ругались. Он дергался, не понимал, куда деваться. В руках тесак зажал, прикидывал. Но даже с оружием шансов у него было мало. Слететь с крыши, это потерять равновесие. Стрельцы подбегут, успеют скрутить.

— Спускайся! Жизнь гарантирую!

От церкви двое подручных святого отца тащили лестницу. Сейчас дело быстрее пойдет.

Разбойник задергался, разбежался, покатился по настилу. Люди помчались туда, я резво двинулся следом. Обошел баню, увидел, как те самые стрельцы пинают спрыгнувшего. Клинок его отлетел в сторону. Сам валяется, орет…

— Ааа… Нога!!!

Руками прикрывается. То по голове удар с трудом отбил, но по спине пошло. Извернулся, закричал. Попытался встать, рухнул на землю, получил под ребра. Согнулся, заорал хрипло.

— Суки! Всех порешу!

— Назад! Живым!

Они послушались, отступились.

Бандит валялся на спине. Одна нога сломана, сильно повреждена кость, торчит через одежду, кровь хлещет. Нехорошо. Но это не вина людей, бивших его. Те его так, немного только помяли, это итог неудачного прыжка с крыши.

Не повезло тебе со спуском, не рассчитал что-то.

— Нога! Твари! — Продолжал ругаться он. Попытался подняться, привстать на колено, но опять рухнул навзничь. Перевалился набок, на локоть, уставился злобно.

Я сократил дистанцию. Смотрел в оба глаза, подмечал движения. У него оружие могло еще остаться и в сапогах, и где-то на под кушаком.

Уверен, точно есть. Выжидает, чтобы напасть. Сам вскочить не может. С такой раной это невозможно. Ждет, когда подойду, прикидывается изломанным. С виду — какой-то неказистый мужик средних лет. Одет бедно, на лице гримаса боли. Здесь все понятно. Руками от ударов прикрывался. Синяков, ссадин и шишек хватает. Действовал ловко, слишком ловко для отчаявшегося человека на грани болевого шока. Опытный, это точно.

Ждет. Как только я ему помощь оказывать буду или добивать, кинется.

С другой стороны — не жилец он.

С такой раной ему в этом времени ногу пилить надо. Даже если кость вправить, хоть я и не хирург, могло не получиться — там обломков много. Это воспаление, гной, лихорадка, заражение крови. Без лекарств — верная смерть.

Нужен ли он мне? Допросить, потом повесить или сжечь за содействие колдунам? Жестко, но так его учесть тоже не завидно выглядит. Смерть от раны мучительная.

— Кто тебя послал. — Навис над ним, но дистанцию до конца не сократил. Ждал атаки. — Говори!

— Нога! Нога! — Заорал он, что есть мочи. Руками засучил, потянулся к голенищу. — Перевяжи, боярин. Нога! Все скажу.

Ах ты тварь, не ошибся я. Даже с такой раной нож достать хочешь. Увидел, куда тянется, понял. Пнул его по рукам. Резко наклонился, потянул за сапог.

— Ааа.

Да, это больно, когда со сломанной ноги стаскивают обувь. Но из голенища действительно вывалился кусок заточенного металла. Даже не нож, настоящее воровское пыряло. Заточенный прут. Спрятать легко, применить в неразберихе просто. Даже кольчугу такой шилообразной штукой, изогнутой для упора с одной стороны, можно пробить при должной сноровке.

Стрельцы, увидевшие клинок, дернулись было. Но я поднял руку. Пнул его сам, железку откинул.

— На кого работаешь, падаль⁈

— Хрен те, тварь. — Процедил он сквозь зубы. — Вас всех под нож пустить надо. Бояр. Каждого!

Подбежал Григорий, посмотрел на валяющегося пленника.

— Зачем он нам, боярин? Мы одного словили. Плачет, кается, что не виноват. Говорит бес попутал. Допросим его, все расскажет.

— А кто нанял?

— Говорит, все расскажет.

— Так, может, этот его и попросил, а мы его убьем, что тогда?

Подьячий посмотрел на валяющегося и истекающего кровью мужика.

— Ему ногу резать надо. Такое не зарастет. Я в бою видал, как кость рассекали. Кровь остановилась. Думали срастётся, заживет. А оно нет. — Он шмыгнул носом. — Хороший мужик был, помер в горячке.

— Два лучше чем один. — Продолжал я.

— Не дам! Суки! Не дамся!

Разбойник продолжал возиться в грязи. Крови становилось все больше. Говорил он все менее связно. Встать не мог. Видно было, что боль накатывает толчками, не дает ему собраться, сосредоточиться, хоть как-то начать действовать. Сказывалась обильная кровопотеря.

— Татарская шавка. — Хмыкнул я. — Им продался.

— Лучше им, чем под вами.

Чего это он бояр-то так невзлюбил. Что-то мы сделали ему нехорошее, видимо. Очень страшное.

— Жук послал или из недобитков Маришкиных?

— А… а…

Ладно, разговор тут не пойдет. Лечить его — только время тратить. Человек уже не жилец, жизнь свою не ценит, понимает, что умрет. Надавить на него нечем. Проще добить, чтобы не мучился. Проявить сострадание.

Медленно извлек саблю, поднес к горлу.

— Руби, что смотришь. Рожа боярская. Руби!

В глазах его была злость, ненависть, боль. Нанес резкий удар, рассек глубоко, хлынула кровь, много алой, горячей. Он захрипел, закашлялся, дернулся и обмяк.

— Идем. — Проговорил я, вытирая добрую сталь. — Нас еще ждет сожжение ведьмы. Думаю, странности на этом кончились. Тащите его тоже к костру. Спалим, как сочувствующего колдовству.

Все мы двинулись к кострищам, огибая банное строение. Двое моих подоспевших людей подхватили за руки тело, потащили. Казаки шли отдельно, переговаривались тихо. На меня с уважением смотрели.

Серафим продолжал читать молитву, но когда увидел нас, остановился.

— Говори свое слово святое, отец. Я после свое скажу. — Махнул рукой.

Тот продолжил. Я в этот момент подошел к кострищу с ведьмой, покопался там, разворошил немного. Извлек тот мешочек, который увидел ранее. Взвесил. Грамм сто. Развязал — порох и немного медной пыли. Полыхнуть должно было хорошо. Эффектно.

Подошёл ко второму. Глянул там — ничего. Покопался получше, вроде нет. Хорошо, значит, заложили только в один.

Люди продолжали молиться, но я ощущал, что пристально следят за моими действиями.

Добрался до мешка, который второй убегающий скинул с крыши. Взвесил. Что-то тяжелое. Развязал, глянул. Связанные, спеленатые вороны. Две штуки, мертвые. Хм, а как ты, бандит эдакий, хотел их выпускать? Они же в процессе перевозки все крылья себе уже поломали? Или вез ты их как-то иначе. Обмотка в ткань спасла? Чудно. Непонятно, но птицы по факту есть. Хорошо ужей нет. Но их мог кто-то в толпе выпустить. С этим еще сложнее. Такого бы поймать будет сложно. Может, не кончено еще все.

Но будет ли рисковать человек, если двоих его сотоварищей поймали и раскусили. Один мертв, второго ждет суд и казнь. Рискнет или струсит?

Поглядим.

Следующим на очереди был плененный беглец. Тот, что в кострище порох подложил. Подошел, навис над ним. Нос сломанный, руки за спиной связанные, на коленях стоит, бубнит под нос слова молитвы.

На меня глаза зареванные поднял.

— Я это, я… — Начал он скулить.

— Потом разберемся. — Пресек я все начинания. — Молись.

Замер, присоединился к священному действию. Стал дожидаться, пока святой отец не закончит свою напевную речь. Длилось она еще минут пятнадцать по моим прикидкам. Солнце уже скрылось за холмами, его последние лучи отбрасывали кровавое зарево на облаках. В мир постепенно приходила ночь.

— Аминь! — Святой отец махнул рукой. — Братья и сестры!

На колокольне, вторя его действиям, ударил колокол. Гулко, протяжно, один раз.

— А теперь скажет нам о делах мирских боярин Игорь Васильевич Данилов, что ведьму изловил.

Я выступил вперед. Серафим тем временем стал обходить толпу, окропляя ее святой водой. Размашисто крестил кропилом так, чтобы брызги долетали до стоявших последних рядов. Люди склоняли головы, крестились, прижимались ближе к первым рядам. Но двигаться к кострищам не смели. Пугала их нечистая сила.

Это хорошо, это верно. Сейчас как костры запалят, нужно, чтобы паники никакой не случилось.

Замер, осмотрел их всех собравшихся. Начал!

— Народ воронежский! Люди служилые! Люди посадские! — Говорил громко, отрывисто. Смотрел на них. — Долго мучилась земля ваша от разбойников. Маришка, ведьма, атаманша!

Я махнул рукой, указал на кострище.

— Вот она! Убили мы ее ночью! Сегодня! Мертва ведьма! Колдовство ее не спасло! Словом святым и сталью доброй! Повергли! Подьячий из Чертовицкого! Григорий Неуступыч Трарыков!

Служилый человек несколько опешил, когда я его имя назвал. А я продолжал, показав на героя. Мне славы чужой не надо. Раз не я ее свалил, то и почет за это не мне.

— Пулей ее уложил! Никакие чары не спасли! Двух же татар, чертями переодетых, я убил! Своими руками. Пистолем и саблей острой.

Толпа молчала, слушала. Люди замерли, даже не перешептывались, внимали.

Я направился к кострищу, где лежало два переодетых тела.

— Не бесы они, а люди! — Сорвал шапку, чуть приподнял. В нос ударил неприятный запах мертвечины. Лицо мертвеца уже было все синее, пятнами покрылось. — Вот он, все колдовство! Лож и обман! Кто не верит, может подойти, глянуть!

Я толкнул труп обратно, показывая омерзение. Отошел, окинул толпу взглядом тяжелым.

— Колдовством вас запугивали. А оно есть, обман.

Поднял мешок, показал.

— Вот, порох в костер подложил один. — Обернулся, злобно зыркнул на первого беглеца. — Хотел напугать нас. А второй, который на баню залез, все его видели! Ворон думал выпустить. Страха на нас напустить! Не бывать этому! Каждый бандит по закону получит то, что причитается. Каторгу, петлю или пламя.

Толпа стояла тихо, люди переглядывались, никто не перечил.

— Всех, кого в лагере разбойничьем взяли, допросим и осудим. По закону! Только так!

Я повернулся к святому отцу, махнул рукой.

— Жги эту падаль! Серафим! Свободны теперь все мы от Маришки!

Батюшка подошел с факелом в руках. Держал крепко, не боялся. Ткнул в хворост, языки пламени лизнули сухой хворост. Занялось быстро. Перешел ко второму кострищу, тоже запалил. Разгоралось хорошо. Вспыхнуло быстро, даже без масла. Огонь почти сразу распространился по сухой древесине, окружил тела, поджог их одежду.

Становилось жарко, и толпа чуть подалась назад. Я тоже счел за лучшее отойти от горящих костров ближе к баням. Туда, где стояли мои люди и люди церковные. Задымило, зачадило, темные клубы поднялись к небу. В нос ударил запах паленого тряпья, а потом… Отвратительный дух горящей плоти. Ох и не любил я его.

Пламя вспыхнуло. Поднялось высоко. Костры полыхнули в полную силу.

— Горит атаманша! Время ее ушло! Теперь порядок будет! И закон будет! На земле воронежской!

— Слава боярину! — Раздался одинокий зычный голос. Это был один из стрельцов, что помогали ловить беглеца.

— Слава! — Почти сразу донеслось с другой стороны толпы. По-моему, кричал кто-то из атаманов. Все шестеро представителей воронежского руководства сегодня здесь были. Присутствовали. Я их приметил раньше, но особо выделять не стал.

Стояли вместе, где-то в середине. Переговаривались. Решила что-то это точно.

— Слава! Слава! — Все громче и громче поднимался гул людских глоток. Люди кланялись, скандировали. Донеслось — Ура, боярину. Ура!

Серафим поднял руку, махнул. Вновь ударил колокол — протяжно, гулко. Звук раскатился по округе, и вмиг загремели колокола во всех воронежских церквях. Созывали на вечернюю молитву. Сговорились они, что ли?

В любом случае — вышло красиво!

Потеха завершалась. Труп ведьмы горел, как и ее самые близкие последователи. Народ понемногу начал расходиться. Кто-то сразу потянулся в город. Наверх. Небольшие компании шли, что-то обсуждали. Некоторые торопились, многие брели неспешно. Кто-то поднимался большим семейством. Впереди мужчина, за ним жена и дети.

Часть народа двинулась в слободку, что при монастыре. С самых первых домов спрыгивала ребятня. Какой-то согбенный старик ругался на них. Кричал. Махал клюкой, грозился высечь.

Иные стали расходиться, удаляясь группами на север в район казарского луга. И на юг к Чижовке. И там, и там имелись небольшие поселения. Вспомнились дымки вечерние, когда мы только-только первый раз к городу подъехали.

Какое-то умиротворение повисло в воздухе. Казалось — беда отступила. Маришка сожжена. Все, жить можно и не боятся. Только не так это было. Более страшная беда — татары! И стояла она подле города. Где-то в Поле. Мыслил я, что два дня и проявит эта сила себя во всей своей красе… Точнее — всем ужасам своим.

Яков бы к этому времени подоспел. Это хорошо бы было.

Я вышел из раздумий, окинул взглядом оставшихся. Их было много, пожалуй, половина от тех, кто пришел. Стояли. Следили за тем, как горит пламя. На лицах их я видел разные эмоции. Облегчение, смешанное с радостью. Опасение, угрюмость, задумчивость.

Среди них я приметил шестерых важных людей воронежских. Обсуждали что-то. Неспроста, ох неспроста. Поговорить хотят, только думают, как лучше.

— Как догорит, мы пепел соберем и в реку. — Серафим подошел ко мне, отвлек. — Что огонь не взял, вода унесет.

— Как считаешь нужным, отец. Я свое дело сделал, издохла она, а уж остальное, дело твое. — Я посмотрел ему в глаза. В них читалось уважение и доверие.

— Да, насчет лодок… — Начал он.

Понимаю, долг платежом красен.

— Завтра поутру людей пошлю. И паром понадобится твой. Не все мы вывезли с бандитского хутора. Вернемся.

Сегодня не с руки было. Допросы и фильтрация людей дело важное. Второй поход за оставшимся добром, менее ценным имуществом в Колдуновку — вторичен. К тому же до него я очень хотел поговорить с кабатчиком и обсудить наши с ним совместные действия. Так сказать — обсудить экономическую политику.

Расчет мой был на то, что не могли недобитки лиходейские так быстро вернуться и растащить все. Побоялись бы, а если нет, то не унесли многого. А завтра уже мои люди нагрянут. С зарей их туда пошлю.

— Спасибо. — Серафим кивнул, вырывая из раздумий.

Здесь же подошел Григорий. Вел моего скакуна под уздцы, хмурый, утомленный. Покосился на шестерых, мнущихся в толпе, но по поводу их ничего не сказал.

— В город, боярин. Допросить бы этого надо. — Он махнул рукой на связанного беглеца.

— Надо. И что все пленные из Колдуновки поведали, услышать хочу. Давай рассказывай.

— Да что… — Он замялся. — Сейчас по дороге все и поведаю.

Мы распрощались с попом. Он оставался здесь, следить за завершением всего этого действа. Про своего человека, которого мы схватили, слова не спросил. Как будто и не его он. Дал понять, что передал нам его для следственных дел.

Я махнул в седло, двинул коня к дороге на холм. Толпа тем временем стала еще меньше. Часть людей двинулась к баням мыться. Часть, постояв, все же решила постепенно в город возвращаться.

И здесь те шестеро, переглядываясь, преградили моему малому отряду путь.

— Говорить хотим, боярин. — Вперед выступил один из атаманов.

Думал я, что будет так. Что-то долго вы меж собой говорили, речи вели. Ждал сразу после сожжения, а то и во время него. А вы дождались и в самый последний вагон запрыгнули. Хорошо еще не бегом за мной бежали.

Поднял руку, мои люди остановились.

— Точно сегодня надо? — Это была для них проверка. Если начнут сейчас, значит, серьезно настроены, договорились промеж себя.

— Да чего ждать-то. — Проговорил тот, что в тереме выглядел, как не в своей тарелке. Особняком сидел.

— Хорошо. — Я спустился с коня. Тот всхрапнул. Хотелось животине уже обратно в стойло. Не нравился ему запах гари. Тем более с примесью жженой плоти.

— Григорий, чуть подожди с товарищами. Поговорю с людьми уважаемыми. — Передал ему узду.

Встал перед ними, плечи расправил, шапку поправил, смотрел спокойно, пристально.

— Что господа, сказать хотели?