Эх, видите, какое название у этой главы? Кажется, в жизни каждого человека наступает этот вечер. Пожалуйста, не качайте головой — с вами это тоже случится.
Папе нужно было принять решение: оставаться на работе в Исследовательском институте или уволиться и рассказать всем о тяжёлой судьбе внутренних жаб?
Он грыз карандаши, кусал губы, разбил три стакана и даже попросил маму выключить радио (чего с ним раньше не бывало), но решение так и не принималось.
Поэтому папа пошёл на пробежку, съел три порции манной каши и открыл словарь Даля (он иногда пролистывал словари в поисках какого-нибудь вдохновляющего слова, например посекунчик, или корюшка, или апробация, или каракуль). Усевшись в кресле, папа громко выкрикивал: «Выхухоль!», «Сыпь!» и «Кружево!», и прислушивался, как отзываются в комнате и в его душе эти слова. Хрустальная люстра звенела в ответ, шкаф пожимал дверцами, шторы уворачивались от слов, словно играли с папой в вышибалу, а сам папа… Сам папа захлопнул книжку и даже стукнул ей себя по лбу: тяжёлый и большой, как кирпич, словарь папе не помог.
Взяв банку со спасённой жабой, я подошла к несчастному папе и предложила пойти в парк. Папа согласился: «Жабу нужно аккуратно выпустить на свободу».
Мы гуляли по узким дорожкам и широким аллеям, выпустили жабу — она отпрыгнула за клумбу, оглянулась на нас с благодарностью и скрылась в узорах парка. Ещё мы покормили лебедей (лебеди скользили по пруду, будто утюжили огромную простыню), съели по два пломбира и наконец сели на лавочку, чтобы помолчать.
Мы молчали.
И ещё молчали.
И ещё.
Потом переглянулись — и пошли домой.
Вставляя ключ в замочную скважину, папа проскрипел: «Кажется, настал этот день. Вернее, вечер. Вечер важных вопросов».
В квартире было уже темно, но свет мы не включили: папа зажёг три больших свечи и сел перед журнальным столиком. На столике лежали блокнот и ручка, папа был очень серьёзен. Сперва он писал вопрос, сидя на одном крае стола, потом пересаживался на другую сторону и пытался на него ответить. Вопросы были примерно такие:
«А жалко ли тебе жаб? Или ты хочешь войны с системой?»
«Куда ты пойдёшь работать дальше?»
«А как же манная каша?»
«Куда девать сотни жаб, которых ты спасёшь?»
«А если будет мировой скандал?»
«А если жабам нравится так жить?»
Выражения лица у папы были примерно такие: гнев, растерянность, кислая мина, будто он проглотил аскорбинку без сахара, съехавшие на кончик носа глаза — так папа пытался почувствовать себя жабой. Ещё он расчёсывал брови, полировал лысину и стучал пальцами по столу, кричал и бросался блокнотом и ручкой — правда, в стену.
В итоге, раз пять поссорившись и помирившись с самим собой, папа обнял папу, то есть обнял сам себя, и решил: «Дела нужно доводить до конца! Я заменю в институте музыкальное оборудование, напишу доклад про музыкальный слух жаб и постараюсь узнать историю их появления в организме человека. И только разобравшись, уйду из института».
Вот это у меня папа!