Патриот. Смута. Том 2

Глава 23

Люди толпились, толкались, я смотрел на них. Через многое всем им пришлось пройти. Кого-то Жук нанял, обещал денег и обманул. Кто-то стал жертвой разбойничьего промысла Маришки. Но сейчас их жизнь менялась. Забрезжил лучик свободы и, возможно, возвращения домой.

Но с этим придется подождать. Есть дело важнее, здесь и сейчас. И оно не требует отлагательств.

В полумраке я увидел знакомые мне лица. Тех, кого спас на пути к реке, к стрельцам. Они тоже присоединились ко всем работягам, вернулись в ряды тех, с кем прожили последние месяцы.

— Что, мужики, главный кто у вас?

В любом обществе, в любой группе, даже такой, подчиненной внешним разбойничьим силам найдется руководитель. Без этого никак.

— Я, вроде как, воевода. — Вперед вышел высокий, чуть горбатый пожилой человек с сединой в волосах. Такой же тощий, как и все они. Согнулся в поклоне. Остальные закивали в знак уважения. А он проговорил. — От всей нашей общины благодарствуем. За спасение из этого лиходейского плена. Храни тебя бог, и воинство твое славное.

Перекрестился размашисто.

— Знаю, что часть из вас нанята была, а часть разбойниками в плен уведены, так?

Люди закивали.

— Все так, воевода. — Склонил голову предводитель работяг. — Домой мы все хотим. Увидеть, что там и как. Посевная же идет. У многих семьи остались. Если не поспеть, помрут же без нас.

— Знаю, мужики, понимаю все. Домой хотите. — Прищурил глаза, изучал, продолжал. — По закону так должно быть.

Они закивали, но в движениях все отчетливее чувствовались опасения и страх. Раз говорит с ними боярин, руководитель, значит, хочет чего-то. Оставить здесь, к работе принудить. А они и так натерпелись от прежнего хозяина, что нового будут, как огня боятся.

Обвел их взглядом.

— Всех домой отпущу, но после. Поработать еще малость надо.

В ответ раздались стоны, вздохи. Люди не перечили, боялись расправы, но выражали протест так, как могли. Проявление усталости, несогласия — глаза в землю опускали, кого-то аж трясло.

— Ты, воевода, почто кормить нас опять запретил, вдосталь? — Их предводитель глаза поднял. Заговорил, набравшись смелости. — Пойми. Мы же на хлебе и воде с зимы. Считай с самого праздника Рождества Христова. Такой пост нам атаман Борис устроил, что не приведи господи.

Он вновь перекрестился, на небо глянул.

— Знаю. Но, нельзя вам. Наедитесь досыта и помрете ночью в муках! Нельзя. Помаленьку надо.

Люди зашептались, зароптали. Не верилось им. Я понимал, не раз такое видел. Когда с голодухи с ума сходить начинают. А здесь — пища рядом, а дали лишь малую ее часть.

— Могу одного, кто смелый, накормить! Сколько хочет пускай есть! Не жалко мне! — Смотрел на главного, буравил взглядом. — Посмотрим, что будет. Если не помрет, утром всех также накормлю… — Сделал паузу, продолжил. — Видел я…

Тут пришлось немного приврать для пользы дела. Но не мог же я им сказать, что сталкивался с таким и по рассказам отца, в Великую Отечественную воевавшего и вживую. Когда в Афгане из плена парней истощавших забирали, ох как они есть просили. Но врачи строго настрого запрещали. На диету сажали специальную. В зависимости от степени истощения.

Так и здесь. С осторожностью надо.

— Видел я, как после осады долгой, люди, дорвавшись до еды, наедались и мерли, десятками. Такой участи вам не хочу. Не жалею я для вас пищи. За жизни ваши боюсь.

Люди стали переглядываться. Кивали, вспоминали, видимо, голодные времена и соседей, дорвавшихся после голодовок до сытой пищи и умерших.

— Кормить будем, обещаю, но понемногу.

Вернулся Тренко, протянул мешок с серебром, смотрел на все это изможденное воинство, а я продолжил.

— Деньги вот. — Взвесил сотником принесенное. — Не знаю, что атаман Борис вам обещал, здесь вот его серебро. Его вам отдам, голове вашему. Он разделит по справедливости!

Народ загалдел воодушевленно, радостно. Я понимал, что можно было обойтись и без этого доброго жеста. Однако, не просто показав, пообещав серебро, а, именно дав его выбранному главным, мы располагали к себе этих людей. Обещаниями и надеждой они жили несколько месяцев. Надо теперь что-то уже людям выдать, чтобы не потеряли они веры окончательно.

— Так вот, мужики! Строили вы переход для татарского войска.

Люди резко замолчали, глаза в пол опустили.

— Не гневись, воевода… — Выбранный староста поклонился, продолжил. — Не по своей воле еже мы. Заставил нас атаман Борис.

— Знаю. За это зла не держу. Но… — Выдержал многозначительную паузу, продолжил. — Скоро придут степняки и нам всем что-то с этим делать надо.

— Так мы это… Не воины же мы. Воевода. Сломать… Думаю, можем. Верно, люди добрые?

Работяги вновь загалдели, загудели. Сам кивнул им, продолжил разговор.

— Я про то, что чуть пожить вам еще здесь придется. Завтра утром решу, что делать со всем этим. Но просто так татарам оставлять такое. Нельзя! Серебро вот. — Я сделал шаг, вручил его главному. — Пока отдыхайте, до утра. Кормить, поить будем. А с рассветом начнем.

Люди вновь нестройно благодарили, кланялись. Работать никому из них не хотелось, да и работяги из них были посредственные. Но, был у меня план, неприятный и сложный в исполнении. Уведи я отсюда этих людей, любой разведчик бы сразу понял, что нечисто дело.

А так — выбор есть, сложный. Как татар здесь встречать и нужно ли?

— До утра, мужики. — Махнул им рукой.

Отошел, Тренко брел за мной, смотрел по сторонам, проверял порядок. Мы вышли за ворота, здесь расположился наш военный лагерь. Люди праздновали победу, радовались, готовились ко сну. Кто-то песню тянул. Горело несколько костров. На меня смотрели, приветствовали.

— Постовая служба налажена? — Спросил, начав спускаться к реке.

Сотник кивнул, произнес.

— Не мое это дело воевода, но… — Замолчал на полуслове сбился.

— Чего? Скажешь, зря денег им дал? — Усмехнулся я.

— И так бы работали. Мы же их спасли. А платить за что? Что для татар переправу построили.

Злобно сплюнул он в траву.

— Правильно, сотник. Но мне их верность нужна. А вера хоть во что-то за несколько месяцев рабства истончилась вся. Заплатил. Так, они работать будут не из-под палки, а с полной отдачей. Сделаю то, что нужно, быстро и вопросов не спросят.

— Тоже верно. — Он повел плечами. — Хитро ты.

Прошли где-то треть спуска, тропа петляла. Справа приметили первый пост. Два бойца окликнули нас, но увидели кто идет сразу подтянулись, стали ровнее. Грудь колесом, руки на оружии. Сторожат что есть силы.

— Филка проходил? — Спросил я.

— Да, давненько уже, к реке. С людьми. Пока не вернулись.

— Хорошо.

Мы двинулись дальше. Глаза постепенно привыкли к ночной темноте. На небе светили звезды, взошла луна. Лагерь наш, оставленный на вершине холма, виделся хорошо. Заплутать в мрачном лесу при всем желании не удалось бы. И шум от него шел, и свет.

Спустились, пересекли просеку. Донская вода плескала о берег. Река несла свой поток ниже, в степь, отсвечивала гладью небесный свет.

Инженера и его людей мы нашли достаточно быстро. Они были вооружены факелами и стояли у края насыпанной косы. Сам Филарет лазил по пояс в воде, ворчал чего-то, ругался.

— Филка, выходи! Продрог весь, наверное. Пойдём греться! Кончай работу!

— А, воевод-да. — Он двинулся к нам, шлепая в воде.

— Давно он? — Спросил я у одного из бойцов.

— Да, мы же по лесу вначале ходили. Он плоты осматривал, потом раскопы смотрели, дорогу. Ну а сюда, как стемнело, пришли, воевода… Мы ему говорим, не видать же ничего. А он… Полез.

Боец непонимающе пожал плечами, добавил.

— На заре-то оно, понятнее было бы. А так…

Со всей отдачей человек работает, это хорошо. Только вот не простудился бы, не заболел. Нам такого точно не надобно. Каждый человек на счету.

— Во-во-воевод-да. — Зубы Филарета друг на друга не попадали, стучали, его сильно трясло от холода.

— Живо костер разводим, сушиться. Сдурел ты, что ли!

Бойцы мигом стащили валежник, нашлось пара массивных бревен. От факела это все занялось быстро. Полыхнуло пламя.

— Давай, Филарет, снимай мокрое, сушись.

Я прикинул температуру воды, сколько он в ней провел… Да, на Колдуновке мы в еще более жестких условиях работали. Через болото лезли. Но там и бой жаркий потом случился, и тоже сушились у костров люди после всех дел боевых. Вроде бы обошлось. Здесь жертвовал собой только один человек, но очень нужный. Сохранить его здоровье — важная задача.

Отправил пару человек в лагерь за сменной одеждой, остальные подтащили к кострищу несколько бревен. Стали помогать. Инженер наш стащил с себя почти все. Бойцы выжимали, развешивали над огнем и рядом с ним, следили.

Пар от одежды повалил сразу. Сейчас прогреется, дымом напитается, просохнет.

— Давай ближе к костру. Грейся.

Я пожертвовал ему свой кафтан. Накинул на плечи. Водкой бы растереть, но если она и есть, далеко идти. Лучше уж перед сном вина горячего дать.

Мне тут же служилые свою одежду протянули, целых трое. Но я только отмахнулся, мол — нормально, привычный. Поблагодарил, спасибо сказал.

Чувствовалось уважение со стороны бойцов к моей персоне все больше растущее.

— Ну что, Филарет.

— Д-д-да что… — Зубы его все еще стучали. — Зд-делан-но хорошо, на с-совест-ть.

— Давай в общих чертах.

Трясясь все меньше от холода и постепенно согреваясь, он рассказал почти то же самое, что и сам я подозревал, что подтвердили документы и слова допрошенного атамана Бориса.

Прорублена просека, ведущая к переправе, расчищена. Места для крупного лагеря сделаны. Из деревьев, сваленных в процессе работ, собрана где-то сотня с небольших плотов. Естественный брод, судя по всему, опасный, не очень-то и пригодный. Осенью здесь пройти еще как-то можно, по словам Филки, а вот сейчас по весне, воды в реке больше, течение сильнее. Опасно. Даже на лошадях так с наскока не прорвешься. Риск утонуть приличный. А если армия пойдет, так это потерь не миновать, а это ропот в рядах.

Поэтому вместо перехода врыты надолбы, насыпан грунт. Примерно половина реки таким образом укреплена, поднята. Где-то по середину бедра, где-то по колено даже, по пояс самое глубокое. Дальше бревен нет. Течение сильнее становится. Но там другое сооружение. Есть столбы крепкие для веревок. Скорее всего, что-то типа разводного моста или паромной переправы из плотов. Их вместе как-то связать планировали, чтобы не туда-сюда плавать, а переходить. Но пока всего этого не было. Русло реки не перекрывали полностью.

Я прикинул, что Филорет продрог до костей, тащить его, показывать слабые места переправы — подвергать здоровье человека бессмысленному риску. Утром все это можно сделать, без проблем. Ночью взорвать — пороха у нас не так уж много, да и что. Пойти в темноте разбери.

Да и не решил еще сам — надо ли рушить или… Иной план применить.

Время шло.

Чуть обсохнув, дождавшись возвращения бойцов со сменной одеждой, мы затушили костер. Двинулись в лагерь. Оттуда доносились звуки ударов по металлической посуде, не громкие, но вполне слышные окрест. Ванька подготовил все. Молодец он у меня.

Филка шел задумчивый и усталый. Надо его напоить горчим. Перед сном, если есть оно у Жука — водки дать или вина кружку горячую. Глядишь, не заболеет.

— Скажи мне, сотоварищ. — Обратился к нему. — Как мыслишь, быстро сломать, взорвать порохом все это можно?

— Так-то да. Думаю, если бочонков пять хорошенько дегтем покрыть, смолой обмазать, чтобы не промокли… И рвануть в воде, где места слабые есть… Надолбы вырвет. Песок насыпанный уходить будет. Но… Время. Если степняки придут через день, может не развалиться целиком.

Я молчал, шел рядом, слушал

— Плоты-то, просто. — Он шмыгнул носом. — Сжечь можно, не беда.

Все верно говорил, но нужно ли было все это ломать. Может заманить сюда татарское войско, хотя его малую часть и… взорвать к чертям собачьим их всех, а не насыпь? Выбор был тяжелым. Разрушить, казалось простой задачей, но нанести урон извечным врагам пограничья казалось тоже отличной затеей.

Мы поднялись, прошли мимо постов, вошли в лагерь. Здесь все понемногу изменилось. Народ выглядел еще более довольным. Нас приветствовали радостными криками.

— Слава воеводе!

— Ура!

У людей в руках виделись кушанья. Многие были внутри острога, там, на лавках и столах оказались выставлены соления, мясо вяленное, а также несколько крупных, только что из печи глиняных горшков.

По моим подсчетам час где-то может, полтора прошло с момента того, как Ванька активно включился в процесс готовки и результат поражал.

— Хозяин! — Закричал он, поджидая во дворе. — Соблаговолите!

Поднес мне кубок. Люди столпились, смотрели. От кубка не пахло алкоголем. Пригубил — медовый привкус с травами. Тепло стало расходиться по телу.

— Молодец, Ванька. — Дальше громко произнес. — Слава оружию русскому! Собратья!

— Слава воеводе! — Выкрикнула добрая сотня глоток.

Я заметил, что даже изможденные работяги кричали, хоть и не так сильно. К общей пище они не притрагивались, меня послушали. Им выдали какой-то отдельный глиняный кувшин и бочонок с напитком. На лицах их тоже стояла радость.

Не забыли про них, холопов, тоже уважили.

— Филке вина согрей, а то он по реке в ночи лазил. Как бы не заболел. — Распорядился я.

— Сделаю.

Я подошел к столу, наравне со всеми взял пищу. Старая традиция делить еду и воду, хлеб и соль с близкими товарищами, бойцами. За одним столом есть с теми, кому доверяешь. Для этих людей и для меня сейчас это важно. Нужно, чтобы видели они — я один из них, я дал им эту победу. Дальше поведу их в тяжелые дела, и не должны они сомневаться, что мы с ними заодно. Вместе горы свернем и к славе придем. Что если их на смерть пошлю, то и сам жизнью рисковать буду. Наравне со всеми.

Так формируется уважение к лидеру. Личным примером, уважением к деяниям и заслугам.

На душе стало радостно от увиденного. Воины говорили друг с другом, посмеивались, в глазах горел огонь.

Ванька вернулся.

— Я распорядился, бабоньки все сделают, напоят, обогреют сотника.

— Молодец.

— Вы-то по воде, хозяин, не лазили, надеюсь.

Я усмехнулся, ответил.

— Сегодня нет, сегодня хватит.

— Слава тебе, господи.

— Так, Ванька, пойдем-ка отойдем. — Я потащил его вдаль от всего этого спонтанного пиршества.

Отошли в район башни. На ней дозорный тоже хлебал что-то из миски, но смотрел в оба, преимущественно в ту сторону, откуда мы с пищальниками в острог ворвались. У ворот-то лагерь разбит, там своя охрана имеется. А с вершины можно огни идущих по лесу татар, к примеру, увидеть или дальние костры их становища.

— Ванька, что у девушек узнал?

— Так это…

Он пересказал мне примерно ту же историю, что и до этого перебежчик. Добавилось несколько не очень важных деталей. После появления Глашки, той самой девушки, которая глянулась и Жуку и одному из братьев, девичьи обязанности поровну не поделились. Атаманская девка ревела часто, но остальные ее невзлюбили, потому что работала она хуже, меньше и делами вне поместья ее не загружали.

А так — больше подтверждение слов, ничего нового и полезного.

— Про тайник Жука ничего они не знают?

— Не, а что есть он? — Ванька насторожился.

— Конечно. Как атаман, да без тайника. — Я усмехнулся. Хлопнул его по плечу. — Пойду посты проверю и отдыхать.

Слуга уставился на меня, глаз был напуганный, лицом переменился.

— Хозяин, боятся они, бабоньки то есть, что татарин со дня на день подойдет.

Ага, они… Конечно. Не ты же этого опасаешься так, что аж лицом посерел. Хотя, понять тебя и людей служилых можно. Сила, то большая, могучая, а помирать-то никому не хочется.

Помедлил чуть, проговорил, серьезно.

— Так и есть, татар мы здесь остановить должны. Как? — Глядел на него. — Мысли у меня есть. Справимся, слуга мой верный.

Он вздохнул, кивнул.

— И еще, хозяин, я все спросить хочу, не ругайтесь только… Не бейте.

Что ты буробишь, тебя бить, да за что? Но раз с такого начал, дело серьезное. Проговорил:

— Давай, выкладывай.

— Слышал я, что и этот… Артемий этот, что в Воронеже сидит и атаман Жук…

— Ну? — Понимал я, к чему слуга мой клонит.

— Не вы это, Игорь Васильевич, а совсем другой человек. — Он опустил глаза, сжался весь.

Приплыли. Хотя такого и следовало ожидать.

— А ты чего сам думаешь?

— Так я это… Вы же мне говорили… Это. За одного битого, двух небитых. Я все думал, думал над этим, не сходится как-то. Вы же не двух стоите, а целой сотни. А раньше то… Вы простите душу мою грешную и язык острый… Вы и одного не стоили. — Вздохнул он, сжался весь. — я не чтобы вас как-то. Вы же сказали как есть, вот я и как есть гутарю. Ну и… Еще это… Про то, что у церкви той, в том богом забытом селении…

— Чего?

— Видение вам было.

Да, говорил, а как еще тебе, человеку, близкому к реципиенту, пояснить, что теперь господин ведет себя совершенно иначе. Не как трусливая шавка, а подобно русскому медведю или волку гордому.

Посмотрел на него, произнес.

— А тебе важно это? Ты же слуга мой верный?

— Боюсь, я за душу вашу, хозяин. — Он шмыгнул носом. — И за жизнь. Такое вы творите порой, что…

— Ванька. Видение было и про битых, все верно. Я же тебе говорил, меня держись, и все хорошо будет. Понял?

— Так-то оно так…

— Что, раньше лучше было?

— Нет, хозяин, нет. — Он аж дернулся.

— Вот и думай. — Я хлопнул его по плечу. — А всякой болтовне не верь.

С этими словами я двинулся мимо пирующих бойцов, вышел в лагерь, глянул на небо, на звезды. Вдохнул полной грудью — ох, хорошо. Обошел дозоры ближние, потратив на это где-то с полчаса.

Вернулся.

Народ уже разбрелся почти весь, отходил ко сну. Охрана ворот сменилась. Завидев меня, кланялись люди.

Прошел через двор, там трое тех самых девок суетились. Посуду собирали.

Вошел в терем. В сенцах увидел, как Глашка, так вроде ее Ванька мой назвал, вместе с возлюбленным своим за братом его раненным приглядывает. Он лежал, а они вдвоем рядом дремали, носом клевали сидя. Здесь они спать собрались. Разместились на лавках. Рядом у другой стены два стрельца было. Один сидел, сторожил. Меня заметил, подскочил, поклонился, а второй спал, отдыхал.

Прошел в основную комнату. Там тоже охрана была, не спал один боец, тоже меня встретил. Вблизи печи приметил я постеленные места для трех девушек на лавках. Здесь уже отдыхали полусотенный над стрельцами начальник, мой Ванька, сотники. Еще двое детей боярских — видимо, охрана.

Не раздумывая, как-то само собой решил занять атаманские покои. По праву же они мои. Наконец-то высплюсь!

Закрыл дверь, припер табуретом. Слугу будить не стал, стащил доспех сам, снял кафтан. Обмыться бы, да уже как-то и некогда. Поутру сделаю и ладно. Устроил себе из пары лавок удобное место для ночлега. Считай, небольшая кровать выходит, как мне более привычная. Навалил несколько шкур, перину кинул, подушку, свернул из трофейной одежды.

Можно отдыхать.

Лег. Сабля как уже привычно под рукой, пистолет тоже. Вдохнул, выдохнул, вырубился…

Разбудил меня шум снаружи и слово, столь пугающее всех собравшихся здесь людей.

— Татары!