Мы украсили дом к Новому году: развесили гирлянды, нарядили ёлку и даже на фортепиано (папа разрешил!) положили гирлянду с разноцветными лампочками. Вечером квартира была похожа на сказочный терем, утром — на актовый зал красивого Дома культуры. В огромном халате, словно в костюме Снегурочки, мама садилась рядом с папой и просматривала газеты. В шутку говорила, что ищет ещё одну работу для себя: папу научит варить супы из золота (ведь вместо папиной зарплаты мы тратили золотые монеты из сундука!), а сама пойдёт в школу преподавателем труда. Папа смотрел на неё с укоризной и обводил новое объявление карандашом.
Это же как раз работа для папы! Он у нас и аккуратный, и внимательный, и с чувством прекрасного.
Завод находился где-то очень далеко: сперва нужно было ехать на метро, потом — на автобусе, а после ещё километр идти пешком. Папа бодро надевал в коридоре удобные ботинки и повторял, что любит пешие прогулки. Новогодние каникулы ещё не начались, я опять опаздывала в школу, но мне хотелось поцеловать папу на прощание. Поэтому я второй раз перекладывала в рюкзаке учебники и тетрадки: сперва по порядку уроков, а теперь — по цветам. Розовый, зелёный, фиолетовый, белый и что-то цветное, чему не было пары.
Вернулся папа поздно вечером с большой коробкой конфет и табуреткой.
— Это ты сам сделал? — спросила мама.
— Нет, на заводе подарили. Смотри, какие тут узоры и резьба.
Табуретка была вся в завитушках, цветочках и листиках. Такие обычно стояли на кухнях у бабушек в сериалах.
— Тебя взяли на работу?
Папа кивнул. Сел на новую табуретку и снял ботинки.
— Работа — вахтовая. Неделю на заводе — неделю дома. И жить нужно в маленькой комнатке в квартире рядом с заводом, потому что времени на дорогу из дома и домой не будет.
Часы задумчиво затикали. Я представила, как мы завтракаем в маленькой комнате на подоконнике, а потом я сперва километр иду до автобуса по сугробам, потом еду в автобусе с рюкзаком, а после — спускаюсь в метро. И оказываюсь в школе. Нет! Я на такое не согласна!
Мама тоже что-то обдумывала, а папа вдруг заулыбался, схватил табуретку и побежал к фортепьяно:
— Я вам сейчас сыграю мебельный джаз!
Его пальцы для разминки пробежали по клавишам, а потом как запрыгали, как забегали, как застучали: музыка была очень весёлой, лёгкой, смешной, будто шкаф танцевал чечётку, а диван ему хлопал, полочки подбрасывали друг друга под потолок, а кухонный стол закружился в паре с кроватью.
Раскрасневшийся папа закрыл крышку фортепьяно, обнял маму и сказал, что утром решит, что делать с табуретками.
Всю ночь мне снилось, как папа и мама ездят на работу на табуретках, а я вместе со старым фортепиано отправляюсь в школу на пароходе и самолёте. Я даже расплакалась во сне от досады и обиды. Мама разбудила меня и крепко обняла: «Тебе, наверное, кошмар приснился».
Конечно, кошмар! Вот-вот мы могли уехать жить на завод, или папа мог бросить нас одних НА ЦЕЛУЮ НЕДЕЛЮ.
Утром я проснулась ужасно расстроенной, обиженной на папу, не позавтракала и ни с кем не разговаривала. В школе мне тоже ничего не нравилось: ни стихотворение Пушкина, ни булка с кокосовой стружкой, ни урок физкультуры, на котором мы должны были забраться под потолок по канату, как мартышки по пальме. Казалось, что я приду домой — а мама уже сложила папины вещи, а папа уже на заводе делает эти ужасные табуретки.
Но когда уроки закончились, я вышла из калитки школьного двора и увидела… папу. Он стоял с коньками на плече и улыбался. «Мы идём на каток. — Потрепал меня по плечу. — Кажется, ты с утра расстроилась из-за табуретки. Её больше нет, и я никуда не уеду».
Никаких больше табуреток в нашем доме! Ура!