Папа ищет работу

Папа и вдохновение

Утро было волшебным временем для папы. С семи ноль ноль до девяти десяти в квартире царили тишина и спокойствие, булькать могли только каша и кофе, шуршать — газеты и спокойные, внимательные разговоры. В эти часы работа, даже в самые напряжённые или драматичные моменты, не вмешивалась в завтраки.

Пока папа не стал фотоохотником.

Который день подряд, когда мама готовила утром сырники или овсянку, папа её фотографировал. «Разминаюсь», — объяснял он нам, щуря не поместившийся за объективом глаз и сгибаясь сразу в трёх суставах, словно настольная лампа. Мама сперва смущалась, а после начала ему позировать: поднимала одну ножку, размахивала ложкой, словно волшебной палочкой, корчила рожи и протягивала тарелку с кашей в объектив. Папа был в восторге.

Позавтракав, он складывал несколько цилиндров-объективов в рюкзак и, бодро надевая ботинки, сообщал: «Буду снимать сегодня в парке. Нужны музы для композитора и кондитера».

Я тоже собиралась в школу и думала: что может вдохновить повара на новый торт? Пизанская башня? Жираф? Кубики «Лего»? Пень, утопающий в зелени? Лебедь в пруду? Куст роз?.. Нет… На торт может вдохновить только торт. Потому что торт — это и есть вдохновение!

Папа думал по-другому. Он устроил в ванной целую лабораторию с баночками, натянутой леской и щипцами, чтобы проявлять кадры, и на фотогирлянде стали проявляться силуэты белых котят, смеющихся детей, облаков, взлетающей птицы, бабушек на велосипеде, забытых в парке роликов, засохшего цветка, колеса обозрения, карусели и, конечно же, мамы.

Это были очень красивые, яркие фотографии, особенно папе удавались капли варенья, сияющие на манной каше, дети с мороженым, сухие ромашки и гвоздики. Мы с мамой ходили по ванной как по маленькой галерее. И восхищались. Папа, заложив руки за спину, довольно покачивался и перекатывался с носков на пятки, приговаривая: «Да… да… вот такой был день». День был и правда — замечательный!

На следующее утро, собрав все фотографии в папку, папа завтракал с невероятным аппетитом. «Не нужна мне больше эта газета!» — с театральной серьёзностью сказал он и развернул бумажное полотно над столом. Газета писала о спортивных соревнованиях, гастролях европейского цирка, цене на сахар и зарядке для глаз. Ещё газета писала, конечно же, о поиске новых сотрудников в магазин мужских галстуков, смелом бухгалтере в страусиный питомник, молодой телефонистке в бюро переводов с русского на китайский, а также о машинисте детского поезда без аллергии на сахарную вату.

Папа закрыл газету, допил кофе и направился к двери: «Сегодня буду снимать балет. И ещё хочу забежать на рынок — там так ритмично висит колбаса в мясном отделе». Мама попросила купить ей пару куриных ножек и фарш из индейки.

«Куриные ножки!»

Когда папа вернулся, он стукнул двумя окорочками по тумбочке в прихожей, словно барабанными палочками. На секунду я даже поверила, что сейчас тумбочка загудит как барабан. «Это же… ножки музы! А какие на рынке свиные головы. А эти сырные ряды… М-м-м-м-м».

Квартиру опутали фотоплёнки, проявлялись новые кадры, а папа вдруг замер перед своим старым фортепиано. Почесал затылок, оглянулся, словно за ним следил кто-то строгий, и сел за инструмент.

Инструмент загудел торжественно, прямо, строго, музыка пахла взглядом в светлое будущее, чесноком и луком. На кухне в кастрюле уже кипели куриные ножки. Мама заглянула в комнату и спросила, были ли в мясных рядах на потолке красные звёзды. «Были!» — с восторгом ударил по клавишам папа. «Прекрасно! Ты очень хорошо их сыграл», — похвалила его мама.

Также папе удался колбасный этюд, молочная элегия и прелюдия к рыбному ряду.

Вдруг зазвонил телефон. Звонили из Парка Всех Народов и Городов. Папу вызывали на работу.